После войны альбом хранился в личной библиотеке художника. Когда же в 80-х годах его мастерскую посетила заместитель министра культуры Украины Ольга Чернобривцева, Глущенко не только рассказал о всех перипетиях с альбомом, но и, раскрыв «секреты», показал ей репродукции акварелей. На такой шаг он пошел не в последнюю очередь и потому, что Чернобривцева пользовалась среди художественной интеллигенции хорошей репутацией, словом, он ей доверился. После же смерти художника в 1977 году его вдова М.Д. Глущенко и брат В.П. Глущенко охотно передали альбом Чернобривцевой, а та со временем мне.
Конечно же, я предпочитаю смотреть не гитлеровские «творения», а произведения того же Глущенко, многие из которых, и прежде всего такие, как «Киев. Март», «Сад в цвету», являются вершинными достижениями лирического пейзажа. Но «встреча» с Гитлером-художником каждый раз напоминает о моем первом общении с гитлеризмом в грозном 1941 году, которое было «заочным» по отношению к фюреру, но лицом к лицу с фашистским зверьем. Это «общение» навсегда оставило ноющие зарубки на моем детском сердце.
Об этом я думаю часто. В том числе и тогда, когда смотрю альбом, полученный в Берлине от Риббентропа украинским художником Глущенко за месяц до начала великой отечественной трагедии. Акварели, написанные рукой Гитлера Акварели, которые побывали в руках Сталина И все это стало для меня символом кошмара, страшного сна, неземного ада.
И еще одна деталь. В 1990 году в Киевском музее КГБ была организована экспозиция художника, а в журнале «Украина» опубликована статья о Глущенко-разведчике.
В предперестроечном водовороте
Конечно, мои «номенклатурные истоки» это по времени тот период нашей драматической истории, когда в обществе происходили довольно неоднозначные, противоречивые процессы, которые содержали в себе силы разной общественно-политической направленности, хотя это на поверхности общественного бытия не всегда отчетливо проявлялось. В самом деле в то время как бы сосуществовали в нашей жизни, казалось бы, совершенно несовместимые вещи. С одной стороны, как выразился выдающийся украинский поэт Павло Тычина, «чувство семьи единой», чем и я лично гордился, и считаю преступниками тех, кто разрушил действительно братские отношения между нашими народами и разжег очаги национальной ненависти, кровопролития, братоубийственной войны. А с другой «завязывание» Кремлем и его республиканскими вождями все новых и новых «узлов» в национальной политике. Аналогичная ситуация складывалась и вокруг интеллигенции: с одной стороны, «единение» политической элиты с ней, а с другой нетерпимость к инакомыслию, преследование за политические взгляды. Точно так же и по отношению к социальным наукам: призывы к «творческому» их развитию сопровождались своеобразным вколачиванием в людские головы истин «в последней инстанции».
Истины эти, как правило, провозглашались каждым новым генсеком. Формулировались же они окологенсековским окружением его помощниками, консультантами, референтами с привлечением партийного аппарата и, как оказание высокой чести, «ведущими» обществоведами из партийных и академических научных заведений. Их формулировки воплощались в партийные программы, доклады на съездах и пленумах ЦК, в основополагающих, установочных статьях генсека. По этим теоретическим каркасам предписывалось жить как каждому отдельному советскому человеку, так и в целом всей новой «исторической общности».
Особенностью генсековского «мозгового центра» было то, что он не только вкладывал в уста лидера страны все новые и новые теоретические постулаты, но и сам обладал неписаным правом быть «первопроходцем» в пропаганде этих идей.
Истины, сформулированные, как правило, на загородных цековских дачах, наподобие радиоволн от ретранслятора, проникали во все лабиринты общественного организма, формируя партийный теоретический фронт. Но весь парадокс заключается в том, что многие «бойцы» этого фронта свое усердие по разработке проблем социализма со временем в пору перестроечного плюрализма сменили на еще более рьяное рвение по ниспровержению всех провозглашаемых ими же «догм». Лицемерие теоретическое слилось с лицемерием нравственным, придавая особую окраску перестроечной суете.
Такие люди вызывают особый «восторг» своей исторической выносливостью: ведь у них хватило сил не только для того, чтобы большую часть своей сознательной жизни вовсю трубить о «завершающем этапе» социализма, о «развернутом строительстве коммунизма», о социализме не только «развитом», но и «зрелом» и, наконец, о социалистическом выборе. За что и были достойно вознаграждены: высокие должности, каждая из которых становилась новой ступенькой вверх; звания, а также знаменитые премии, о которых обязательно сообщалось в печати (народ должен знать о «цвете нации»!). А для «самых-самых» и постоянное сопровождение во время «исторических» визитов в заморские и европейские страны вначале «волюнтариста» Хрущева, потом «застойного» Брежнева и, наконец, перестроечного Горбачева. Но как оказалось, у них еще остались силенки, чтобы успеть и на постперестроечный политический рынок, наконец, «раскрыть» глаза своим непросвещенным соотечественникам на то, в какой же стране они-то жили: империя, даже не царская и не римская куда им!
