Однажды утром на берега Пропонтиды пришло известие, что Галл обезглавлен по приказу Констанция. Юлиан почувствовал, как счастливые дни мгновенно стали далеким прошлым, а над головой его уже занесен меч императора. О, то, что для других зовется «юностью», для него было неустанной борьбой за то, чтобы вырвать еще несколько дней у смерти. Он остался последним в роду Флавиев. Перед мысленным взором его снова предстало то прощание на берегу весенним вечером три года назад
Юлиан думал о трагической иронии судьбы. Если брат беспокоился о том, как бы его религиозные убеждения не вызвали гнев императора, своей деятельностью в Азии он сделал все для того, чтобы этот гнев привел к роковым последствиям в его жизни. Несомненно, демон возобладал в нем, потому что иначе разве мог он добиться, чтобы блеск его среди множества побед превратился в отвращение, а любовь, которую питали к нему антиохийцы по причине его юного возраста, в ненависть? Мало-помалу до слуха перепуганного Юлиана стали доходить подробности, касающиеся поведения Галла в Антиохи, давшие неизменно подозрительному Констанцию повод принять решение о его казни, оставляя самого Юлиана в ужасе дожидаться, когда наступит и его черед
С помощью своих полководцев цезарю удалось ликвидировать банды разбойников-исавров в Киликии и подавить восстания евреев и персов. Однако вскоре Галл показал отсутствие качеств, необходимых правителю, а вскоре после триумфа, устроенного по случаю успехов, превратился в деспота. Антиохия была залита кровью бессмысленных убийств. Пиршественные оргии оскорбляли христиан. Внезапные аресты граждан среди ночи на улицах и в тавернах с целью обнаружения тайных заговоров порождали страх. Несмотря на все советы, даваемые местной знатью, он не принял надлежащих мер для предотвращения голода. В гневе, вызванном тем, что его полководец вынудил его заключить мир с германцами, снижая тем самым его авторитет, император не стал дожидаться других проступков, чтобы вынести Галлу приговор. Легкомысленный цезарь своим поведением еще более снижал престиж династии. Скрывая свои замыслы, император, стал отдалять его от войска и в то же время лестными посланиями, в которых речь шла об успехах Галла, звал его Медиолан. Там им якобы предстояло решить вдвоем жизненно важные для государства вопросы. Императору будет очень приятно, гласило послание, если цезарь возьмет с собой и его любимую сестру, по которой он так соскучился. Заподозрив в ласковом тоне императора недоброе, хитрая Констанция, несмотря на первоначальные колебания, решила сопровождать мужа. В конце концов, она могла примирить их в случае ссоры. Галл двинулся в западню. Пренебрегая советами своих приближенных, Галл не упускал возможностей уничтожить самого себя: в Гиераполе он отдал разъяренному войску своих хулителей префекта Монтия и квестора Домиция, которых протащили связанными по улицам, затоптали ногами и бросили затем их трупы в воды Оронта. Злая судьба способствовала его гибели: в Вифинии Констанция свалилась в страшном жару. Спасти ее оказалось невозможно. Ее похоронили в усыпальнице в окрестностях Рима. Саркофаг, в течение веков хранивший останки Констанции, находится ныне в Ватиканском Музее. Однако ореол «девы» и «святой», которым пытались окружить ее льстецы, вскоре был рассеян. «Сама она стала причиной пролития крови не менее обильного, чем проливают ее дикие звери», гласит о Констанции составленная несколько позднее эпиграмма.
Со смертью Констанции Галл почувствовал, что лишился защитника. Тогда-то он осознал опасность. Что если сладкоречивый император, поверив клеветникам, вызвал его в Медиолан, чтобы лишить звания цезаря или еще для чего-то еще более страшного? Тем не менее, беспечность его не знала границ. Вместо того, чтобы ублажить Констанция впечатляющими доказательствами преданности, пусть даже в последний час (во время периодически повторяющихся мучений от одиночества, вызываемых чувством вины за убийство родственников, Констанций то и дело раздраженно требовал от окружающих действенных доказательств любви и преданности) еще один необдуманный поступок Галла заставил патологически подозрительного императора снова предполагать его причастность к заговорам и бунтам. Вступив, словно триумфатор, в Константинополь, несмотря на траур, Галл решил организовать ристания колесниц. Чтобы придать зрелищу больше торжественности, он собственными руками возложил венок на голову победителя Корака перед толпами славившего его народа. Аммиан Марцеллин иронизирует над этим его поступком, проводя следующий афоризм: «Попал в огонь, спасаясь от дыма». Констанцию не требовалось других доказательств того, что цезарь злоумышляет против его популярности, чтобы самому занять престол в результате восстания, венчав в качестве императора-соправителя своего брата.
