Я босиком, оставляя мокрые следы на гладком темном паркете, прошла вдоль всей гостиной. Стараясь сильно не акцентировать внимание на огромном количестве золотого цвета вокруг себя, я осмотрела кухню, на удивление, обычную, выполненную в классическом стиле с небольшой лепниной по бокам. Здесь можно было жить. По крайней мере, пить чай точно. Чего нельзя было сказать о родительской спальне с огромной кроватью с балдахином и поистине царским ковром перед ней.
Судя по тому, как выглядело лицо папы, он просто смирился с неизбежным и принял это как данность. Он все равно проводил и будет проводить большую часть жизни на работе, поэтому ему это королевство безвкусицы ничем не мешало. Но не мне. Жить в окружении этой псевдо роскоши могло ли быть еще хуже? Оказывается, могло. И это хуже настало тогда, когда, я зашла в свою новую комнату и увидела их матово-розовые свежевыкрашенные стены. Первые несколько минут я с открытым ртом, застыв на пороге, рассматривала их и вдыхала еле ощутимый запах краски.
Ну что, нравится? подошел ко мне папа и, взглянув на меня, поднял брови вверх.
Это какая-то ошибка. Это не может быть моей комнатой!
А что такого? Он, потеснив меня, зашел осмотреться. Нормальная комната, даже больше, чем у тебя была до этого
Ты видишь стены? Я что кукла Барби?
А что стены? Розовые. Все девочки любят розовое.
Когда этим девочкам пять лет! Я вошла внутрь, чтобы оценить масштаб розового вокруг меня, и простонала от ужаса. Сейчас меня стошнит.
Помнится, на вопрос твоей мамы о том, какую комнату ты бы хотела, ответила, что тебе все равно
Мое все равно значило, что я хочу жить в ужасной кукольной спальне?
Не ругайся! По-моему, очень мило. Поеду-ка я в магазин, а заодно позвоню твоей маме, скажу, что мы доехали, и что тебе понравилась квартира, сказал папа, поцеловав меня в лоб, и поспешил ретироваться подальше от меня.
Да уж, передай ей, что все это очень мило, произнесла я, пытаясь понять как это слово вяжется с ужасным розовым цветом вокруг меня.
Когда я говорила маме про то, что мне было плевать, какой будет моя комната, я злилась на все и всех. Мне было обидно, что моя жизнь, построенная в Питере, пусть и неидеальная, рушилась от одного, принятого за меня, решения. Но это не значило, что такое розовое безобразие можно было сотворить с моей комнатой.
Я оглядела белоснежную кровать, картину с ужасными белыми розами над ней, белый шкаф с узорами и лепниной, и поморщилась. Скинув на пол рюкзак, я села на помпезный пуфик перед туалетным столиком в стиле барокко в беловато-розовых тонах. Мои светлые длинные волосы рассыпались в полнейшем беспорядке по спине, отражая такой же хаос в моей голове. Вглядевшись в свое отражение, сейчас действительно напоминавшее эту несуразную Барби, я пыталась унять раздражение, возникшее, едва я переступила порог этого дома. Все не так уж плохо. Квартира больше всех тех, в которых мы жили до этого. Просторные комнаты, много света, много белого, золотого и много розового, к которому мне никогда не привыкнуть. Я зажмурилась, чтобы убрать раздражающий фактор, и успокоиться.
Все хорошо. Мне должно быть безразлично, где жить и спать. Разве это важно, принимая в расчет, что сердце моей сестры остановилось два года назад, а мое продолжает спокойно и ровно биться и дальше без нее?
Все хорошо. У моей мамы сразу после смерти сестры появилась склонность к алкоголизму, но сейчас эта склонность в спящем режиме. Интересно, надолго ли? И как долго она будет управлять моей жизнью, будто своей?
Все хорошо. Мой папа спасается от всех наших проблем работой. Он ей прикрывается от нападок судьбы, как щитом, и думает, что никто не замечает правды. А правда состоит в том, что от этого все равно не убежишь. Все проблемы твоей семьи все равно будут и твоими проблемами. Все, что имело место быть в прошлом, отныне навсегда будет с тобой.
