Жизни обратный отсчет
Воспоминания
Аврум Шарнопольский
Редактор Анатолий Анимица
Иллюстратор обложки Анатолий Анимица
© Аврум Шарнопольский, 2024
ISBN 978-5-0062-5339-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Аврум Шарнопольский
«Воспоминания это одежды, которые от времени не изнашиваются»
Уоллес Стивенс
Предисловие
Люди, живущие на этой планете, порой не задумываются над тем, что живут рядом с историей, являясь либо ее безмолвными созерцателями, ее комментаторами, или же теми, кто ее делает, может быть, сами того не осознавая. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы с большой долей объективности отнести себя к той или иной категории людей. Мои детские годы пришлись на период войны с фашистской Германией. Этот период оставил в моей памяти самые яркие воспоминания. Существует огромное количество мемуарной литературы, освещающей это время. Казалось бы, что еще можно сказать о войне. Оставили свои воспоминания рядовые и военоначальники, политические деятели, директора предприятий, работавших на фронт, ленинградцы, пережившие блокаду, партизаны, узники концлагерей и гетто. Кто только не писал. Историки не случайно отмечают, что военные воспоминания это наша память, наше достояние, пласт истории, который еще не изучен; наше прошлое и наше будущее. Не познав прошлого, мы не сможем избежать ошибок в будущем. Некоторые из этих воспоминаний, хотя и носят личный характер, содержат важные сведения, которые, подчас, ставят под вопрос официальные версии, связанные с войной. Нашумевший в последние годы своими исследованиями писатель Суворов приводит, в связи с этим, такой пример.
По официальной версии известно, что, когда разразилась война, художник Ираклий Тоидзе в порыве благородного возмущения нарисовал плакат, ставший всемирно известным графическим символом войны: «Родину-мать, зовущую в бой». В некоторых воспоминаниях написано, что этот плакат появился не в первые дни войны, а в первые часы. Например, на улицах Ярославля плакат появился к вечеру 22-го июня, в Саратове во второй половине дня; в Куйбышеве 22-го июня этот плакат клеили на вагонах воинских эшелонов, которыми была забита железнодорожная станция. В Новосибирске и Хабаровске плакат появился 23-го июня. Что ж из этого? Но если предположить, что самолеты, которые тогда летали со множеством промежуточных посадок, загрузили плакатами 22-го июня и за ночь долетели до Хабаровска, то возникает вопрос, когда эти плакаты печатали. 22 -го июня? Допустим. Когда же, в таком случае, Тоидзе рисовал его. Как ни крути, пишет Суворов, они должны были быть напечатаны до 22-го июня. Откуда же Тоидзе знал о германском нападении, если сам Сталин нападения не ожидал? Загадка истории? В другом воспоминании шла речь о том, что в пакетах с грифом секретности, поступивших в 1940-м году (!), содержались эти самые плакаты Тоидзе «Родина-мать зовет». Вырисовывается следующая картина: заготовили плакаты заранее достаточным тиражом и в секретных пакетах разослали в соответствующие учреждения. Для чего? Суворов делает вывод: готовились к наступательной освободительной войне в Европе, однако Гитлер 22-го июня 1941
г. нанес упреждающий удар. Плакат Тоидзе получился универсальным. Родина мать зовет. А куда, не известно. Поэтому плакат в 1941-м подошел и к оборонной войне. Можно по-разному относиться к выводам, которые делает Суворов. Однако, существование таких воспоминаний упорный факт. Существуют и другие документы, позволяющие по иному посмотреть на историю войны с фашистской Германией. Но наиболее проникновенными и волнующими, на мой взгляд, являются воспоминания людей, чье детство выпало на годы войны. Недавно наша организация издала сборник воспоминаний «Опаленное детство». Читая некоторые из детских воспоминаний о том времени, и размышляя над тем, что побудило авторов этих публикаций, в ряде случаев, не обладающих литературным даром, взяться за перо, я понял, что ими движет не тщеславие и не стремление любым способом оставить «след в жизни». Этих людей переполняют чувства пережитого и невысказанного. Ими движет желание оставить для потомков еще одно свидетельство о неимоверных трудностях и страданиях, выпавших на их долю, и на долю десятков тысяч их современников. Такие свидетельства не должны быть забыты. Люди должны чтить память тех, кто страдал и погиб в годы Холокоста, ибо ничем, кроме памяти, их жизнь, их историю не продлить. Чем ценны эти воспоминания? Прежде всего, это ценный исторический материал, в котором сплетаются личные переживания с характеристиками событий военного времени, осмысленными в соответствие с индивидуальностью автора.
Я долго не решался сесть за написание этой книги, хотя моя память и хранит многое из того, что оставило неизгладимый след в моей душе. Подтолкнули меня к этому моя дочь и внуки, которым я в разное время рассказывал о тех или иных эпизодах моего военного детства.
Даже, если Ты не захочешь издать ее, говорили они, пиши для нас и для тех, кто продолжит наш род.
