И Кимитакэ зашагал к повозке. Он не мог знать, что его ждёт, и вдруг понял, что ощущает себя трагическим героем очередного военного фильма.
Уже из повозки он бросил взгляд на трамвайную остановку но дедушка-профессор в светлом костюме, этот эксперт по всем вопросам и гений всех социальных наук одновременно, даже не смотрел в его сторону.
2. Корейская пропаганда о русском боярстве
Повозка катила по улицам. Это было немного удивительно столько изготовлено моторов, столько керосина производится в год и всё сожрал фронт, всё поглотили моря, и поэтому даже здесь, в древней столице, катаются по старинке.
Незнакомые дома, стены, вывески и калитки мелькали перед глазами, словно кто-то тасовал пёстрые карты.
Он почти сразу запутался в этом городе. Уже было ясно, что его везут не к морю и люди, которые его везут, скорее всего, его враги.
Пахло тёплой солью летнего моря. Кимитакэ щурился от солнца, понимал, что прямо сейчас сделать ничего нельзя, и вдруг заметил, что думает о своём загадочном однокласснике, которого звали Юкио Сатотакэ.
Последний раз они разговаривали этим утром, здесь, в Камакуре, на окраине парка, где притаился Дом Испанской Собаки. Но всё равно сейчас на повозке казалось, что это случилось далеко и давно.
Неестественно прекрасный и худенький, с неподобающими волосами до плеч, которые сверкали, как козырёк его ученической фуражки, он был загадочен. Но если загадочные девочки обычно замкнуты сами в себе, словно неприступная башня из слоновой кости, то Юкио, напротив, был шумный и постоянно замешан в какие-то таинственные истории. Это была не просто подпольная жизнь старого Токио это был целый лабиринт, частично затопленный. Неизвестно, кто соорудил этот лабиринт, или, может быть, он сам вырос, как неизбежно разрастаются города и коралловые рифы
А ещё он был связан со Стальной Хризантемой загадочным обществом, тайным для внешнего мира и признанным для государства. Но что это было за общество, чего оно добивалось догадаться было невозможно. Видимо, Юкио и сам до конца этого не знал. Его привлекал сам шум ради шума.
Эта игра была смертельно опасной. Но Кимитакэ, хоть и отличался характером, и даже внешне в нём ничего женского не было, уже понимал, что не может из этой игры выйти.
Вся его прошлая жизнь проходила словно бы в клетке. Где-то снаружи люди любили, веселились, ошибались и плакали, у них были захватывающие тайны и что-то невероятное за стенами школы а он мог только смотреть и вздыхать. Но вот он сбежал из клетки и оказался на злых и призрачных улицах. Вместе с Юкио они неслись куда-то вперёд по пёстрой и непонятной изнанке этой зыбкой островной империи, которую с каждым днём всё теснее сдавливал кулак беспощадной войны. Кимитакэ почти никогда не понимал, что именно происходит, но похоже, что Юкио тоже особенно не понимал и просто воспринимал это как неизбежное. Но зато прояснилось другое ничего особенного в жизни его одноклассников за пределами школы не было. Точно так же тащились они, усталые, домой, падали в потной дрёме где-то у себя в комнате, выслушивали домашних и делали уроки а если и не делали, потому что происходили из дворян, то в их жизни было ещё больше скуки. Эта скука могла выливаться в чудовищные хобби и омерзительные извращения, но теперь-то Кимитакэ знал, что нынешних школьников и на это не хватит. После кэндо и конного спорта какие тут извращения, до дома бы доползти.
Вся энергия правящих классов утекла на улицы и в трущобы, где тайком творились чудовищные дела, недоступные даже взаимному надзору соседей.
Вместе с пониманием росла и досада. Они же приносили пользу стране! Почему эти люди в одинаковых костюмах причём явно не враги, а просто одно из ведомств-конкурентов арестовали его и везут неизвестно куда? Его ожидают прямо а эти недоумки только и делают, что мешают Стальной Хризантеме работать.
