А деньги, надо полагать, оставлял себе.
Она землянику приносила, огромную, сладкую. И чернику нам бы задуматься, откуда такая, но матушка тогда старалась лишний раз отца не гневить, а потому или не понимала, или не хотела. Я с отцом воевал, но без особого успеху. Федька отсиживался, соображал с малых лет, что лучше под горячую руку не соваться. Анька в лесу все, то одно, то другое отец и похвалил как-то, мол, хоть неказистая, а работящая. Мужу будущему оно нравится.
До замужества, подозреваю, дело не дошло.
К счастью?
Или
Ведьмина ночь была проклятая. Отец требовал, чтобы ночью этой люди не спали, чтобы молились в храме. И все-то были, все а она не пришла. Кого бы другого он, может, и не заметил бы. Но Анька Дмитрий покачал головой. Не знаю, готовилась ли она, планировала ли или же вышло все случайно. Думаю, что случайно, иначе она б хоть вещи свои из дому забрала. Она ведь знала, где документы лежат. И я я бы помог. Я тогда как раз раздумывал, как бы сбежать. И сбежал бы, да мне и шестнадцати не было. Поймают и домой вернут. А отец точно пришибет. Вот и выжидал, тянул, дни считал за днями, когда ж смогу-то Анька не сама появилась. Потом. На утро. Барвиниха пришла. К полудню отец тогда дом обыскал. И всех-то Анькиных подружек тоже расспросил. И выяснилось, что давно-то она ни с кем не дружит, с ранней весны еще. Что в лес уходит на целый день, а куда и где никто не знает. Он тогда уже, думаю, понял, что и к чему. Мужиков созывать начал. На том все и затянулось. Староверы, может, и крепко свой порядок блюдут, да только в большинстве своем понимают, где порядок, а где статья уголовного кодекса. И что, прежде чем воевать с нелюдями, надобно выяснить, что да как. Расспросить. Может, дело-то обыкновенное.
Он явно повторял чужие слова, услышанные когда-то да в душу запавшие.
Мы слушали. Просто вот слушали.
Тут-то Барвиниха и пришла. Они тогда в нашем доме засели. Отец, да старейшины четверо их было, кто имел право говорить за всех, хотя все одно решал дед Никифор. Как бы он сказал, так бы и стало. Меня выгнали, само собой, но я свой дом знал, скоренько нашел, как вернуться тишком. Интересно было. Да и Анька она добрая. И меня всегда жалела. В общем, в тот день многое переменилось. Казалось бы все просто. Анька в лесу встретила кого-то из тех, иных. Не сказать, чтобы вовсе удивительное дело, обыкновенное даже по нашим местам. Ей бы встретить и разойтись, а вот чем-то она зацепила его. Так-то они с людьми кровь не мешают. Редко случается, чтобы иначе. Признаюсь, потом пытался понять, но что-то там с силой связано. Хотя какая у Аньки сила? Не знаю. Главное, что любовь у них произошла. Взаимная. И такая, что разом из головы все наставления вылетели, и страх перед отцом, и жених им найденный.
Любовь, она такая.
Недалеко от безумия. Да и почему-то я вдруг ясно поняла, что до этой любви ничего-то хорошего в маминой жизни не было. Страх. Работа. Молитвы. Предназначение. И понимание, что из этой клетки, навязанных, чужих обязательств ей не вырваться.
А тут вот шанс.
На счастье.
Пусть недолгое, пусть такое вот, краденое, но все одно.
Удивительно, что и паренек тот он тоже из дому ушел. Лесному народу человеческая невеста не по нраву пришлась, да а он вот заупрямился. Вдвоем они к дереву пошли к какому не спрашивай.
Не буду.
Догадываюсь.
Тот ли дуб? Иной ли?
Главное, что без спросу, без благословения под этим дубом встали. И клятвы произнесли. И кровь смешали. По старому обычаю.
Лютобор только головой покачал.
Барвиниха там и встретила этих блаженных, как она сама сказала. Уходить собрались, куда глаза глядят. Ни документов, ни денег
Сколько ей было?
Восемнадцать?
А тот парень, который мой отец странно, у меня отца никогда-то и не было, а тут вдруг
Она их к себе отвела. И пошла к отцу моему. Договариваться. Чтоб документы сестрины отдал. И денег ей выделил, в приданое, коль обещал.