И вот тебе семнадцать лет, вся жизнь впереди, но ты уже сломлена, вывернута наизнанку, опустошена и чувствуешь себя так, будто жизнь уже успела изрядно тебя помотать. Твои шрамы и рубцы; твое чувство вины, что ты живешь, а твоя сестра нет; твой так хорошо запрятанный гнев; твои темные, страшные до скрипа зубов, кошмары; твое тоскливое, серое одиночество никто не видит, кроме тебя самой. И когда ты смотришь в свое зеркальное отражение, ты все это видишь в глазах напротив и прячешь так глубоко, что кажется никто и не найдет, а если найдет, то не поймет, не примет, так же как не хочешь принимать это ты сама.
Хо-ро-шо прошептала я вслух своему отражению, чтобы убедить себя в этом.
А когда я опять закрыла глаза, чтобы повторить это слово, как мантру, передо мной оказались серо-зеленые глаза, взгляд которых проникал внутрь меня и не совсем соглашался с моей жизнеутверждающей словесной позицией. Даже этот незнакомец знает меня лучше, чем я сама. Как можно с первого взгляда увидеть всю меня, рассыпанную кусочками пазла, и не имеющую сил собраться в целостную картину? Увижу ли я этого парня снова? Или эта мимолетная встреча сотрется со временем из моей памяти? И почему-то совершенно сознательно я противилась такому исходу. Во мне поселилась смутная надежда, что я с ним еще встречусь. И всеми силами я ее холила и лелеяла, сама толком не понимая зачем, как будто эта надежда была той соломинкой, помогавшей мне держаться на плаву в новом и одновременно таком знакомом для меня мире.
***
Алекс сидел на широком подоконнике в своей квартире. Река, которая была видна из огромного панорамного окна в его пустой квартире, казалась бесконечной. Куда ни взгляни, голубая прозрачная жидкость. Почти море. Но не совсем. У моря не видно границ, а у реки есть. Их видно, особенно с высоты седьмого этажа. А рядом дорога, тоже с границами. Границы нужно соблюдать. Хотя бы иногда.
Девушка, которую он подцепил в кафе после похода в кино с друзьями, вышла плавной, похожей на кошачью, походкой из ванной комнаты. Она сказала, что ей девятнадцать, Алекс соврал, что ему так же. Он оглядел свою находку. Фиолетовые волосы до плеч, зеленые глаза, смотрящие на него с хитринкой, и самое главное, она уже разделась и была в черном белье с Микки Маусами. Алекс любил, когда девушки сразу догадывались о действительном смысле чашки чая, на которую он их приглашал. Это было правильнее, чем играть в игру под названием завоюй меня, если сможешь. Вначале чашка чая и ничего не значащая болтовня, потом случайные касания, привыкание тела к телу, потом поцелуи, вначале безобидные, почти детские, а затем волнующие кровь, превращающие гладь воды в бушующие волны, и, наконец, то, ради чего все и затевалось. Из таких игр Алекс почти всегда выходил победителем. Вот и сегодня ему попалась классная цыпочка. Она знала, насколько хороша собой, знала, зачем пришла в этот дом. Ей хотелось чувствовать огонь внутри, так же, как и ему. Может, даже еще сильнее.
Детка, ты прекрасна, изрек Алекс, оглядывая свою сегодняшнюю подругу.
Я знаю.
Люблю скромных
Они накинулись друг на друга, будто давно изголодались по тому, что должно произойти. Через полчаса они попрощались навсегда, не утруждая себя ничего не значащими разговорами. Алекс с початой бутылкой вина вновь сел на подоконник, удовлетворенный, но не слишком наполненный жизнью. Он смотрел вниз, на неизменно текущую реку, на машины, проносящиеся по шоссе, тянувшееся вдоль реки. Они все куда-то ехали, у них кипела жизнь. А здесь, в этой огромной квартире, отливающей холодным металлом, жила пустота. И Алекс все никак не мог ее чем-то заполнить.
А в другой пустой квартире, с кирпичными стенами и огненным граффити на стене, на бежевом диване расположился его друг. Светлые волосы были в полнейшем беспорядке, в руке зажженная сигарета. Казалось, это должно было помочь успокоить мысли, но не помогало. В его руке был рисунок, на котором яркими фломастерами его собственной шестилетней рукой был изображен страшный дракон с открытой пастью и красными глазами. На его спине стоял рыцарь, готовый нанести самый точный, последний удар. Еще чуть-чуть и дракон будет повержен. Но не это привлекало внимание молодого человека. Его серо-зеленые глаза пристально смотрели на принцессу, стоящую на балконе высокой, чуть кривоватой серой башни. Длинные светлые волосы, розовое платье до пят (ведь девочки всегда любят розовое!), огромные голубые глаза и полные ярко красные губы. Такой он видел в свои шесть лет идеальную принцессу.