Таковы некоторые штрихи политического и социального характера доперестроечной жизни. Добавлю к этому: переплетение острых политических, идеологических и особенно национальных «сюжетов» всегда являлось опасным детонатором в обществе. К наиболее острым вопросам того времени, оказывавшим мощное воздействие на общественно-политическую обстановку на Украине, отношу, прежде всего, такие: интеллигенция, диссиденты, национальные проблемы.
Как Москва боролась с «украинским буржуазным национализмом», свидетельствуют идеологические баталии, развернувшиеся еще в 1951 году на страницах центральной печати вокруг стихотворения выдающегося украинского поэта Владимира Сосюры «Люби Украину». Тогда «Правда» 2 июля поместила статью «Против идеологических извращений в литературе». И то, что она была не авторской, а «редакционной», четко указывало: статья готовилась в кабинетах на Старой площади. Начиналась она с обвинения журнала «Звезда» и его главного редактора В. Друзина за то, что редакция «проявила полную безответственность», опубликовав стихотворение В. Сосюры «Люби Украину», «являющееся в основе своей идейно порочным произведением».
«Правда» задалась вопросом: «О какой Украине идет речь, какую Украину воспевает В. Сосюра? Ту ли Украину воспевает он, которая веками стонала под эксплуататорским ярмом, скорбь и горечь которой отлились в гневных строках Тараса Шевченко?» Или в стихотворении «речь идет о новой, цветущей Советской Украине, созданной волей нашего народа, руководимого партией большевиков?». На эти вопросы «Правда» ответила сама же: «Достаточно ознакомиться со стихотворением В. Сосюры, чтобы не осталось сомнений, что, вопреки жизненной правде, он воспевает некую извечную Украину, Украину вообще, вне времени, вне эпохи Его волнует извечная Украина с ее цветами, кудрявыми вербами, пташками, днепровскими волнами».
Воздав, не без иронии, автору должное за то, что он воспевает «простор вековой», «небо ее голубое», «вечные ветры», «пурпурные тучи», газета неистовствовала: «В стихотворении же В. Сосюры за внешней красивостью поэтической формы нет ни гневного осуждения подъяремных порядков прошлого, ни яркого отображения новой, социалистической жизни украинского народа, которая становится все светлее и краше». И наконец, вывод: «Под таким творчеством подпишется любой недруг украинского народа из националистического лагеря, скажем, Петлюра, Бандера и т. п.».
Возникает вопрос: для чего же понадобился такой разнузданный разнос поэтического создания Владимира Сосюры? Да и почему его «вредность» обнаружили лишь через шесть лет после первой публикации? Эта зловещая акция, как оказалось, вписывалась в разворачивающуюся очередную кампанию борьбы с «идейными перекосами», с «буржуазным национализмом». Удар наносился по Украине, а попутно «закручивались гайки» и в России. В той же «Правде» говорилось, что, опубликовав «идейно порочное» стихотворение Сосюры, «редакция журнала «Звезда» показала, что она не сделала необходимых выводов из решений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам». А дальше, указав, что украинская печать «не раскритиковала порочного стихотворения, и оно многократно издавалось на Украине», «Правда» себя выдала еще больше. Оказывается, дело в том, что «приходится говорить об этом еще и потому, что ошибки допускаются не только в литературе». «Извращения в идеологической работе допущены» и в области искусства. В качестве примера названа постановка Киевским театром оперы и балета им. Т.Г. Шевченко оперы «Богдан Хмельницкий», либретто которой «содержит серьезные ошибки».
«Правда» не поскупилась на самые чудовищные обвинения в адрес всемирно известного поэта Максима Рыльского, который не только «особенно захваливал» стихотворение Владимира Сосюры, но и «сам в прошлом не избежал серьезных идеологических ошибок». Напоминала газета и о том, что «в свое время в докладе на пленуме правления Союза советских писателей Украинской ССР М. Рыльский наперекор фактам заявил, что в стихотворении В. Сосюры раскрывается тема «дружбы народов» и «интернационализма». Приговор окончательный: «Такая непринципиальная позиция неизбежно ведет к серьезным провалам в литературной работе и мешает правильному, большевистскому воспитанию творческих кадров».
История «Люби Украину» жгучая рана в душе украинского народа, о ней никто никогда не забывал. Она и сейчас напоминает о тех травмах, которые нанесены национальному духу, национальному самосознанию Украины.
Новая волна украинского свободомыслия выпала на 1960-е и 1970 годы. По аналогии с Москвой это было названо диссидентством, что давало основание властям применять идентичные с Россией репрессивные формы его подавления. Но в Украине ситуация выглядела по-иному. В основе выступлений украинских «диссидентов» звучало законное и обоснованное требование бороться за сохранение национальной культурной самобытности народа и особенно пересмотреть языковую политику. Со временем же лозунг борьбы с языковой «русификацией» приобрел более широкое идеологическое звучание и стал отражать политическое противостояние между официальной властью и наиболее радикально настроенной частью интеллигенции, прежде всего творческой и научной.