Итак, писать. Как писать, чтобы было интересно и познавательно? Будет ли написанное мною воспринято? Наверное, это зависит от того, что я ощущаю, как «свое я», и способен ли я разделять понятия История и история моей семьи. Есть еще одна проблема. Многие из тех, кто будут читать эту книгу, это люди другого поколения. Они такие же, как и мы, родившиеся 7090 лет тому назад, в физиологическом смысле. Но они совсем другие по ментальности. Круг их интересов сузился. Они предпочитают не брать в руки книги, а рыскать в Интернете в поисках сенсаций и гламура, благо Интернет позволяет все. Появилось то, чего не было во время нашей молодости, наркотики и насилие, безразличие и пренебрежение уроками истории. Происходит мутация человека, и, к сожалению, многие этого не замечают. Мы, возможно, были наивными и романтичными, но мы верили в справедливость, верили в себя и в своих друзей, верили в способность общества противостоять злу. Мы гордились нашей историей и нашей национальной культурой. И это, несмотря на все трудности, помогало нам жить и выживать. Современная же молодежь зачастую находится в социальном и бытовом конфликте между собой. Отсутствуют идеалы и лидеры, которым можно было бы подражать, а примеры, которые преподает им жизнь, разочарованность в политиках, государственных структурах и в обществе, в еще большей степени развращают их, и они теряют веру в силу правды и в справедливость. Многие не понимают происходящего и не видят опасности в том, как разрушителен вирус
равнодушия к ненормальностям нашей жизни. Пока что наш народ объединяет опасность, исходящая извне, отсутствие мира между нами и нашими соседями. Эта опасность усиливает мотивацию молодежи служить в армии, и является мощным стимулом к развитию современных военных технологий. Увы, нами движет инстинкт самосохранения. Но я не могу себе представить, что могло бы произойти с нашим раздробленным по религиозным, политическим и общинным признакам обществом, исчезни эта внешняя опасность. Казалось бы, многовековая история еврейского народа должна была бы нас многому научить. Внутренние раздоры в прошлом уже приводили к трагическим последствиям. Об этом следует помнить. Здравый смысл подсказывает, сохраниться как общность, мы можем не столько верой в бога или в сильную личность, сколько осознанием того, что, лишь усвоив уроки истории, и не в последнюю очередь историю Холокоста, мы можем создать общество адекватных людей, способных построить новый Израиль. Мир Холокоста существует и сейчас; достаточно послушать бредовые высказывания Иранского президента Ахмединиджада. Сегодня Холокост это уже не только еврейская проблема. Современный Холокост, выраженный через геноцид, расизм и неофашизм, может коснуться любого народа. И остановить эти опасные проявления можно лишь, изучив Холокост и причины, породившие его.
Мне представляется, что наряду с изучением в школах всемирной истории и истории еврейского народа, популяризация и чтение мемуарной литературы, повествующей о Холокосте, литературы, из которой складывается пока что неполная мозаичная картина того ужасного времени, также будут способствовать этой цели. Хотелось бы надеяться, что и мои воспоминания станут маленькой частицей этого мозаичного полотна. Когда я начинал писать эту книгу, мыслилось, что воспоминания коснуться только детских военных лет. Жизнь, однако, распорядилась по-другому. Сейчас уже ясно, что воспоминаниями будет охвачен период 19412011 год.
Часть 1. Военное лихолетье
Глава 1. Война
В это утро я проснулся с боем больших настенных часов, висевших над диваном. Часы и особенно диван, недавно купленные родителями, являлись предметом особой гордости мамы, привыкшей жить в спартанской обстановке многодетной еврейской семьи, где не то что мебель, детская одежда чаще всего не покупалась, а переходила от старших к младшим, соответствующим образом перелицованная и обновленная. Оттого-то, а еще и потому, что с малых лет знала цену заработанным деньгам, радовалась каждой новой покупке, придававшей ей уверенность в дне завтрашнем.
Диван и впрямь был хорош. Красного дерева, обтянутый кожей, не дерматином, не заменителем, а настоящей, мягкой, в цвет дерева тонкой кожей, источавшей какой-то особый аромат; с высокой спинкой, которую венчали продолговатое овальное зеркало, обрамленное резным орнаментом в виде виноградной лозы, и две полочки по бокам, на которых выстроились по ранжиру безучастные ко всему белые фарфоровые слоники. Только однажды мне довелось увидеть, что и забытые всеми слоники могут напомнить, сами того не желая, о своем существовании. Я любил этот диван, любил сидеть на нем, ощущая упругость его пружин и округлость боковых валиков, служивших подушками, считал его своим и не разрешал меньшему брату играться и прыгать на нем. Исключение делалось только для трехлетней сестрички, от которой мы все были без ума, и которая, как и я, предпочитала диван любому стулу и креслу. Она в своем вышитом украинским национальным орнаментом платьице органически вписывалась в этот диван, как бы становясь его неотъемлемой частью. В послеполуденное время, когда и брата, и сестричку укладывали в свои кровати спать, я становился единоличным обладателем этого дивана, раскладывал на нем свои книги и рисунки, читал или рисовал. Именно этим и занимался я в тот на всю жизнь запомнившийся день, когда какая-то неведомая могучая сила внезапным рывком выдернула из под меня диван, и я в мгновение очутился на деревянном полу, странным образом ходившем ходуном, как палуба попавшего в шторм корабля. Возле меня метались, словно ожившие, слоники, безуспешно пытаясь сохранить равновесие на своих, ранее казавшихся мне крепкими, ногах.
