Здравствуйте, братцы! произнес Андрей, подходя ближе.
Здравствуй и ты! отозвались в один голос сидевшие.
Хлеб да соль, братцы! Христос воскрес! присовокупил Андрей, нагибаясь к первому, седому как лунь, старику с белыми как снег усами.
Старик медленно приподнялся со своего места, сотворил крестное знамение, произнес: «Воистину воскрес!» провел ладонью по усам и поцеловался с Андреем. Таким образом Андрей обошел весь кружок и, перецеловавшись с каждым, вернулся снова к старику, который сидел уже перед огнем.
А я, братцы, вот зачем, начал он, оглядывая присутствующих, которые по-прежнему стали недвижны, я вот зачем: не ссудите ли вы меня огоньком?
Изволь! отрывисто сказал старик.
Вслед за тем он засучил по локоть прорванные рукава рубахи, запустил жилистые, обнаженные руки в самую середину костра, который яростно трещал, метая золотые искры в темно-синее небо, и, набрав полные пригоршни пылающего угля, подал их Андрею, промолвив:
Держи полу!
«Что ж, подумал Андрей, коли Христов человек своими руками, творившими крестное знамение, жар загребает и не обжигается, бояться, знать, нечего; и моя грешная пола не прожжется!»
Он подставил полу под руки старика; старик высыпал в нее пылающий уголь и снова повернулся к костру.
Спасибо вам, братцы, за добро ваше, сказал Андрей, кланяясь.
С Богом, отвечал старик.
С Богом, повторили в один голос остальные чумаки.
Андрей поклонился еще раз и бегом, без оглядки пустился домой.
6
Войдя в избу, Андрей высыпал уголь подле заслонки и, убедившись хорошенько, что пола его была цела, вздул лучину. Минуту спустя кончик желтой восковой свечи затеплился в красном углу перед иконой и, смешавшись со светом лучинки, озарил избушку ярким блеском. Все вокруг как бы улыбнулось и повеселело. Даже у самого Андрея отлегло от сердца. Верный святому обряду, он разбудил Ласточку, усадил ее на лавку против обломков кулича и пасхи, перекрестил ребенка, сам перекрестился, и оба принялись разговляться. Трапеза приближалась уже к концу, когда кто-то неожиданно постучался в дверь.
Кто там? спросил Андрей.
Я, я, касатик! отвечал разбитый голос. Дверь скрипнула, и в избу вошла сгорбленная, сморщенная старушонка.
Это ты, тетушка Анна! Добро пожаловать! Ну, тетушка, Христос воскрес! весело произнес Андрей, подходя к соседке и принимаясь обнимать ее.
Воистину воскрес, касатик, воистину. Ох, родной ты мой! А я чаяла, ты серчать на меня станешь
С чего ж серчать: всяк властен в добре своем, тетушка Анна; ты пожалела ссудить огоньком ссудили другие Видит Бог, я на тебя не серчаю. Скажи, зачем пришла?
Касатик! начала старушка, скрестив руки на груди и наклонив набок голову. Касатик, продолжала она заискивающим голосом, одолжи кочергу, родной: ребятенки затащили нашу невесть куда; бились, бились не найдем; хлебы поспели, а вынуть нечем
Только-то! Э, есть о чем разговаривать!.. Бери.
Ох, касатик ты мой! Да где ж она у тебя?
А вон там, у печки.
Старушка подошла к печке и начала шарить. Вдруг она всплеснула руками, нагнулась к заслонке, вскрикнула, опять всплеснула руками и заметалась, как угорелая.
Батюшки! Касатики вы мои!.. Ох, Андрей! Подь сюда; погляди-ка, что это у тебя!.. Ох, родные вы мои! Ах! Ахти, Господи!..
Что ты, тетушка? Что с тобой? произнес Андрей, подбегая к соседке.
Погляди-ка, продолжала она, указывая на то место, куда Андрей высыпал уголь.
Ну что ж? Уголь! Что ты?
Какой уголь!.. Ах ты, простой сын!.. Погляди-ка, погляди деньги! Батюшки, касатушки ворох целый ворох денег!
Андрей подошел ближе и остановился как вкопанный. На месте золы и угля сверкали две добрые пригоршни золота!
Я, тетушка, не знаю, пробормотал пахарь, крестясь и отступая, видит Бог, не знаю
Как не знаешь? Да отколь же у тебя? Слышь ты ох! воскликнула старушка, снова всплеснув руками.