Ощутимым ударом властей по свободомыслию стали аресты «диссидентов» в августе сентябре 1965 года. Даже мы, журналисты (я тогда работал в молодежной печати), о причинах таких репрессивных мер узнавали лишь «кое-что», и то из зарубежных источников.
Именно из-за «бугра» своеобразной ответной волной пришла в Киев весть об осуждении 30 украинских «диссидентов». А чуть позже вопреки бдительности пограничников на Украину все же попала изданная в 1967 году в Париже книжка Черновола «Горе от ума. Портреты двадцати преступников», которая на какое-то время стала единственным источником информации об этих акциях. Единственным, да и то нелегальным, не говоря уже о том, что крайне ограниченным в количественном отношении.
Но еще более крупная акция относится к концу 1971 и началу 1972 года. И основная «заслуга» здесь принадлежит уверенно действующему тогда новому шефу КГБ Виталию Федорчуку. Доживавший последние дни своей политической карьеры на Украине Петр Шелест чувствовал, что ему Москва «наступает на пятки». В этих условиях на республиканском совещании идеологических работников он заявил, что в последнее время буржуазный национализм и сионизм (он их поставил рядом) значительно активизировались, призвал «решительно срывать зловещую маску с украинских буржуазных националистов, которые в своей антисоветской борьбе общаются с сионистскими организациями и разными контрреволюционными националистами за рубежом».
Несмотря на всю категоричность этих слов, поставленную Шелестом задачу пришлось решать не ему, а ставленнику Брежнева Щербицкому, который на первом же под его руководством Пленуме ЦК КПУ заявил о необходимости борьбы с инакомыслием. Для шефа республиканского КГБ это была своеобразная политическая директива, для практической реализации которой у него была готовность 1: списки подозреваемых составлены, «обвинительные» материалы собраны. Коллективы, где были обнаружены «национально озабоченные» личности, постоянно находились как бы под током высокого напряжения: по секретным докладным запискам КГБ решались вопросы партийности, должностного статуса и вообще работы сотрудников.
Нельзя не вспомнить и о создании украинской общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений во главе с Миколой Руденко. Об этом было объявлено 9 ноября 1976 года, то есть вскоре после того, как в мае того же года аналогичная организация во главе с физиком Юрием Орловым была создана в Москве. Как известно, замысел инициаторов этого движения сводился к тому, чтобы широко разрекламированную дипломатическую победу Брежнева, подписавшего вместе с 34 лидерами других европейских государств Заключительный акт Хельсинкской конференции 1 августа 1975 года, использовать в борьбе с ним самим же. А почва для этого была «благодатная», так как права человека продолжали оставаться ахиллесовой пятой брежневского режима, официальные декларации никак не состыковывались с жизненными реалиями. Поэтому не потребовалось много времени, чтобы движение за соблюдение прав человека приобрело определенное организационное очертание.
Лидером украинской группы содействия выполнения Хельсинкских соглашений стал Микола Руденко человек драматической и полной противоречивых коллизий судьбы. Вступление в партию, служба в отборной кавалерийской дивизии НКВД им. Дзержинского по охране руководителей правительства и, прежде всего, Сталина, переход по собственному желанию в обычные войсковые части и служба в них в качестве политкомиссара, участие в войне против фашистской Германии и полученные в ней ранения, избрание в послевоенные годы секретарем партийной организации Союза писателей Украины это его жизненный путь, наполненный не только плодотворными поэтическими и прозаическими творческими поисками, но и активными акциями свободомыслия в конце 50-х и на протяжении 60-х годов. Установление связей с известными правозащитниками Андреем Сахаровым и еще не выехавшим к тому времени в США генерал-майором Петром Григоренко (диссидент Григоренко в сентябре 1964 года, как значилось в официальной формулировке, «исключен из списков офицерского состава Вооруженных Сил СССР как дискредитировавший себя, и недостойный в связи с этим звания генерала»; умер в 1987 году в Нью-Йорке; в 1993 году указом президента России восстановлен в генеральском звании) позволило координировать действия московской и украинской групп.
Официальные власти пустили в ход испытанное оружие. Руденко 1 июля 1977 г. получил семь лет лагерей и пять лет ссылки. Такая же судьба была уготована и другим активистам движения и, прежде всего, Олексе Тихому и Юрию Литвину, жизнь которых оборвалась в лагерях в 1984 году. В целом же группы содействия Хельсинкским соглашениям были уничтожены уже в 1980 году: кто попал в места не столь отдаленные, а кто пересек границу и продолжал борьбу, сменив амплуа «диссидента» на эмигранта.