По мере приближения к лагерю Констанция приступы страха все стльнее тревожили Гала: его жертвы во главе с Монтием и Домицием являлись ему во сне кошмарными видениями. Едва Галл прибыл в Петовий, поведение его окружения изменилось. Стража окружила его жилище. В один из декабрьских вечеров военачальник Барбатион, нарушая неприкосновенность цезаря, сорвал с Галла императорскую порфиру, заставив надеть обычный хитом, посадил на колесницу и в сопровождении усиленной стражи увез в Полу в Истрии в тот самый город, где сорок лет назад Константин Великий убил своего сына Криспа. Галл понял, что решение о его казни уже принято. Во время допроса, который проводил первый министр евнух Евсевий, желая улучшить свое положение, Галл необдуманно объяснил большинство своих бессмысленных действий тем, что следовал советам своей жены Констанции. Вне себя от гнева из-за попрания светлой памяти любимой сестры император отдал приказ обезглавить его. Однако вскоре Констанция стали мучить угрызения совести. Он спешно отправил в Полу письмо, отменявшее прежнее распоряжение. Однако было уже поздно Мрачный Евсевий позаботился о том, чтобы это письмо палачи получили уже после казни. Это было последнее убийство родственника Констанцием. На следующий день сановник Аподем принес украшенные золотом и пурпуром сандалии казненного и бросил их к ногам императора. Галлу не было еще тридцати. (Впоследствии Юлиан объяснял в своем «Послании к Совету и Народу Афинскому», готовясь уже встретиться с Констанцием как равный с равным, что причиной резкости Галла были недостатки его воспитания при дворе Констанция и интриги приближенных, раздражающе воздействовавших на его грубый характер.) Император запретил хоронить проявившего неверность двоюродного брата в родовой усыпальнице и называть его «покойным», т.е. «счастливым»
Глава четверная
По святым местам эллинского духа
Зная, что мстительность Констанция не имеет границ, Юлиан в страхе ожидал, когда наступит его черед. Кого-нибудь из толпы «доверенных лиц» Констанций, должно быть, избрал на роль соглядатая. На этот счет иллюзий не было. Юлиана обвиняли в том, что под предлогом учения в Малой Азии, он вместе с Галлом принимал участие в заговоре против императора, и поэтому помчался в Константинополь, когда его брат оказался там. Констанций вызвал Юлиана для дачи «некоторых объяснений» в Медиолан. Однако, будучи осведомлен о популярности Юлиана и желая предупредить возможное противодействие его сторонников, Констанций дал его вооруженной свите приказ в пути относиться к Юлиану с почтением.
С сильным волнением в душе относительно грядущего Юлиан плыл по Геллеспонту. Он не упустил случая сделать остановку в Троаде. Легендарный Илион, очаровавший его в детстве благодаря стихам Гомера, обладал для Юлиана такой же святостью, как Святые Места для христиан. Страстно желая увидеть город Приама, проснулся он на рассвете. К Илиону прибыли только в полдень. Народ оказал ему радушный прием на агоре. Арианский епископ Пегасий, бывший в тайне пламенным почитателем Гелиоса, под предлогом показа достопримечательностей повел Юлиана в святилища. С благоговением стоял Юлиан у героона под открытым небом с медной статуей Гектора напротив статуи Ахилла. Юлиан словно ощутил некую сладость на устах, едва на память ему пришли стихи из «Илиады», в которых божественный Гомер давал описание их ужасающего поединка. Какое героическое время! Жертвенники, еще несколько лет назад почитавшиеся язычниками, выглядели так, словно на них до сих пор зажигали священное пламя. В святилище Афины Илионской Юлиан с радостью убедился, что статуи все еще стоят там в целости и сохранности. Их безмятежные лица оставались неоскверненными: христиане имели гнусную привычку марать их «знаком святотатства» крестом. В благочестивых грезах Юлиан молил богиню защитить его от убийственных рук императора. Его нисколько не интересовали слава и чины, почести и величие. В сиротстве своем он не ожидал и человеческого утешения единственное, что ему оставалось, это его собственная теплота. Они всегда так хорошо понимали друг друга! Враги могли лишить его всех земных благ, которые, впрочем, представлялись ему столь бренными. Но могли ли они лишить его мысли, заставить его восторгаться тем, что противоречило его желаниям? Если бы это им удалось, это было бы воистину чудо, с равным успехом можно стараться оставить запись на воде, сварить камень или отыскать следы птиц в воздухе А коль скоро никто не мог лишить свободы его мысли, он был собеседником для самого себя. Афина Илионская посылала ночной мрак на мысли его врагов, но его мысли хранила светлыми, чтобы вести его сквозь мрак будущего
В Ахиллейоне, куда повел его Пегасий, не было ни души. Шум с агоры долетал, словно грохот разъяренного моря. Несмотря на слухи о ее разрушении, гробница сохранилась великолепно. Было ли это следствием благочестия какого-то непреклонного язычника? Исполинский образ благороднейшего из эллинов предстал перед Юлианом. В упадочную эпоху, которая дошла до того, что называла тело «гробницей души», легендарный сын Фетиды благодаря своей доблести стал в его глазах высоким идеалом язычества, вдохновлявшим создание непревзойденных шедевров классического искусства. «В здоровом теле здоровый дух».