Видит Бог, не знаю, тетушка Анна! Пошел я за огнем чумаки стоят у нас в поле они мне насыпали две пригоршни насыпали
Чумаки! Батюшки! Две пригоршни! Ахти, Господи! Касатики вы мои! воскликнула старушка и, не договорив остального, бросила кочергу и кинулась со всех ног из избы.
Все мысли заходили кругом в голове Андрея. Несколько минут стоял он, как прикованный к полу; наконец подошел к печке, перекрестился и притронулся к блистающей горке, которая зазвенела под руками его: точно, перед ним лежали целых две пригоршни золотых червонцев, один другого краше и лучше. Холодный пот выступил на бледном лице пахаря; крики и шум, раздававшиеся на улице, заставили его, однако ж, скоро опомниться. Полный неопределенного страха, он плотно запер за собою дверь и выбежал за ворота.
На улице происходила какая-то суматоха и сутолока; все бегали из конца в конец, как шальные; все кричали и суетились. Посреди всеобщего гама раздавались пронзительные восклицания Анны:
Батюшки, светики мои! Чумаки в поле у нас! Ох!.. Чумаки деньгами обделяют Андрею сама видела две пригоршни насыпали!
Так и слышно было:
Где? Какие чумаки? Ой ли? Пойдем туда! Скорей! Тащи решето! Тащи ведро!.. Бери горнушку скорей, вот они! Туда!.. Туда!..
Андрей провел ладонью по голове, потом протер глаза и взглянул за околицу. Посреди темной равнины все еще пылал костер.
Что такое, Андрей? Что они? произнес тихий голос за спиною пахаря.
Андрей обернулся. Перед ним стояла Дарья.
Куда это бежит народ? продолжала сиротка. Что с ними? Слышь, слышь, твое имя поминают вон Ну, все ударили за околицу!
Чумаки! мог только проговорить Андрей, указывая дрожащею рукою на костер, пылавший в отдалении. Я пошел к ним за огнем Они насыпали мне две пригоршни угля, пришел домой, смотрю: деньги!..
Что ты, какие деньги?
Деньги все на подбор золотые Ступай, погляди сама, коли не веришь
Сиротка оглянулась на стороны и, сопровождаемая Андреем, вошла в избу.
И взаправду! Вот диковинка, сколько их! воскликнула девушка. А где же Ласточка?.. Ласточка, Ласточка, подь сюда скорей, продолжала она, подняв на руки ребенка и подходя с ним к печке. Погляди-ка, погляди, что у тятьки!.. Батюшки, и не пересчитаешь! Плакался ты, Андрей, на свою бедность вот Бог и послал тебе Теперь ты богат! Богаче тебя у нас в Выселках не будет! прибавила она, устремляя блиставшие от радости глаза на лицо пахаря.
Сердце сильно застучало в груди Андрея; он взглянул на золото, потом на девушку, отступил шаг и произнес не совсем уверенным голосом:
А пойдешь за меня замуж, Дарья?
Пойду! отвечала она, опустив голову и принимаясь перебирать с необыкновенною поспешностью окраину передника.
Народ из Выселок успел, между тем, давно очутиться подле костра.
Батюшки, родные вы наши, касатики, ненаглядные! кричали наперерыв двадцать человек, тискаясь друг на дружку и обступая чумаков, которые сидели по-прежнему так же неподвижно, не оставьте нас: ссудите огоньком, родные вы наши!..
Изволь! произнес, наконец, старший из чумаков, тот самый, к которому обращался Андрей.
Батюшки, касатики, родные! закричали в один голос выселовцы, громоздясь, как угорелые, друг на дружку и подставляя кто руки, кто решето, кто ведро.
Старик засучил рукава и, не поворачивая головы к обступившему его народу, прибавил:
Много вас не хватит помногу, мы думали один
Золотой ты мой, хоть пригоршенку! закричала Анна, просовывая отчаянно между руками и головами соседей подол новой понявы.
Хоть уголечек, касатик! крикнула другая, подставляя решето.
Сюда, сюда, дедушка!..
Ох, мне не досталось! Пропустите! Ой, касатики, пропустите!
Держи полу! сказал старый чумак, запуская руки в костер и выгребая остаток горячего угля в подставленные зипуны, подолы и шапки.