Между тем повозка остановилась в каком-то глухом тупике, где текли помои и пахло солёной рыбой. Кимитакэ спустили на землю, и прежде, чем он успел что-то сообразить, его руки оказались за спиной и на запястьях щёлкнули наручники.
Его повели в сторону длинного здания в три этажа. Возможно, со стороны улицы у него был великолепный фасад, но здесь, с тыла, можно было разглядеть только влажные серые кирпичи и типовые окна, какие бывают в казармах.
Они вошли через чёрный ход и начали подниматься по тесной лестнице, а потом втолкнули через узкий коридор, где едва ли разойдутся два человека, в полутёмную комнату.
Стены в здании были голые, из такого кирпича, а проходы освещались лампами, забранными в металлические плафоны. Кимитакэ так пока и не понял, что здесь расположено. Это было похоже на официальное учреждение, вроде канцелярии или тюрьмы, но что-то в воздухе подсказывало это не так.
В комнате из обстановки были циновка в углу и ещё одна возле входа. Кимитакэ сразу сообразил, что возле входа будет сидеть тот, кто охраняет, прошёл в угол и сел. Потом, после какого-то количества мучений, смог протащить скованные руки под собой так, чтобы они были спереди.
Теперь он сидел, положив руки на колени. И вдруг ощутил, не разумом, а спиной и плечами, что он опять в клетке.
Люди в костюмах смотрели и не возражали, но и не говорили ни слова. Когда он закончил, двое переглянулись и вышли, а один, тот самый, что разговаривал с ним на остановке, опустился на циновку и достал из кармана блокнот и химический карандаш.
Имя? спросил он.
Вы должны были знать моё имя, оно в ориентировке прописывается, напомнил Кимитакэ. Но если вам это важно, я могу показать, как оно пишется.
Здесь я задаю вопросы, напомнил человек. Но теперь, видимо, сбившись с мысли, спросил другое: Лет тебе сколько?
Шестнадцать.
Самый лучший возраст
Воцарилась тишина, и в этой тишине скрипел химический карандаш.
Почему вы так говорите? спросил Кимитакэ. Он не был уверен, что получит ответ, но молчание было настолько тяжёлым, что он просто обязан был его нарушить.
В этом возрасте я последний раз был счастлив, послышалось в ответ.
Видимо, моё счастье пропало ещё раньше, заметил Кимитакэ. Не могу припомнить даже последнего дня, когда я был хотя бы собой доволен. У меня всё внутри натянуто, как тетива. И каждый день по ним что-то да врежет.
У тебя ещё чувства чистые. Разочарований пока ещё мало. Вот увидишь дальше в жизни лупить тебя будут по-прежнему. Но ты уже привыкнешь. Как там наш классик литературы Акутагава писал? Ко всему человек привыкает.
Это Достоевский.
Что?
Это у Достоевского было, в «Преступлении и наказании». Там такое говорил Мармеладов, отец Сонечки.
Ну вот видишь, как велик наш Акутагава! Его и Достоевские читают у себя в «Преступлении Мармеладов».
А почему вы считаете, что только в этом возрасте были счастливы? Кимитакэ решил, что обсуждать литературу с таким неучем слишком опасно.
Вообще сейчас такое время опасно обсуждать даже французскую литературу. Вот Кимитакэ буквально на днях обсуждал с младшим братом Мопассана, потом поговорил с Банкиром про другого автора, новомодного, и с тех пор школьник попадает из одной передряги в другую, а этот новомодный автор ему каким-то образом открытки шлёт
Ну вот снилось мне недавно человек вздохнул. Будто я опять подросток и лежу в больнице. А больнице здесь же, рядом, втиснутая в переулок возле городской управы, и там почему-то цветы вокруг в клумбочках. Там во сне всё не так, как здесь, и сразу другие сны вспоминаешь про какую-то канцелярию, которая размещена в чайном домике. А стоит этот домик во дворике за универмагом. Хотя ты, наверное, не знаешь ещё, где здесь универмаги.