Долина Скамандра была залита солнцем. Несколько быков медленно пахали тучную землю. Лениво жевали траву стада коз и овец. Река сверкала декабрьскими отблесками. Какая пустынность в этот выхолощенный век! «О, Гектор, Деифоб, Эней, Сарпедон, благородные троянцы!» воскликнул Юлиан. В ответ раздалось мычание. Рыдания душили его, подступая к горлу
Из Илиона он уехал совершенно спокойный. Боги не оставят его беззащитным под мечом Констанция. Однако, прибыв в Медиолан, Юлиан почувствовал вокруг тяжелую атмосферу. Демоническая диада Евсевий-Алисида со своей тайной полицией держала людей в страхе. Никто из сановников не был уверен в собственной безопасности. Преследования и ареста были самыми обычными явлениями. Многие друзья и приближенные Галла были казнены или отправлены в изгнание. Епископ Феофил Индиец, некогда пользовавший огромным авторитетом при дворе, оказался в толпе впавших в немилость.
Стоически ожидая решения своей судьбы, Юлиан с негодованием отверг обвинение в том, что участвовал вместе с братом в заговоре против императора. Галла он не видел даже во сне. Они никогда не встречались. Между ними не существовало никакого общения. Галл писал ему крайне редко и по вопросам совершенно другого рода. Юлиан потребовал аудиенции у императора. Однако верховный смотритель императорских покоев Евсевий, опасаясь, что аудиенция может привести к примирению, то и дело находил какой-нибудь предлог, чтобы перенести ее.
Длившаяся семь месяцев неуверенность в собственной судьбе оказала отрицательное психологическое воздействие. Испытывая ощущение постоянной слежки, Юлиан, тем не менее, пользовался определенными удобствами: он мог свободно передвигаться по городу и вести переписку. Естественно, чей-то глаз неизменно проверял его письма прежде, чем их доставляли по назначению. Особенно часто писал он софисту Фемистию, который после энкомия Констанцию в речи «О человеколюбии», настолько завладел душой императора, что тот называл в сенате философию «украшением его правления». Не исключено, что этот мастер раболепия и вместе с тем искусный ритор, который за маской религиозной терпимости и умеренности сумел сделать своими друзьями пятерых императоров, добившись того, что в честь его воздвигали статуи, а также высоких должностей и симпатий могущественных христиан и язычников, выступил перед Констанцием в качестве посредника, чтобы улучшить положение Юлиана. Возможно, что доведенный до отчаяния Юлиан сам просил его об этом. Юлиан даже не мог представить себе, что некий ангел-хранитель неустанно бдел над его жизнью императрица Евсевия.
Наконец, по настоянию августы Констанций дал ему желанную аудиенцию. Мы не знаем, о чем говорили двоюродные братья. Несомненно, желая обезопасить себе жизнь, Юлиан пошел на какое-то унижение. Произошло то, чего боялся Евсевий: объяснения Юлиана убедили Констанция в его невиновности и позволили ему возвратиться в имение бабушки близ Никомедии. В обратном пути его сопровождала стража из доверенных лиц императора. Испытав чувство облегчения после многих месяцев тревоги, Юлиан остановился весной на короткий отдых у Комо озера с изящными холмами и живописными виллами. Однако отдохнуть ему не было суждено. По дороге в Малую Азию Юлиан получил приказ императора, как можно скорее возвратиться в Медиолан. В расстроенных чувствах он подозревал уже, что причиной тому были какие-нибудь новые козни Евсевия или Палладия. Однако все оказалось не так. Констанций, внушающее отвращение поведение и жестокость которого приводило к бунтам полководцев, отправившись в Малую Азию, чтобы предупредить заговор, испугался, как бы враги не сделали его двоюродного брата орудием в своих руках, и предпочел держать его у себя при дворе.
Юлиан возвратился в Медиолан в ожидании худшего. Однако судьба, которая уже столько раз вносила в его жизнь то свет, то мрак, теперь в лице Евсевии преподнесла ему неожиданную радость: императрица убедила находившегося еще в Малой Азии Констанция, что предпочтительнее отправить Юлиана для учебы в Афины. Так его было бы легче держать под надзором.
Внезапно Юлиану показалось, что мечта его становится действительностью. Его отправляли в Иерусалим классического духа туда, где, как сказал Петроний, «средь леса храмов, алтарей, статуй, портиков, скульптур легче встретить бога, чем человека».
В ту эпоху Афины, благодаря своим философским школам, в которых учили прославленные риторы и софисты, а также своему славному историческому прошлому, пользовались наибольшим признанием среди университетских городов империи. Со всех концов огромного государства богатые родители, а также бедные, отдававшие ради этой цели свои скудные средства, посылали своих сыновей получать образование в «город наук». Даже ревнители христианской мудрости считали необходимым завершить свое образование на родине Платона. Учившиеся в Афинах пользовались таким авторитетом, что прочие испытывали рядом с ними своего рода комплекс неполноценности. «Божественный град» переживал новую фазу своего духовного расцвета в дни длительных сумерек свого упадка, продолжавшего около девяноста лет, пока окончательно не погрузился во мрак, когда христианские императоры решили положить конец стремлениям молодежи к получению эллинского образования, поскольку это наносило ущерб делу христианства или же потому что необычайное распространение последнего делало неактуальной родину классического духа