Американская политическая жизнь всегда была противоречивой и интересной.
Когда я вспоминаю впечатления от многочисленных встреч с американскими историками и общественными деятелями, я должен назвать имя Джорджа Кеннана. Его по справедливости считают патриархом американской историографии и политологии.
Жизненный путь этого человека весьма необычен. Работая в посольстве США в Москве в качестве дипломата отнюдь не первого ранга, он приобрел широкую известность своей знаменитой «длинной телеграммой», подписанной под псевдонимом Мистер Икс, отправленной из Москвы в Вашингтон в 1946 году. Для многих историков эта телеграмма была неким «кредо холодной войны»: Дж. Кеннан сформулировал «концепцию сдерживания Советского Союза».
К этой телеграмме и ее «роли» возникновения холодной войны обращались многие историки и политологи в разных странах. Да и сам Кеннан в последующие годы в своих книгах, статьях и воспоминаниях говорил о смысле и значении этой телеграммы. Он как бы оправдывался, считая, что начало холодной войны положила отнюдь не эта телеграмма дипломата не первого ранга, и что развертывание холодной войны уже было предопределено на более высоком уровне.
Помимо истории с телеграммой Дж. Кеннан в 19501960-е годы вошел в американскую и мировую историографию как автор ряда книг о Советской России после революции 1917 года. Когда я начал готовить кандидатскую диссертацию о Брестском мире, то прежде всего обратился к книгам Дж. Кеннана. Я стал внимательно интересоваться его биографией. Весной 1952 года он был назначен послом США в Москве. В сентябре 1952 года уехал в отпуск и по дороге в Москву выступил на собрании в Западном Берлине, где сказал несколько слов о нарушении свободы в Советском Союзе. Узнав об этом, МИД СССР объявил посла США персоной нон грата. Это был, конечно, беспрецедентный случай, когда такие меры принимаются против посла крупнейшие державы.
Казалось, что Дж. Кеннан никогда не вернется в СССР. Но судьба распорядилась иначе. Он еще какое-то время работал на дипломатическом поприще был послом США в Югославии. Но затем снова занялся историей. Дж. Кеннан обратился к истории русско-французского союза 1895 года и опубликовал на эту тему большую монографию. Для работы над этой книгой ему нужно было поработать в Архиве внешней политики России. Я был почти уверен, что после известных событий он не получит такого разрешения. Но в нашем МИДе проявили гибкость и благоразумие: в итоге Дж. Кеннан работал в Архиве российского МИДа.
Я встречался с Дж. Кеннаном несколько раз. Помню его кабинет в Принстоне, заваленный книгами. Посреди этих книг сидел высокий статный американец с выразительным лицом. Для него Россия не просто место его прежней дипломатической работы, но практически большая часть жизни.
Для меня, естественно, встреча с Дж. Кеннаном была чрезвычайно важна. Мне было очень интересно понять смысл его исторического взгляда не только на Россию, но и на советский период ее истории.
Затем я встречал «патриарха» американской истории и политологии уже в нашей стране. Кеннан приехал во главе американской делегации на очередной коллоквиум советских и американских историков. Он проходил в Киеве, но по пути туда и обратно Кеннан останавливался в Москве. Дж. Кеннан самим своим присутствием вносил в обстановку встречи дух научного сотрудничества. Я был с нашей делегацией в Киеве и помню один из эпизодов. После заседания мы поехали на экскурсию; лил проливной дождь, дул холодный ветер, и когда мы вернулись в киевский отель, все чувствовали себя не очень комфортно.
Джордж Кеннан был вместе с женой, норвежкой, родом откуда-то с севера Норвегии. Кеннан рассказывал мне, что каждый год они проводили отпуск в Норвегии и обычно либо по дороге в Норвегию, либо на обратном пути заезжали в Россию.
Возвращаясь к киевской встрече, отмечу, что продрогшая супруга Джорджа спросила у меня, где поблизости есть аптека. Но Джордж сказал, что не нужно никаких лекарств, и попросил дать им обычный водки. Прошли уже десятки лет, но я до сих пор помню, как Джордж и его жена спокойно выпили по стакану водки, почти без закуски. На следующее утро за завтраком Кеннан сказал мне, указывая на супругу, что, как он и предполагал, водка оказалась лучшим лекарством, и теперь все в порядке.
Следующая встреча была в Москве, и здесь я вспоминаю другой эпизод. Академик Е.М. Жуков устроил обед в честь Джорджа Кеннана на двадцать втором этаже гостиницы «Россия». Разговор за обедом касался различных вопросов. Незадолго до визита в Москву Дж. Кеннан опубликовал свою книгу об истории русско-французского союза 1895 года. В Советском Союзе по этой же теме выходила книга нашего известного франковеда А.З. Манфреда, и Е.М. Жуков спросил у Кеннана, что он думает об этой книге. Джордж Кеннан дипломатично ответил: «Профессор Манфред описал историю этого союза глазами из Парижа, а я смотрел глазами из России». И далее, развивая идею о русской дипломатии, Кеннан отметил роль тогдашнего русского министра иностранных дел Н.Д. Гирса, которого, по словам Кеннана, явно недооценили в современной историографии. Говоря о Гирсе, Кеннан сказал то, что я запомнил на всю жизнь: «Гирс как и Громыко, вел дела очень профессионально».