Не самая разумная затея заметил Лютобор. Если ваш отец был настолько фанатичен, то
Не скажи, покачал головой Димитрий. Он, конечно, как понял, о чем она твердит, в ярость впал. Так орал и словами в жизни подобных от него не слышал. Потом стал требовать, чтоб все собрались. С ружьями. С огнем. К холму пошли. Чтоб нелюдей за позор покарали. Но тут уж его не послушали.
А мне вдруг холодно стало.
Разом.
И пальцы заледенели. Я их ко рту поднесла, подула
Никифор, помню, встал. Заговорил. Мол, если девица выбор свой сделала, то так тому и быть. Ушла из дома отцовского? Пускай. Но отныне двери в этот дом запереть надобно и обратно не пущать. А войну начинать по-за дури девичьей он не собирается. Ну и остальные а средь них жених Анькин. Сказал, что, мол, раз так все вышло, то пускай. Что вины отцовой он не видит, ибо в любой бабе бесы сидят, однако же подарки, невесте дареные, вернуть надобно. И деньги, что за нее уплочены.
Надо же, до чего интересно.
Подарки?
Деньги?
Отец стал орать, что Аньку назад притащит, что дурь из нее выбьет, но кому она нужна, нелюдем порченая.
Сказал. И осекся.
Извини. Это я то, что тогда слышал, повторяю ну а Барвиниха добавила, что Анька уже совершеннолетняя. И коль отец дурить вздумает, она жалобу напишет. Участковому. А участковый её крестник, это все-то в округе знали. Вот
Объясняет.
Многое.
Кроме того, что если у них такая любовь. Если он, тот безымянный фэйри ради матушки моей из семьи ушел, к людям, то то куда он после подевался?
Понял, что любви одной недостаточно?
Убили его, дядя понял мой вопрос, пусть бы и не произнесла я его вслух. В лесу аккурат по осени. Охота тут, не в заповедных, в наших лесах. Лесной народ дичину выпроваживает, когда много косуль с кабанами это тоже для леса не очень хорошо, вот они и гонят. А тут, стало быть, охотники съезжаются стрелять начинают. Порой так, что спасу нет.
Застрелить фэйри? В лесу? Лютобор чуть нахмурился. Это как-то сказочно звучит, уж извините.
Тут не знаю это я уже после выяснил, что да как. Той осенью меня уже тут не было. Сбежал. Отец после того, как Анька у Барвинихи поселилась да со своим мужем пусть они по нашим законам и не расписаны были в общем, он совсем разум потерял. Мать смертным боем бить стал. Мол, она за дочкой не досмотрела, виновата. Мне доставалось, Федьке. Но я за то лето крепко вдруг вытянулся. И как-то в ответ толкнул. А потом и по уху заехал. Потом вовсе как-то мать оттаскивала. Я плохо помню, что да как будто пелена ярости на глаза упала. Наверное, если бы не она, убил бы. И понял, что убью всенепременно, если останусь. Паспорт забрал. Предложил маме уехать в город, но отказалась. Сказала, что любит его, что не бросит вот как так?
Ответа у меня нет.
И ни у кого.
Я тогда ушел к Аньке заглянул попрощаться. Она меня поцеловала. И подарила обережек. Простенький такой.
Дмитрий коснулся шеи.
Он меня и спас она хорошая была. И останься я от этой мысли по сей день отделаться не могу, что если бы остался, глядишь, все бы и иначе сложилось бы даже если б зашиб его оно, конечно, грех даже думать, но может, оно меньшим злом вышло бы? Хотя зла меньшего и не бывает. В общем, я у них переночевал, а там мне Барвиниха письмецо сунула. Она-то сама бездетная, а вышло, что многим помогла. Вот и остались связи. С этим письмецом я и поехал, сперва в Жердовку, а там и дальше к Павлу Степановичу попал. Думаю, что видела она во мне, и тьму эту, и дурь. Понимала, что сам не справлюсь, а если укорот не дать, беда будет.
Водя в реке пошла мелкой рябью, и желтый лист, из тех, первых предвестников осени, что в июне родятся, закружился на этой воде.
Пал Степаныч в корпус меня определил. Кадетский. Сказал, что силы во мне изрядно, а вот мозгов и дисциплины нет. Я-то не слишком радовался, да понял уже, что сам там, на воле, не выдюжу после корпуса в армию пошел. Там и прижился. Не буду врать, что крепко по дому скучал. Сперва-то Аньке письмо написал, да потом как-то то одно, то другое. Жизнь новая. Такая, которой я тут не видел. Закружила, завертела а там там всякого случалось. Да и не скажу, не буду врать, что сильно мы с Анькою близки были. Она мне не писала. Я ей. Мать меня вовсе прокляла, когда поняла, что я всерьез ухожу. Федька тоже он не хотел с отцом оставаться. Ну вот и вышло, что без семьи мне было проще. Вроде как за делами укрылся и нет их. А дела-то меня еще в кадетском заприметили. И предложили перейти.