Парень смотрел на рисунок, время от времени затягиваясь сигаретой. Он не курил уже несколько дней, потому что хотел закончить с этой вредной привычкой, но сегодня отчего-то решил достать заначку, спрятанную на всякий случай на книжной полке. И ничего в общем-то не случилось. Парень просто встретил сегодня девушку, странную, смешную, даже по-детски трогательную, но с бездной внутри. Это привлекало и настораживало одновременно. Еще сидя в кино на не слишком смешной комедии, он вспомнил о своем рисунке. Сегодня был вечер воспоминаний. Он отдался им целиком, не взирая на то, что не все, что хранилось в коробке, приносило счастливые воспоминания. Но раз уж парень достал коробку с тем, что когда-то казалось ему важным, нужно было пройти этот путь до конца. Поэтому он докуривал уже вторую сигарету, поэтому его волосы были взъерошены. Наконец, он подобрался к этому рисунку, смотрел на него долго, пожалуй, даже очень долго, и на его губах играла легкая, почти невесомая улыбка.
Глава 2
Когда ты не знаешь, как дальше жить, чего хотеть и о чем мечтать, нужны хоть какие-то ориентиры. По мнению моей мамы я всю свою недолгую жизнь не знала, куда мне идти и что делать, поэтому ее постоянные советы были неотъемлемой частью моей жизни. Но по мере того, как я взрослела, во мне все чаще возникало желание решать проблемы самой. Пусть даже я не всегда была уверена в правильности своих решений, ежедневные советы мамы начинали раздражать. И я не могла передать, насколько, они могли раздражать.
Надень то темно-синее платье, которое я купила тебе этим летом, требовательно сказала моя мама. Оно замечательно подойдет к красным туфелькам. Ты же сделала красный маникюр, как я просила?
Я стояла перед открытым шкафом в своей новой, но уже нелюбимой комнате, прижав к уху телефонную трубку. За два дня я успела разобрать свои вещи, но так и не смогла привыкнуть к новой обстановке. Моя комната была довольно просторной, но розовые стены и белая вычурная мебель давили на меня точно так же, как это делала сейчас моя мама. Мне казалось, будто меня посадили в кукольный домик, так же, как я в детстве сажала своих барби, и вытащить их не мог никто, кроме меня. Конечно, я не сказала об этом маме ни слова. Потому что она все равно старалась сделать красиво в ее понимании. Потому что никто ей в этом не помогал. Я самоустранилась, между двухмесячным контролем ремонта с мамой и полноценным отдыхом в доме моей бабушки, выбрав второе. У папы же был его щит, то есть, работа. Ведь, в жизни должно быть что-то, что поддерживает в тебе желание дышать дальше. Что именно было в моей жизни, я не понимала. Просто дышала. Как могла.
Мама, я не хочу одеваться так первого сентября. Я провела ярко-красным ногтем по всем своим вещам, уютно расположившихся на новых, пахнущих пластиком, вешалках.
Аня, ты должна произвести впечатление в первый школьный день в твоей новой школе. Ты же не какая-нибудь замухрышка. И будь я здесь, я бы
Но ты не здесь, перебила я ее. И может, я хочу побыть замухрышкой.
Я с тоской посмотрела на тряпичные, с разводами из-за внезапного купания, кеды и рваные джинсы, в которых еще в Питере я так любила кататься на роликах.
Ты конечно сама знаешь, что лучше для тебя. Но ты только примерь синее платье и посмотрись в зеркало. Оно так идеально смотрелось на тебе в магазине, мама вздохнула. Надо было все-таки приехать к тебе
Мама, ты нужна сейчас больше бабушке, а не мне. Я сняла с вешалки то самое платье и приложила к себе. Оно и правда мне шло, даже еще не одетое.
