От собора тянется каменная паутина улиц. Самая темная, скрытая аркой, ведет к бывшему дому Моцарта, но Людвигу нужна не она. Не оборачиваясь, он спешит в противоположную сторону туда, где солнце прыгает во множестве больших, чисто вымытых окон.
На Шпигельгассе людно, воздух полнится звоном копыт, стуком каблуков и говором. Мостовую недавно выложили заново, идеально пригнанные камешки похожи на большие медовые драже. Стекла приветливо сверкают отраженной небесной лазурью, стены словно выкрашены кремовой, ягодной и фиалковой пастелью. Знакомый дом дремлет; дремлет и золоченый лев, служащий дверным молотком. Гривастая голова отлита так детально, что благородный зверь кажется живым просто поверженным рукой Мидаса.
Чеканя шаг, Людвиг поднимается на широкое, обнесенное тоненькими колоннами крыльцо. Останавливается, делает глубокий вдох и наконец стучит. Получается невероятно отчетливо, так, словно где-то выпалили из ружья. Выдержка сразу подводит: хочется попятиться, укрыться за углом, спрятать за спину руки, принять скучающий вид только бы не ждать, а потом не отвечать за столь громкое заявление о своем визите. Но прятаться некогда: в холле уже слышна чья-то поступь.
Людвиг ждет мелколицего расфранченного лакея, которому придется представляться, просить доложить и, возможно, если пыльного гостя не сочтут достойным великолепного хозяина грубить, отстаивая право быть здесь. Он поджимает губы, воинственно подбирается, слегка втягивает голову в плечи: пусть попробуют скривиться, или поднять брови, или спросить: «К кому вы, герр?» тем самым тоном, который подразумевает «Ни один жилец этого славного дома, даже я, не мог опуститься до общения с вами»!
Дверь отворяется и приходится скорее выпрямиться, улыбнуться. Вместо прислуги на пороге сам хозяин, выбритый, аккуратно причесанный, но, как и прежде, не «расфранченный»: контраст черного камзола и белых манжет почти художественно продуман; скромно серебрится на мизинце перстень с агатом. И этот хозяин сразу, пусть и сдержанно, улыбается в ответ, сверкнув золотом карих глаз. Узнает. Приветствует, энергичным взмахом кисти и обозначившимся акцентом выдавая удивление:
Герр Бетховен? Взгляд скользит по макушке Людвига, торопливо приглаживаюшего вихры. А ведь я знал, что снова увижу вас однажды Это уже звучит с задумчивым сочувствием. Приехали еще раз попытать счастья с герром Моцартом? Быстро же оправились, это достойно уважения.
Людвиг отвечает не сразу: взяв паузу, всматривается в человека, который был невероятно, беспричинно добр к нему в прошлый визит. А потом улыбается шире, надеясь, что выглядит менее нелепым, чем тогда. Признаться сложно. Но он решается:
Нет, герр Сальери. Не с ним. Иначе я пошел бы к нему, уже без посредников.
Несколько секунд они глядят друг на друга. Людвиг понимает: нужно бы расшаркаться, разбить молчание, а лучше напрямик спросить о волнующем, но он не может. Растерялся, слишком быстро оказавшись лицом к лицу с тем, к кому планировал долго пробиваться. И вот он переминается с ноги на ногу, таращится наверное, так жгуче, будто ему что-то должны. Ужимки типичного провинциала, следует извиниться и за них, и за визит без письма, а уже потом Но тут Сальери медленно, с нечитаемым лицом кивает. Он все понял сам по краске, прилив которой Людвиг ощущает к щекам?
Хотите, чтобы вас учил я? Прежде вы думали только о герре Моцарте, буквально новая мимолетная улыбка оживляет губы, молились. Так вы уверены?
В эту минуту Людвиг вдруг видит Безымянную у Сальери за спиной, прямо посреди укутанного мягкими тенями холла. Волосы ее заплетены в толстую косу, платье летнее, небесно-голубое в серую спираль. Людвиг быстро трет глаза. Она улыбается и легонько приподнимает руку в приветствии. Ветте покинула холмы? Как это странно, но как радует сейчас, в столь непростую минуту.