В дальнейшем я еще один раз посещал Джорджа Кеннана в Принстоне, но сталкивался с этим именем довольно часто. Дело в том, что я нередко встречался с известным американским историком Джоном Гэддисом, который был учеником Кеннона и часто общался с ним. Он собирал материалы о Кеннане, мечтая написать его научную и общественно-политическую биографию. Но сам Кеннан выдвинул свое условие: он хотел, чтобы биография вышла после его ухода из жизни. Джордж Кеннан дожил до своего столетия, а Гэддис реализовал мечту и опубликовал биография Джорджа Кеннана. Эта книга действительно была издана и получила в США довольно много критических замечаний.
Джон Гэддис один из крупнейших историков США, у него несколько книг по теории и методологии истории. Но для меня он был интересен как автор многих трудов по истории холодной войны. Я вспоминаю о нем отдельно в связи с моим сотрудничеством с американцами и европейцами в международном проекте по истории холодной войны.
Открытие Германии. Совместная историческая Комиссия
Мои столь активные и прежде контакты с немецкими учеными особенно усилились в последние 20 лет. До этого они распространялись в основном на историков ГДР. Я многократно посещал Берлин и другие города ГДР.
Нынешнему молодому поколению не понять того, что мы испытывали, когда ездили в ФРГ или в Западный Берлин (обычно поездом). Я вспоминаю, как из Восточного Берлина, пройдя дотошную проверку пограничников и таможенников ГДР, мы в поезде из Москвы в Европу (в Париж или в Брюссель) медленно пересекали Западный Берлин, не имея права открывать двери поезда и тем более выходить из вагона. Я никогда не забуду, как по дороге в Париж, когда наш поезд пересекал «границу», разделяющую Восточный и Западный Берлин, мы увидели в окно вагона музей Пергамон, железнодорожную станцию «300» и прочие достопримечательности (в те времена) Западного Берлина.
Что же до других впечатлений о Западной Германии, то я до сих пор испытываю волнение, когда поездом езжу в Кёльн. Следуя с любого направления, за 35 минут до прибытия на вокзал Кёльна поезд словно въезжает в знаменитый Кёльнский собор, усиливая ощущение единения мира и человечества.
Помимо историков ГДР, контакты с которыми я описал в другом разделе, я уже давно, еще в 19701980-х годах довольно активно сотрудничал с историками ФРГ. В этом мне помогали международные комиссии и всемирные конгрессы историков. В те годы в ФРГ в историческом сообществе были весьма популярны братья Вольфганг и Теодор Моммзены, набирал силу восходящая звезда Юрген Кока и многие другие. Они шли на смену поколению старой послевоенной немецкой гвардии Т. Шидеру, В. Конце, К.Д. Эрдманну и другим.
Некоторых представителей этой старой гвардии я еще застал в мои молодые годы. Прежде всего это был профессор Карл Дитрих Эрдманн. Накануне и во время всемирного Конгресса историков в Москве (1970) он возглавлял Международный Комитет историков. Высокий статный немец со стальным взглядом, офицер вермахта на Восточном фронте в годы войны, Эрдманн был воплощением консервативного направления в западно-германской историографии.
На конгрессе в Москве, как я уже писал, у него произошел острый диалог с академиком В.М. Хвостовым по истории Второй мировой войны. К. Эрдманн и В.М. Хвостов как бы демонстрировали крайние оценки одного и того же события (Второй мировой войны) жесткое осуждение советского режима и столь же категоричная апология.
Другой немецкий ученый Ганс Якобсен представлял иную, чем Эрдманн, позицию. Якобсен также был в советском плену, но вспоминал свою жизнь в плену с идиллическими нотками, отмечая доброжелательное отношение местного населения к немецким военнопленным. Якобсен опубликовал ряд книг, используя многочисленные документы, в том числе и российские.
Из представителей более молодого поколения я бы отметил уже упомянутых братьев Моммзенов. Вольфганг был специалистом по проблемам историографии. Я часто встречался с ним на заседаниях Международной комиссии по историографии. Он работал в Дюссельдорфе и участвовал в различных конференциях. В последний раз я видел его на конференции в Тромсё (Норвегия). Незадолго до этого Вольфганг развелся с женой и на конференцию приехал с новой супругой. Многие участники конференции хорошо знали его прежнюю супругу, и новая спутница чувствовала себя неуютно.
Вольфганг во время конференции был невеселым. Чувствовалось, что он был, как говорят, не в своей тарелке. Помню, вернувшись в Москву, я сказал своим коллегам, что Вольфганг Моммзен был не похож на себя. И как же странно устроен наш мир: спустя некоторое время я услышал, что Вольфганг утонул в море в Германии во время отпуска. Вольфганг оставил о себе память еще в одном деле: он завершил многолетнюю работу по подготовке к изданию большого тома об истории Международной организации историков.