Мама углубилась в воспоминания о своем выпускном классе, а я смотрела на свое отражение в зеркале. В моей жизни бывали моменты, когда смотришь в зеркало и не видишь себя. То есть это все те же губы, полноты которых ты так стесняешься, те же длинные волосы, которые ты непременно, когда-нибудь, хотела бы подстричь, но до сих пор боишься это сделать, это те же миндалевидные голубые глаза, которые сейчас смотрят на тебя из-под черных пышных ресниц, накрашенных тушью, но это все равно не ты. Как будто смотришь на своего двойника или на сестру. Мой взгляд упал на фотографию, где мы вдвоем с ней стоим по колено в море, еще даже не успев снять свои сарафаны. Там мы смеемся. Мы были такими разными, но в этот момент общее веселье нас объединяло больше, чем что-либо еще.
Моя сестра родилась не такой, как все. Разница была в числе. Сорок семь это не просто случайный набор цифр для нашей семьи. Сорок семь это количество хромосом моей старшей сестры. Кто-то сверху решил, что обычных сорока шести ей было недостаточно, и снабдил для верности еще одной. И с тех пор, как я родилась и хоть немного начала соображать, я была знакома с синдромом Дауна не понаслышке, потому что Женя была одной из них. Из тех, кого принято называть даунами, из тех, кого сторонятся и избегают.
Я могла быть такой же, как и все. Мне могло быть просто жаль таких людей, правда, искренне жаль. Но я не хотела бы иметь ничего с ними общего. Я бы избегала таких людей, опускала глаза вниз, проходя мимо них. Я была бы веселой девочкой, в мире которой все было бы идеально красиво, и ни к чему было бы портить этот мир чем-то печальным. Кто бы мог подумать, что судьба сыграет такую злую шутку с моей семьей, и раскрасит жизнь не только радужными красками? Хотя нет, они все же были радужными.
Когда моей маме сообщили, что она родила девочку не такую, как все, то ей сразу предложили отказаться от нее. И такие мысли у нее были, но моя бабушка этому воспрепятствовала, а папа поддержал тещу. И у Жени появился шанс прожить свою жизнь в семье, где ее любили. Через три года после рождения Жени появилась я, здоровая и красивая. Мои родители вздохнули с облегчением. У них все-таки могли быть нормальные дети. Но я никогда не считала Женю ненормальной. Особенной да.
Женя была целой палитрой красок, иногда серых и коричневых тонов, когда она периодически лежала то в реанимации, то в больнице; иногда спокойных синих и зеленых, когда она рисовала свои фантастические, ни на что не похожие, картины; а иногда, буйствующих в несдержанности, оранжевых и красных, когда мы с ней танцевали, и кружились, кружились
Мы все так отчаянно верили, что все будет хорошо, и наша солнечная девочка справится с нестабильно работающим сердцем, частыми инфекциями и осложнениями после них. Но вера с примесью отчаяния и знания всей правды не приносит ничего хорошего.
Аня, ну так что? Пойдешь в синем платье? резко прервала мои мысли мама.
Да, успокоила я ее, хотя все еще внутренне сопротивлялась этому согласию. Мне пора, иначе праздник знаний пройдет без меня.
Удачи, дорогая. Приеду в конце сентября, и все будет как раньше. О, и не забудь про сегодняшнюю фотосессию для каталога! Люблю тебя, моя прекрасная модель!
Я поморщилась. Мне всегда было смешно называться моделью, в отличие от мамы, которая гордилась применением на меня этого модного ярлыка. Кто такая модель? Та, которая демонстрирует и продает. Все, что можно продать. Свое лицо, свое тело, одежду, обувь, драгоценности, машины, дома, свои мечты, и, наконец, свою жизнь. Я не хотела стать такой, тем более сейчас, когда была знакома с ценой звания модели не понаслышке.
Не забуду, проговорила я, сжимая кулаки и впиваясь ногтями в ладонь. Провались она пропадом, эта фотосессия! Бабушке привет. Пока, мам, с огромным облегчением я повесила трубку, глубоко вздохнула и стала снимать с вешалки синее платье.
Погода первого сентября выдалась на редкость чудесная. Или просто мне, как девушке, до этого жившей в северном городе, было непривычно наблюдать теплую осень в Москве. Я вместе с отцом шла по оживленному тротуару, радуясь солнцу и в то же время очень переживая, как встретят меня одноклассники. Я была благодарна папе, что в эту трудную для его дочки минуту, он поддерживал меня своим присутствием. В руках он нес чудесный букет из одиннадцати белоснежных хризантем, а аромат этих цветов шлейфом тянулся за ним.