Он замолчал и почему-то поглядел на Лютобора.
Особое подразделение? тихо сказал тот.
И Дмитрий кивнул.
Уже для меня пояснил.
Разным занимались по воле батюшки-Императора. На мне по сей день клятв о неразглашении, что блох на бродячем кобеле. Ну да в последние годы все больше по аномалиям энергетическим. Оно и хорошо лучше аномалии, чем с людьми воевать.
Он руки поднял.
И вышло так, что пришлось по миру помотаться. А там и осесть под чужой личиной, да за чужой жизнью приглядывая тогда-то и начал задумываться о том, кто я есть. Все думал, как дело закончится, так вернусь домой. С мамкой помирюсь. Отец, чай, не рискнет меня тронуть. Федьку вон в люди выведу, если захочет. Аньку я ей подарок выбрал. Там когда сам не собой становишься, в голове колобродить начинает. Чем дальше, тем больше размывается граница. И перестаешь понимать, кто ты есть на самом-то деле. Вот и цепляешься за все, лишь бы не свихнуться. А у меня и зацепиться, как выяснилось, не за что.
Я прикусываю губу.
И молчу. Гляжу на воду и молчу.
Десять лет это, конечно, не самый большой срок, но достаточно, чтобы почти сойти с ума. А потом потом все пошло не по плану. Там, где я был, порой случается, что вечером одна власть, утром другая а там и бунты, мятежи, и всякое иное. Главное, что объект, за которым я присматривал, проходил по первому уровню потенциальной опасности. Присматривал изнутри, потому как были и те, кто вроде как курировал работу извне, я и за ними заодно. Так вот, этот объект попытались захватить. И у них получилось, да почти закончилось все стихийным выбросом энергии. А он вызвал пробуждение части Дмитрий замолчал и дернул шеей. Это уже закрытая информация. Главное, что выбирались мы долго выбирались.
Тебя там? поинтересовался Лют. Энергетическая болезнь?
И она тоже. Говорю ж, долго выбирались. По горам, по свои-чужие, такая круговерть, что и не понять, кто да где. На мне гражданские, которых я и поставлен был охранять. Не приспособленные совершенно, но как-то тянулись, старались. И я тянул. Повезло. Пару месяцев и вышли. К своим. Там-то я и отключился честно, даже не помню, как в больничку попал. Очнулся уже там. Мне и говорят, что, мол, два года как лежу и что хрен его знает, сколько еще лежать буду. Повреждения и все такое ладно рожа, я и раньше особо красавцем не был, а вот нервная система другое. Сперва-то я и руками еле-еле шевелил.
Не хочу сочувствовать.
И пялюсь на воду до рези в глазах. Солнечный свет отражается, потому-то и больно. Глазам. И еще губы пересохли совершенно. Облизываю их.
Уйти бы, но
Я же пришла, чтобы узнать о себе. Кто сказал, что это будет приятно.
Потом судороги приступами. И лекарства не помогали. Целители тоже мало что могли. Меня определили в госпиталь для ветеранов. На постоянное проживание.
А про энергетическую болезнь нам рассказывали. Редкое явление, если подумать, потому что все люди в той или иной мере способны поглощать силу. Просто у не-магов она в теле не задерживается.
Правда, если поток силы высокой концентрации, то начинаются нарушения.
Разного рода.
Обратимые большей частью, но
Бросить меня не бросили, тут врать не стану. Целители при отделе состоят хорошие. Да и возили ко мне и тех, что московские, и профессора даже одного из Петербурга. Им и самим, как понимаю, любопытно было. Редкий случай.
Полагаю, на нем не одну монографию написали.
С сестрой ты не связывался, уточнил Лют.
Нет, Димитрий покачал головой. На кой я ей нужен был? Прогнозы один другого веселее. То ли останусь навек лежачим, то ли смогу все-таки в инвалидную коляску сесть, но приступы все одно будут. И после каждого откат и выходит, что как здоровый был, так не вспоминал. А тут
Наверное, оно бы правильно.
Только горько. До того, что язык к нёбу прилипает от этой невысказанной горечи.