Таким образом все были наделены.
С Богом! произнес отрывисто старый чумак, насупивая брови и поворачиваясь к костру.
С Богом! промолвили другие чумаки. Но выселовцы ничего уже не слышали. Они стремглав бежали к околице, поддерживая руками полы зипунов и карманов. Очутившись на улице, выселовцы поубавили шаг.
Ой, батюшки! воскликнула неожиданно тетушка Анна, останавливаясь посреди теснившихся вокруг нее соседей.
Ох, касатики, внезапно послышалось с другой стороны бежавшей толпы.
Что там?
Ух! пронзительно взвизгнул кто-то в другом конце.
Обманули, разбойники! заголосила вдруг Анна, выпуская полу, из которой валил чад и сыпался уголь.
Батюшки, горю! крикнула другая баба.
Тушите! Тушите! Понява горит!.. Ой, зипун! Новый зипун! Обманули!.. Туши! Туши! Ах! заголосили в один голос на улице Выселок.
И все, сколько ни было народу, опустили подолы, побросали шапки и запрыгали друг подле друга.
Как только прошел первый страх, все оглянулись к околице. Но костра уже не было. Вдалеке лишь, посреди темной равнины слышались скрип телег и мерный топот волов, который постепенно умолкал и терялся
Держи их! крикнул кто-то из толпы.
Но никто не послушался этого крика. Ощупывая полы прожженной одежды и повесив головы, выселовцы печально расходились по домам.
Можно смело утверждать, что один Андрей был счастлив и весел в этот вечер. Он не сомкнул глаз во всю ночь. Никогда не встречал он так радостно Светлого праздника! Едва блеснул день, Андрей не выдержал и вышел за ворота. Утро было чистое и ясное. Народ сбирался на улице. Длинная плетеница парней и девушек, впереди которых шла Дарья, выходила за околицу «выкликать весну». Звонкая песня огласила окрестность:
И никогда еще ни одна песня не отзывалась так радостно в кроткой душе Андрея!
1850В. Г. Короленко
Старый звонарь
Весенняя идиллия
Стемнело.
Небольшое селение, приютившееся над дальнею речкой, в бору, тонуло в том особенном сумраке, которым полны весенние звездные ночи, когда тонкий туман, подымаясь с земли, сгущает тени лесов и застилает открытые пространства серебристо-лазурною дымкой Все тихо, задумчиво, грустно.
Село тихо дремлет.
Убогие хаты чуть выделяются темными очертаниями; кое-где мерцают огни; изредка скрипнут ворота; залает чуткая собака и смолкнет; порой из темной массы тихо шумящего леса выделяются фигуры пешеходов, проедет всадник, проскрипит телега. То жители одиноких лесных поселков собираются в свою церковь встречать весенний праздник.
Церковь стоит на холмике, в самой середине поселка. Окна ее светят огнями. Колокольня старая, высокая, темная тонет вершиной в лазури.
Скрипят ступени лестницы Старый звонарь Михеич поднимается на колокольню, и скоро его фонарик, точно взлетевшая в воздухе звезда, виснет в пространстве.
Тяжело старику взбираться по крутой лестнице. Не служат уже старые ноги, поизносился он сам, плохо видят глаза Пора уж, пора старику на покой, да Бог не шлет смерти. Хоронил сыновей, хоронил внуков, провожал в домовину старых, провожал молодых, а сам все еще жив. Тяжело!.. Много уж раз встречал он весенний праздник, потерял счет и тому, сколько раз ждал урочного часа на этой самой колокольне. И вот привел Бог опять
Старик подошел к пролету колокольни и облокотился на перила. Внизу вокруг церкви маячили в темноте могилы сельского кладбища; старые кресты как будто охраняли их распростертыми руками. Кое-где склонялись над ними березы, еще не покрытые листьями Оттуда, снизу, несся к Михеичу ароматный запах молодых почек и веяло грустным спокойствием вечного сна
Что-то будет с ним через год? Взберется ли он опять сюда, на вышку, под медный колокол, чтобы гулким ударом разбудить чутко дремлющую ночь, или будет лежать вон там, в темном уголке кладбища, под крестом? Бог знает Он готов, а пока привел Бог еще раз встретить праздник.
«Слава Те, Господи!» шепчут старческие уста привычную формулу, и Михеич смотрит вверх на горящее миллионами огней звездное небо и крестится
Михеич, а Михеич! зовет его снизу дребезжащий, тоже старческий голос. Древний годами дьячок смотрит вверх на колокольню, даже приставляет ладонь к моргающим и слезящимся глазам, но все же не видит Михеича.
Что тебе? Здесь я! отвечает звонарь, склоняясь с своей колокольни. Аль не видишь?
Не вижу А не пора ли и вдарить? По-твоему, как?
Оба смотрят на звезды. Тысячи Божьих огней мигают на них с высоты. Пламенный «Воз» поднялся уже высоко Михеич соображает:
Нет еще, погоди мало Знаю ведь
Он знает. Ему не нужно часов: Божьи звезды скажут ему, когда придет время Земля и небо, и белое облако, тихо плывущее в лазури, и темный бор, невнятно шепчущий внизу, и плеск невидной во мраке речки все это ему знакомо, все это ему родное Недаром здесь прожита целая жизнь
Перед ним оживает далекое прошлое Он вспоминает, как в первый раз он с тятькой взобрался на эту колокольню Господи Боже, как это давно и как недавно!.. Он видит себя белокурым мальчонком; глаза его разгорелись; ветер, но не тот, что подымает уличную пыль, а какой-то особенный, высоко над землей машущий своими бесшумными крыльями, развевает его волосенки Внизу, далеко-далеко ходят какие-то маленькие люди, и домишки деревни тоже маленькие, и лес отодвинулся вдаль, и круглая поляна, на которой стоит поселок, кажется такою громадною, почти безграничною.
Ан вон она, вся тут! улыбнулся седой старик, взглянув на небольшую полянку.
Так вот и жизнь Смолоду конца ей не видишь и краю Ан вот она вся, как на ладони, с начала и до самой вон той могилки, что облюбовал он себе в углу кладбища И что ж, слава Те, Господи! пора на покой. Тяжелая дорога пройдена честно, а сырая земля ему мать Скоро, уж скоро!..
Однако пора. Взглянув еще раз на звезды, Михеич поднялся, снял шапку, перекрестился и стал подбирать веревки от колокольни Через минуту ночной воздух дрогнул от гулкого удара Другой, третий, четвертый один за другим наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучие, звонкие и певучие тоны
Звон смолк. В церкви началась служба. В прежние годы Михеич всегда спускался по лестнице вниз и становился в углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пение. Но теперь он остался на своей вышке. Трудно ему; притом же он чувствовал какую-то истому. Он присел на скамейку и, слушая стихающий гул расколыхавшейся меди, глубоко задумался. О чем? Он сам едва ли мог бы ответить на этот вопрос Колокольная вышка слабо освещалась его фонарем. Глухо гудящие колокола тонули во мраке; снизу, из церкви, по временам слабым рокотом доносилось пение, и ночной ветер шевелил веревки, привязанные к железным колокольным сердцам
Старик опустил на грудь свою седую голову, в которой роились бессвязные представления. «Тропарь поют!» думает он и видит себя тоже в церкви. На клиросе заливаются десятки детских голосов; старенький священник, покойный отец Наум, «возглашает» дрожащим голосом возгласы; сотни мужичьих голов, как спелые колосья от ветру, нагибаются и вновь подымаются Мужики крестятся Всё знакомые лица и всё-то покойники Вот строгий облик отца; вот и старший брат истово крестится и вздыхает, стоя рядом с отцом. Вот и он сам, цветущий здоровьем и силой, полный бессознательной надежды на счастие, на радости жизни Где оно, это счастие?.. Старческая мысль вспыхивает, как угасающее пламя, скользя ярким, быстрым лучом, освещающим все закоулки прожитой жизни Непосильный труд, горе, забота Где оно, это счастие? Тяжелая доля проведет морщины по молодому лицу, согнет могучую спину, научит вздыхать, как и старшего брата
Но вот налево, среди деревенских баб, смиренно склонив голову, стоит его «молодица». Добрая была баба, царствие небесное! И много же приняла муки, сердешная Нужда, да работа, да неисходное бабье горе иссушат красивую молодицу; потускнеют глаза и выражение вечного тупого испуга перед неожиданными ударами жизни заменит величавую красоту Да где ее счастье?.. Один остался у них сын, надежда и радость, и того осилила людская неправда