Надо мной раскачивался оранжевый абажур с кисточками; слышался звон разбивающейся посуды и треньканье оконных стекол; из-под земли доносился мощный гул, а с улицы лай собак и мычание коров. Наш добротный каменный дом содрогался от ударов рокочущей стихии. Это было мое первое знакомство с землетрясением, волна которого пронеслась по ряду европейских стран и докатилась до нашего местечка на Винничине.
Под стать дивану были и часы, огромные старинные неизвестно каким образом попавшие к нам. Они властвовали в нашем доме, их маятник шагал взад-вперед, как часовой на посту, их бой был слышен везде, даже в павильоне, где работал мой отец единственный местечковый фотограф, мастерство которого поражало воображение даже видавших виды столичных гостей, временами навещавших
нашу семью. Приятель отца писатель Аронский, писавший на русском и живший в Киеве, говаривал, рассматривая очередной шедевр отца:
Знаешь, Иоси, у тебя талант выглядывает из каждого твоего снимка. Посмотри-ка на это фото. Ведь это настоящее произведение искусства. Какой ракурс, какая экспрессия! Я по-настоящему завидую тебе. Мои стихи они что. Через время их никто не станет читать, а меня, скорее всего, забудут. Твои же снимки будут хранить вечно. Их будут передавать из поколения в поколение как исторический документ, в котором запечатлены не только конкретные люди, но и конкретные события радостные и грустные, иногда торжественные, иногда обыденные. Жаль, конечно, что сейчас не принято, как это было в прошлом, указывать на фотографиях фамилию человека, сделавших их. Но и без этого они все равно останутся твоими работами, твоим детищем. В будущем наверняка появятся новые возможности, новая аппаратура, новые технологии. Исчезнут такие вот громоздкие деревянные аппараты с мехами и кассеты со стеклянными пластинками. Фотографам не придется действовать таким примитивным образом. Но я уверен в одном какой бы аппаратурой не пользовались, главным всегда останется мастерство и художественный вкус фотографа, которыми природа тебя, дорогой мой, не обделила.
Отец был начисто лишен честолюбия, но слова приятеля были ему приятны, тем более, что он действительно не был ремесленником, для которого фотографирование лишь способ зарабатывания денег. Он в первую очередь был художником, чье творческое начало, неважно делал ли он пейзажный снимок, портрет или фото на память, позволяло ему выразить в них самого себя.
Надо было видеть, как, перед тем, как сделать снимок, всматривался он в лицо человека, словно пытаясь найти в нем то единственное, принадлежащее только ему, что определяло характер этого человека и делало его узнаваемым не только внешне. И он находил это единственное и выделял его легким поворотом или наклоном головы, взглядом, устремленным в какую-то точку пространства или прищуром глаз, улыбкой, едва заметной, прячущейся в морщинках, или, наоборот широкой и щедрой. Отца никто не учил рисовать, но его карандашные рисунки, акварели и немногочисленные полотна, написанные маслом, выдавали в нем мастера. Его местечковый друг Леонид Сойфертис, ставший впоследствии известным карикатуристом, сотрудничавший с редакциями столичных газет и журналов и отличавшийся своеобразной манерой рисования, предрекал в свое время отцу известность художника. Судьба, однако, распорядилась иначе, и он стал простым фотографом, хотя страсть к рисованию у него осталась надолго. Время от времени брался он за карандаш или кисть и тогда появлялись рисунки и полотна, которые он нигде не выставлял и не развешивал на стенах нашего дома. Единственным исключением были задники в его павильоне, которые он с завидным постоянством менял время от времени, отчего какое-то время в павильоне сохранялся характерный запах грунта и красок. Отец любил также раскрашивать фотопортреты. Делал это он мастерски, создавая в пору отсутствия цветного фото новый жанр портретного искусства. Павильон отца был сделан по его эскизам и рисункам. Это было светлое и просторное помещение со стеклянной ячеистой крышей, выполненной из очищенных от эмульсии пластинок размером 18х24. Эта крыша доставляла отцу немало хлопот: в дождливую погоду, как не
герметизировали стекла, вода просачивалась сквозь щели и тогда в ход шли все ведра, тазы и кастрюли, весело вбиравшие в себя дождевые капли; зимой нужно было очищать крышу от снега, и тогда отец проявлял чудеса эквилибристики, балансируя, словно канатоходец, на узкой доске, перемещавшейся по плоской и не очень надежной крыше. Павильон был уставлен разного рода софитами на штативах, экзотическими креслами, стульями и этажерками, использовавшимися как реквизит.