Не знаю, почему я не сдох. Из упрямства, наверное. Я ж по жизни еще тот идиот упертый. Но пару лет и в кресло пересел. Там и на ноги встал. Рожа вон как-то затянулась. Остальное в храм заглянул. Честно, в первый раз от тоски, потому как заняться-то особо нечем. А в нем мне стало хорошо. Не в том плане, что резко снова уверовал, нет. Просто как внутри что-то да отпустило. И задышалось. Потом уж заметил, что в храме никогда-то приступов не бывает. И что поправляться я стал, вопреки прогнозам. А там и разговорился с одним батюшкой, тоже из бывших, из военных.
И тоже решил стать?
Видений не было, Дмитрий развел руками, правда, получилось неловко. И прозрений тоже. И путь этот скорее уж я не видел другого для себя. В госпитале мне, как на ноги встал, намекнули, что койка казенная и другим пригодится. А я ходячий. За стенами ну да, есть квартирка, есть пенсия и по выслуге, и по ордену
«Георгий»?
«Первозванный», уточнил Дмитрий.
А я снова не нашлась, что сказать.
Орден Святого Апостола Андрея Первозванного высочайшая награда. И кавалеров его за всю историю едва ли сотня наберется, особенно если живых.
Вручали его большей частью посмертно, родственникам.
Полагаю, никто не надеялся, что выживу пенсия да, неплохая. И жить можно, если не с шиком, то всяко безбедно. Только не мог я просто сидеть вот месяц промаялся, два. В храме ближайшем дневал и ночевал, чтоб с ума не сойти. Да и пошел учиться. Хотя, конечно да старый и вообще ну а там уж разговорился как-то. Одно за другое. Мне и предложили приход.
Он повернулся, словно пытаясь разглядеть ту самую церковь.
Сказали, что, мол, больше и некому. Что проклятый он.
Глава 5
Проклятый? вот тут-то я и удивилась.
Не чувствовала я над церковью проклятья, да и вокруг тоже.
Вот и я удивился. Расспрашивать стал. Тут-то и выяснилось, сперва одно, потом другое я ж в сентябре уехал, а в ноябре, стало быть, мальчишка этот, Анькин муж, погиб. Анька уже тогда в положении была. И вышло, что одна осталась. Домой ей возвращаться никак, отец точно убил бы. Я где-то там. Она письма писала, только я их не получил. То ли потерялись, то ли еще что случилось вот. Барвиниха её при себе оставила. Учить, как понимаю, начала. Тому, чему научить можно. А в деревне беды начались. Сперва пчелы на пасеке попередохли, причем разом. И не спасли, хоть пытались по-всякому. Потом сушь пришла, да и колодцы один за другим пустеть стали. Поля, почитай, вымерли. Следом и скотина захворала.
Он снова потер руку и пожаловался.
Зудит, зараза, этакая староверы скоренько смекнули, полагаю, да и предпочли убраться восвояси. А вот местные к Барвинихе пошли, мол, пусть она к лесным людям заглянет да и сделает так, чтобы все, как прежде. Но она отказалась мол, сами натворили, вам и разгребать.
Разгребли?
Да как сказать вроде бы как представитель торговой гильдии являлся, дела улаживал. Мор и сушь после того отступили, но и прежнего не было. Земли окрестные оскудели, и леса тоже. Ягоды, чтоб как в былые времена, дичь все это куда-то да подевалось. Нет, не начисто, что-то осталось, конечно. И договор они блюли, но
Любой договор блюсти можно по-разному.
Я это все с рассказов знаю. Барвиниха отошла года через два. Дом свой она еще до смерти Аньке отписала, сама в райцентр возила, документы выправляла. Да и Аньку не только заговорам учила. Силу вот не знаю, кому. Кому-то отдала, если умерла, как написано, в один день.
Мне?
И потому я уродилась ведьмой?
Слабенькой? Но но это все же шанс, который мне подарили? И кто? Не родня, но просто женщина пожалевшая мою маму?
Как-то вот и жили. Отец мой из церкви, почитай, не выходил. Федька от него тоже сбежал. Я и не знаю, куда, хотя искал, пытался, но не вышло. Матушка осталась. Только уже тогда, как понимаю, она не в себе была. А как отца не стало, так и вовсе вбила себе в голову, что его Лесной народ извел.
Стало быть, неспроста.
Её тот, кого на отцово место прислали, пытался угомонить, но она все ходила, сыпала проклятьями. Вот и определили в лечебницу. Это уже я забрал. Ты прости.