Несомненно, одной из самых колоритных фигур в новом поколении историков был Юрген Кока. Профессор Свободного университета в Берлине, видный специалист по проблемам теории и методологии истории, бывший президентом Международного комитета историков, Кока, может быть, больше других немецких (да и не только немецких) историков обращал внимание на гражданские позиции ученых разных стран.
Я вспоминаю, как после объявления в печати о создании в России Комиссии по противодействию фальсификациям истории, Юрген Кока связался со мной и попросил объяснить ему смысл и цели этой Комиссии, добавив, что международное сообщество историков обеспокоено всем этим. Кока жестко выступал против историков ГДР после объединения Германии.
Контакты с германскими историками дали мне основания считать, что в Германии децентрализация в науке была особенно заметна, несмотря на традиционную для Германии тенденцию к усилению государственности.
Во второй половине 1990-х годов в правительственных кругах Германии и России появилась мысль о создании постоянно действующей совместной комиссии историков для обсуждения актуальных проблем истории ХХ столетия. Выбор в качестве объекта для дискуссий именно ХХ столетия, конечно, не был случайным: две мировые войны, в которых столкновение России и Германии было главным и страшным и по потерям, и по последствиям.
Я прекрасно помню тот день, когда меня пригласил на ланч заведующий отделом культуры германского МИДа г-н Брентон. Я был в командировке в Бонне. К этому времени уже проходили переговоры о возможном создании совместной российско-германской Комиссии историков. Во время переговоров возникали многие спорные вопросы.
И вот г-н Брентон хотел прояснить некоторые принципиальные и конкретные вопросы. Во время ланча я понял, в чем состояла заинтересованность немецких коллег. Мой собеседник не скрывал того, что одна из задач будущей Комиссии должна состоять в содействии максимальной открытости российских архивов для историков из Германии. Мы долго обсуждали эту и другие темы и в итоге договорились о том, чтобы в Комиссию были бы включены (с обеих сторон) руководители архивов.
И этот принцип стал обязательным при всех модификациях состава Комиссии. Такое решение устроило наших немецких партнеров. Следует при этом иметь в виду, что в те годы перемены к большей открытости российских архивов еще только начинались.
Я понял также, что развитие сотрудничества с российскими историками вполне вписывалось в общую стратегию Германии в европейских и в мировых делах. С самого начала существования Комиссии над ней был установлен патронат со стороны президента России и канцлера Германии.
В Германии деятельность немецкой части Комиссии проходила в рамках министерства внутренних дел, а в нашей стране персональный состав Комиссии утверждался Президиумом Российской Академии наук, а ее деятельность находилась в поле зрения министерства иностранных дел.
Германскую часть Комиссии возглавил известный историк, директор Института современной истории в Мюнхене Хорст Мёллер. Этот институт имел филиал в Берлине, так что Мёллер, проживающий в пригороде Мюнхена, постоянно бывал и в Берлине.
Насколько я знаю, это была самая успешная действующая Международная комиссия историков мы не пропустили ни одного года и проводили встречи каждый год.
Я вспоминаю первый год; в Германии нас принимал Хельмут Коль. (Это было еще в Бонне). Коль рассказал, что в молодые годы он был учителем истории в средней школе и с тех пор, будучи уже в большой политике, сохранял интерес к истории.
Что касается Комиссии, то ее деятельность представляла собой действительно уникальное явление. Мы обсудили за прошедшие годы много острых тем, в том числе и по истории Второй мировой войны. Оказалось, что у нас с немецкими коллегами нет больших принципиальных разногласий. Сопредседатель с германской стороны Хорст Мёллер подтвердил, что по основным вопросам истории ХХ века позиции немецких и российских членов Комиссии очень близки.
Достаточно перечислить темы, которые мы обсуждали в Комиссии, чтобы стало ясно, насколько высок был научный и общественный уровень работы Комиссии. Это события 19391940 годов и пакт Молотова Риббентропа, Сталинградская битва, германский вопрос в послевоенные годы, отношения ГДР и Советского Союза.
Через Комиссию я смог познакомиться с большим числом немецких историков. Я могу назвать Кетрин Петрофф-Энке из университета в Констанце. Специалистка по России, она создала в своем небольшом университете активно действующий Центр русистики. С этим университетом связана интересная история. В Германии, как и в России, эксперты выделяют лучшие университеты, которые получают приоритетное финансирование от министерства образования.
Я был в Констанце, когда там ждали результатов конкурса. В условиях, когда у нас в России процветала «гигантомания», тенденция к созданию огромных университетов, в Германии конкурс выиграл в числе других небольшой университет в Констанце, причем одним из факторов, обеспечивающих успех Констанца, был гуманитарный аспект, реализация на практике концепции интеграции науки и образования.