Вы про больницу расскажите. Что там случилось во сне?
Лежу я, значит, в больнице, лежу и время провожу с пользой. С ребятами перезнакомился, в го с ними играем. Есть и девчонки. Одна прям совсем понравилась. Вот знаешь, даже обидно вроде понравилась, а внешне не запомнил. Ни лицо, ни причёску, даже рост не вспомню высокая была или средняя. Помню только, что не мелкая. Не люблю мелких Так вот, мы с ней сдружились, а тут мне уже выписываться пора. Ну и я прошу, чтобы не потеряться, написать её имя и где живёт. Во сне это почему-то запомнить было нельзя. И вот она пишет такими огромными знаками, прямо в альбоме для рисования, и всё равно что-то не так, буквально пара букв и ошибка А мне уже выписаться пора. И вот когда меня выписали, я сразу же и проснулся.
Печальный сон, заметил школьник, даже если он внушает надежду я бы не хотел такое увидеть.
А чего бы ты сейчас хотел? вдруг рявкнул человек. Умереть? Признайся ты ведь хотел бы умереть! Все хотят умереть! Все у нас в стране чем-то недовольны и мечтают, чтобы это представление поскорее кончилось.
Я хотел бы писать, ответил Кимитакэ, кисточкой и чернилами. Но руки у меня связаны.
Ну да, чего тебе ещё хотеть, это было сказано тоном человека, который уже постиг все грязные тайны мира. У вас же родовая магия. Вы себя, уверен, вровень с императорской семьёй ставите. Хорошо живётся, когда магия прямо в крови. Не надо стараться, приходишь в эту жизнь на всё готовое.
Вся магия, которую практикую я, только в чернилах, напомнил Кимитакэ. Дворянству такие искусства ни к чему. У них и так есть особняки в Токио и место в парламенте.
Между тем, когда твой дедушка Садотаро женился на родовитой девице, его дела пошли в гору. Губернаторами колоний просто так не становятся.
Вы так много про меня знаете, а имя всё равно спрашиваете.
Я спрашивал, потому что так положено.
А вот нам ничего не положили, спокойно продолжал Кимитакэ. Остров Сахалин так себе колония, в этом холодном краю трудно не только нажить но даже украсть состояние. Да, оба её деда были влиятельные люди. А вот её бабушки служанки, а не настоящие жёны. Собственно, эти обстоятельства и свели вместе её мать и отца.
Возможно, если бы происхождение выпало получше, твой дедушка меньше бы воровал.
Вот видите и от дворянского сословия есть польза.
Ты, похоже, думаешь, что ты в безопасности, заметил человек. Но это не так. Думай получше.
Я не понимаю, почему вы вообще так обеспокоены моим увлечением. Вы можете быть уверены я верно служу императору и желаю стране только хорошего. Я не знаю, на какое общество вы работали, слышал только про Сакуру и Подземных Котов. Но и вашему обществу, на кого бы вы ни работали, я ничего плохого не желал. Я ничего не знаю сверх школьной программы ну разве что разбираюсь малость в каллиграфии и французской литературе. Так что если вы хотите допросить меня, а потом убить убивайте сразу.
Никто пока не собирается тебя убивать, спокойно произнёс человек с карандашом. Мы просто не можем оставлять без внимания твои способности.