Да да. Я уверен, но он с трудом сосредотачивается только на Сальери, чуть позже. Нужно завершить дела в Бонне. Но я по-прежнему хочу обосноваться в Вене, через год ли, два, хотя бы попробовать Он запинается, спохватившись. Знаю, я спешу, напоминая о себе, но я не могу не спросить. Кое-какой известности я уже добился, но
Сальери трет виски, чуть склонив голову, на лоб падает кудрявая прядь. Лицо по-прежнему не выражает ничего, кроме усталой задумчивости, ничем не окрашен и тон:
Но вам нужна поддержка, так сказать, более высокого класса?
Людвиг мгновенно понимает и буквально обжигается подтекстом. Дыхание перехватывает, подбородок вздергивается сам, а с языка, прежде чем его остановил бы рассудок, летит возражение нервное, сердитое:
Что за чушь? Только знания, знания более высокого класса. Базиса для серьезных вещей мне не хватает; недостаточно одной «оригинальной манеры», чтобы хорошо сочинять. «Клавир», будь он неладен, не полезнее кирпича в создании, к примеру, опер.
Он ловит подергивание уголков рта Сальери, скорее теплое, чем желчное. Этого строгого академиста явно позабавило сравнение, хотя он всеми силами это скрывает. Обнадеженный, Людвиг решается продолжить объяснения, чуть смягчая их:
Поймите правильно и не воспринимайте как жалобу, но пока я хочу просто подумав, Людвиг выбирает бесхитростную правду, избавить себя хоть от одной тревоги или пустой надежды, все зависит от вашего ответа. Прояснить, в силе ли ваше лестное предложение. В прошлый раз вам понравилась моя техника, ну а я восхищаюсь всем, что вы создали со времени нашего знакомства
Чем, к примеру? спрашивает Сальери все тем же ровным тоном, но теперь уже его взгляд становится жгучим, выжидательным настороженным. Интересно.
«А было ли у вас вообще время следить за моими сочинениями?» читается там. Людвиг сильнее ощущает прилив крови к лицу, еще чуть-чуть и запунцовеют уши. Неужели из-за измены Моцарту в нем видят приспособленца, который говорит ровно то, что хотят услышать? Сальери ставит его в ряд к таким нахалам? Хочется снова вспылить, огрызнуться, но через мгновение становится ясен второй смысл вопроса и по спине бежит озноб. Людвиг мнется, но не потому, что ответа нет. Нельзя забывать, какой год сгущается над Европой[26]. Вопрос Сальери не только проверка на расчет, есть и кое-что предельно далекое от мира муз. Это волнует сейчас всех в свете, по крайней мере всех, кто не обделен влиянием.
«На чьей вы стороне в грядущей бойне под чужими флагами?»
«Тараром», разумеется, выдыхает Людвиг, облизнув губы. Усталая темнота глаз Сальери затягивает и заставляет продолжить, пусть это и неосмотрительно рядом с фаворитом императора. Мир меняется. В лучшую сторону. Вы создали бурю, удивительную вещь, которая стала лейтмотивом перемен! Влюбили меня в себя заново
Это правда. Сальери пишет много сильных вещей, за два минувших года прогремел по всей Европе, но одна опера особенно. «Тарар», несмотря на восточный колорит, был злободневным и дерзким, прошел с блеском, зажег сердца, которым не хватало искры. Говорили, после премьеры противники монархии вышли на улицы в очередной раз. Они кричали, поднимали знамена, пели громоподобную «Vas! labus du pouvoir suprême»[27]. Власти разогнали их быстро и всячески отрицали масштабы протестов, но все же
Ваш царь вышел из простых солдат и сверг деспота. Голос Людвига крепнет, нога сама делает шаг вперед. А потом, при коронации, сковал себя цепями, чтобы не забыться и ни в чем не пойти против счастья народа разве не таков долг каждого монарха? Слова все не кончаются, Людвиг путается в них: образ, другой образ, чудовищная тюрьма, рушащаяся с оглушительным грохотом, предстает перед ним. А ваша музыка, одна только увертюра, не говоря об ариях? Могучая, пророческая!
Остановитесь, пожалуйста. Сальери, к ужасу Людвига, хмурится, но почти сразу улыбается, и вроде бы искренне. Я понял, и я я Смутился? Щеки все такие же золотисто-смуглые, но в глазах взволнованный, почти болезненный блеск, и акцент теперь прорывается через слово. Что ж. Спасибо, Людвиг. Польщен и ни в коей мере не напрашивался на букет комплиментов. Только теперь он пытается подыскать слова, опустив взгляд на начищенные туфли, пожалуйста, не обманывайтесь на мой счет. Я могу только предчувствовать бури и запечатлять их. Я ими не повелеваю. Взгляд снова встречается со взглядом Людвига, туда вернулась спокойная строгость. Жизнь не раз показала: ими не повелевает никто. И я считаю игру с ними довольно опасной.
Снова они смолкают. Людвиг всматривается Сальери в лицо, боясь найти то, что сожмет его сердце разочарованием, отвращение, упрек или страх. Конечно, если бы Сальери поддерживал революцию, а не просто ловил в музыке гремучие ветры, было бы восхитительно, но не стоит ждать подобного, тем более требовать. Это пока и неважно.
Посмотрим, что покажет жизнь в этот раз, нарушает тишину Людвиг и, оставляя сложное позади, скорее возвращается к насущному. А по поводу уроков не думайте, я все оплачу. Я найду где жить, и мне будет достаточно куска хлеба в день, его я добуду. Что же касается поддержки, слово горчит на губах, не терплю подачек. Оставьте ее тем, кто побеззубее.
Он снова резок, даже груб, но сворачивать с пути поздно. Безымянная в холле подошла к фортепиано, трогает пальцами незабудки в большой вазе, белой как сахарная глыба. Смотрит на Людвига. Молча успокаивает: «Не казнись, даже если ничего не получится».
«Если ничего не получится, я вырву свой гнилой язык», обещает себе он сам.
Людвиг. Оклик возвращает его к беседе. Рука с агатовым перстнем сжимает плечо, но не делает больно. Вы горячитесь. Будто сражаетесь на баррикадах уже сейчас.
Если это и укор, то беззлобный. В смятении Людвиг снова глядит на Сальери, терпит одну, две, три секунды молчания и наконец паника, выйдя из берегов, затапливает уже по-настоящему, прорывается признанием:
Сражаюсь! Только не с вами, скорее с собой мне так стыдно!
Ничего не получится, конечно. Вот-вот наглого «просителя» выставят с советом больше не соваться, пока не подучится этикету. Но нет. Не разжимая пальцев, даря новую тусклую улыбку, Сальери склоняет голову и наконец медленно, с еще более отчетливым акцентом произносит:
Мне знакома горячая гордость, и я могу ее понять. Да. Я с удовольствием возьмусь за вас, Людвиг, если вы будете нуждаться в уроках. Он все же хмурится. А вот деньги мне не нужны; имейте, пожалуйста, в виду, что обидите меня ими. Он продолжает, только дождавшись неохотного кивка: Приезжайте, как только встанете на ноги и поставите на них всех, за кого вы в ответе. Правильно я помню, у вас есть младшие братья?
Правильно. Единственное, на что хватает задохнувшегося Людвига. После всех ерничеств он услышал согласие, да еще такое участливое?
Они приедут с вами? продолжает уточнять Сальери. Возможно, он недалек от вопроса, где вся эта ватага голодных птенцов будет жить. Людвиг спешит отмести даже малейшие опасения, что гнездо они совьют в его особняке:
Эта забота точно не ваша. Знали бы вы, как мы живем сейчас; думаю, нам было бы лучше даже под каким-нибудь венским мостом
Сальери качает головой. Скорее всего, о местных мостах он знает побольше и не рад услышанному. Впору сгореть со стыда: ну какой глава семьи заявит подобное, какой?
Шучу, разумеется, выпаливает Людвиг как можно увереннее и чуть расправляет плечи. Мы все еще не сироты, у нас есть отец
Руины отца, но этого говорить точно не нужно.
К чему предрасположены ваши братья? Сальери наверняка прочел мысль по глазам, но милостиво не стал допытываться. Если музыканты
Младшему нравится фармацевтика, а среднему Людвиг осекается. Да, он тянется к музыке в некотором роде. Но повторюсь, это не ваша забота.
Что сказать о Каспаре, о рыжем хмуром Каспаре, становящемся лишь рыжее и хмурее с каждым годом? Что он ворует и продает чужие сочинения? Что его собственные в основном переиначенные куски «Клавира»? Что, если бы его старательнее учили с детства, из него бы что-то получилось, но сейчас Каспару пятнадцать, и он бессовестно сбегает с уроков Нефе, которого Людвиг умолил иногда уделять брату время? Каспар все лучше играет и на удивление хорошо понимает музыку: как бы иначе он крал сложнейшие фуги Баха и перекраивал во что-то благозвучное? Но ни быстрые импровизации, ни даже неспешное сочинительство не даются ему: отец выбил все это, сначала карающей указкой, а потом издевками и равнодушием. В Каспаре нет веры, а оттого нет прилежания. Порой, глядя, как дрожат над клавишами руки брата и как сжимаются его губы, Людвиг холодеет при мысли, что его могла постичь та же участь. Могла, если бы не Безымянная
Которая продолжает любоваться цветами в опасной близости от хозяина дома.
Я никуда не поеду, пока не позабочусь о братьях, упрямо заканчивает Людвиг, стараясь не отвлекаться. Для этого я обзавожусь сейчас связями, у меня есть пара идей
Иными словами, вы упрямо вызываете огонь на себя. Теперь и вторая рука Сальери ложится Людвигу на плечо, заставив осечься. Что ж. Понимаю. Бывают обстоятельства, когда нельзя иначе. Но я желаю вам скорее от них освободиться.
Под обволакивающим, обнадеживающим взглядом Людвиг кивает и Сальери отпускает его, а через секунду, спохватившись, лезет в жилетный карман за часами.
Мне, увы, пора в театр. Судя по морщине между бровей, пора давно. Но если задержитесь, приходите на ужин, посмотрите, как подросли Алоис и девочки, и
Безымянная берет из вазы веточку незабудки и вставляет в волосы. Зная ее любовь к венкам, от букета Сальери может вскоре ничего не остаться. Людвиг спешно качает головой, думая, как бы выманить ее на улицу без слов. Может, прокричать первое попавшееся конечно же, неправильное! женское имя?
Я здесь только ради беседы с вами, неестественно повысив голос, уверяет он. Я еще успею на почтовую карету назад, мне нельзя уезжать надолго!
Ваш излюбленный способ путешествия? Сальери сочувственно качает головой. Благо он не замечает, как Людвиг украдкой тянет шею за его плечо. Вы и в прошлый раз прибыли на ней. Вы стали обеспеченнее, и все равно
Да! Людвиг украдкой привстает на носки, но его упорно не видят или игнорируют. Берегу деньги и время, не переживайте. В общем Сдавшись, он опускается на пятки. Обезьяньи пляски неуместны, остается положиться на благоразумие немыслимой ветте. Важнее сказать напоследок другое. Спасибо, герр Сальери. Я не устану это повторять.
И Людвиг улыбается так тепло, как только может, а потом осторожно, чтобы голова опять не превратилась в гнездо, отвешивает поклон. Сальери удивленно прижимает ладонь к груди: похоже, жест смутил его не меньше, чем ода «Тарару».
Ну что вы, пока нет причин меня благодарить. И тем более кланяться
Есть. Людвиг облизывает губы. Как ни гадко вспоминать, признание необходимо: Еще как. Только память о вашем добросердечии поддерживала меня все это время и не дала проклясть Вену. Тут есть славные люди
И много, просто порой их нужно поискать. Сальери тоже улыбается уголком рта, а потом церемонно склоняет голову. Пара седых волосков сверкает в проборе. Что ж. Успехов. Я буду вас ждать. До свидания?
Дверь начинает плавно закрываться. Безымянная остается возле вазы, умиротворенно переставляет композицию на свой вкус, не видя ничего вокруг. Людвиг спешно, скорее чтобы потянуть время, спрашивает у Сальери:
Кстати герр Моцарт здесь? Как он?