Но это же не способности, а просто умения, Кимитакэ почти рассмеялся. Они не врождённые, им просто обучаешься. Любой, у кого есть глаза и не трясутся руки, может им научиться, если хорошенько постарается. И я не у дедушки этому научился. От него я только узнал, что это вот существует. Всё сам, по книгам и выпискам, которые удалось отыскать. Я не могу вам даже мои заметки показать отец всё выбросил, к сожалению. И это всё без отрыва от учёбы. Любой может повторить мой путь и чем-то научиться. Я не решаюсь даже подумать, чего наша достигнет страна, если открыть академию, где этому будут учить специально
Вот и не решайся. А если всё же решишься подумай ещё на ход вперёд. Как при игре в го надо не ловить камни противника, как пытаются дети, а оценивать общую позицию. Допустим, сделают такую академию. А что будет, если про эту академию узнают наши враги и, разгадав наши замыслы, построят у себя десять таких академий. А где десять там и двадцать, где двадцать там будет и сто! У них намного больше людей и земли, они могут швырнуть в это предприятие все доступные ресурсы. Они же великие мастера стратегии истощения, ленивым китайцам до них далеко. Почему у них случаются отдельные успехи на море? Наши моряки лучше, наши лётчики во всём превосходят американских. Но американцы строят линкоры быстрее, чем мы успеваем их топить! Так что ну уж нет! Пусть магия лежит, где лежала, неподалёку от каллиграфии. Пусть ею увлекаются старики, которым ничего уже не нужно, и городские сумасшедшие, которые ничем не смогут воспользоваться.
Кимитакэ припомнил собственного дедушку Садатаро и решил, что стариков его собеседник явно недооценивает. Но сказал другое:
А что, если этот секрет можно открыть и самостоятельно? Мы тогда останемся вообще безоружными.
А кто знает, как много сил и времени нужно, чтобы восстановить магию для человека, которому не повезло родиться на островах? Я думаю, это так же непросто, как разобраться в незнакомом лесу, какие растения потенциально съедобные, а какие уже ядовитые. Уже это остановит американцев. Американцы они же тупые. Им даже сотню иероглифов выучить сложно.
Но в мире живут не только американцы, напомнил Кимитакэ.
Думаешь, британцы до сих пор на что-то способны?
Есть, например, русские, продолжал Кимитакэ. Я не очень-то разбираюсь в традициях европейской магии. Учёба в Гакусюине от чего угодно отвлечь может. Но в России были такие особые люди, их называли бояре. Сейчас их роль подзабыта. Советские школьники могут рассказать, что их знаменитый правитель Пётр I боролся с боярами, но кто такие были эти бояре уже не расскажут. Получается, тайные знания не совместишь со всеобщим и обязательным образованием. Так вот, я встречал упоминания, что эти боярские рода тоже владели какой-то магией.
Это всё корейская пропаганда, заявил человек с неожиданной уверенностью. Сейчас такое время даже тупые народы вроде корейцев сочиняют себе национально ориентированную историю. Вот мы и работали недавно над одним таким деятелем. Представляешь работает учителем младших классов где-то под Сеулом, а всё равно первооткрывателем себя возомнил. Говорил и даже пытался напечатать, что поклоняться солнцу придумали сперва в Корее, а уже древние корейцы научили.
Согласен, заметил Кимитакэ. Забыть, какую страну называют Страной восходящего солнца, это и для европейца непростительно.
Ну да, военная полиция тоже так думает.
А он свои открытия как-то доказывал или просто взял и открыл?
Говорил, что ему про это рассказали корейские драконы. Драконов, правда, показать не смог: говорит, что мы, японцы, их истребили. Он много ещё чего от драконов по мелочи выяснил. Что Японию основали корейцы, а десять тысяч свитков летописей, где про это написано, мы тайком сожгли. Про русских бояр тоже было открытие: оказывается, само слово «боярин» произошло от корейского «пуё».
А что значит это слово «пуё»?
Какая разница, что значит какое-то слово в бесполезном языке, обречённом на вымирание?!
Кимитакэ помолчал-помолчал, а потом всё-таки спросил:
Вы его повесили?
Нет, это было бы слишком подозрительно. Вдруг его ученики решат, что за дело. Мы его подержали немножко, попрорабатывали и выпустили. Он, пока в предвариловке сидел, немного доработал свою теорию. Теперь у него солнцу придумали поклоняться древние японцы, а через корейцев эта мощная идея просто распространилась на весь остальной мир, от древнего Египта до средневековой Гренландии.
Кимитакэ смекнул, что прочих подробностей лучше не знать. И потому спросил кое-что более важное: