Три года назад осенью в разгар игры в «Пять камней» мать вышла из дома, схватила ее за одну из косичек и потащила в дом. «Пора начинать вышивать приданое, сердито сказала Гераклея, или ты рассчитываешь, что отец будет кормить тебя до конца жизни?» Мария не знала, что произошло, но во всей семье произошла внезапная перемена. Ее братья теперь тоже были холодны к ней, обращались с ней как с девочкой: звали, чтобы она принесла кружку воды или хлеб с луком, и ей приходилось подчиняться. Братья, отец или мать смотрели на нее, говорили одно слово, и она должна была бежать. В первый раз, когда ее брат Кимон выкрикнул приказ, она ответила ему неповиновением, и мать сильно ударила ее по лицу. Мария выбежала во двор, а мать шла за ней и била ее снова и снова. «Матери холодная вода» пели жители деревни в праздничные дни. Хотя Мария не знала, что это значит, холодная вода всегда ассоциировалась у нее с Гераклеей.
Детская свобода Марии закончилась, и началась новая жизнь, насыщенная ткачеством, шитьем, вышиванием и многочисленными обязанностями по дому. Если она выходила во двор, чтобы вскипятить молоко в большой кастрюле или наполнить мешки из козьей шкуры заквашивающимся сыром, то приходилось покрывать голову платком: ее могли увидеть мужчины из соседних домов, расположенных выше по склону. Даже отец больше не называл ее Марко. Однажды, когда в доме никого не было, Кимон повалил ее на землю. Так он делал, когда Мария была еще пацанкой и достаточно быстро уворачивалась из-под его руки и заламывала ее за спину, крича: «Я победила, я победила!» Но теперь Кимон был мужчиной. Она не могла оттолкнуть его от себя, а он удерживал ее, его бедра двигались и толкались об нее, он лепетал: «Это просто игра, просто игра». Его язык, твердый и красный, проникал в ее рот, его тело дрожало. Он вскочил, держась за переднюю часть своих брюк, где расплывалось пятно. Ее глаза наполнились гневными слезами, во рту ощущался горький привкус табака. «Не волнуйся, сказал он. Я ничего тебе не сделал, с тобой все в порядке, не волнуйся». Она начала плакать. «Прекрати! сказал он, бросив взгляд на дверь, хотя в доме никого не было. Я не снимал штаны, так что это была просто игра, слышишь?»
Она ничего не могла сделать и никому не могла рассказать. Если бы она рассказала матери, та бы ей не поверила, сказала бы, что она злая девчонка, раз говорит такую ложь о своем брате. Такую ложь говорят шлюхи. Что сделал Кимон, чтобы заслужить такую шлюху, как она, в качестве сестры, и что сделала она, Гераклея, чтобы заслужить такую дочь? А если бы мать ей поверила, если бы увидела пятно на ее платье и не смогла бы объяснить это, то набросилась бы на Марию с поднятыми кулаками, крича, что это она заставила Кимона сделать это, что она разрушила семью. Когда хорошие мальчики делали такие вещи (а Кимон был хорошим мальчиком), это происходило потому, что их провоцировали: взглядом, распущенными волосами, нарочно оголенной коленкой. Она знала, чего ожидать от матери, но не могла предсказать, что произойдет, если она расскажет отцу. Гончар Дамианос, добрый и мягкий человек, убил свою дочь, когда она рассказала ему, что ее брат был с ней. Он убил ее за то, что она опозорила семью, очернила имя брата, солгала, попыталась отравить будущее его сына и погубила себя, поскольку теперь никто не женится на ней, ведь она не девственница. Ее нашли повешенной в гончарной хижине. В деревне говорили, что она покончила с собой, хотя знали, что она не могла перекинуть веревку через высокое стропило, а потом самостоятельно поднять себя с земли. Кимон отдал Марии свои запятнанные брюки, и в предрассветный час она пошла к темному ручью за домом и постирала их вместе со своим испачканным платьем.
Ее братья вскоре покинули деревню и бо́льшую часть года работали на чайных фабриках в Чакве на побережье, где молодой человек мог заработать за неделю столько же, сколько он зарабатывал на деревенской плантации за целый сезон. Мария была рада, что они уехали, и ей было стыдно за это. Ее дом превратился в дом с четырьмя хозяевами: матерью, отцом и двумя мальчиками, выкрикивающими приказы. Теперь, когда братьев не было дома бо́льшую часть года, ей оставалось только выполнять поручения матери и отца. Отец начал подыскивать ей мужа, и она знала, что придется жить такой жизнью до дня свадьбы. А потом она сменит одну форму рабства на другую.
Единственным спасением для Марии были часы между рассветом и полуднем, когда она работала у Черной Мельпо, старухи, которая готовила лекарства для деревни с тех пор, как десять лет назад умерла ведьма Афродита. Мария помогала Черной Мельпо собирать травы, цветы и жуков, необходимых для приготовления настоек и ядов, а темными зимними утрами Мария сидела в хижине Черной Мельпо у большой масляной лампы, наполняя мешочки и горшочки для лекарств. «Лекарства и яды родственные зелья, говорила ей Черная Мельпо. Один укус клыка гадюки прогоняет апоплексию, а два укуса приносят апоплексию и смерть». По ее словам, она лечила болезни тем, что их вызывало. Большинство снадобий были ядовитыми: одно прикосновение к стеблю или корню белой чемерицы могло привести к смерти, но Черная Мельпо показала Марии, как выкорчевывать и рубить растения, как собирать их длинными деревянными щипцами. Черная Мельпо жила за домом Марии, там, где крайние лачуги деревни стояли на отвесной скале, тянувшейся к пику Святого Ахилла высотой в двести метров. Узкая тропинка вела от задней части дома Марии к хижине Черной Мельпо мимо старой мечети последнего свидетеля забытого мусульманского прошлого деревни. Рядом с мечетью стоял древний склеп. Он заперт на замок, чтобы сохранить ряды священных черепов, круглые стены и коричнево-красные камни. За ним виднелись надгробья заброшенного кладбища: одни простые плиты, другие древние скрижали, испещренные непонятными письменами и украшенные резьбой с изображением лошадей и овец. Мария ходила по этой тропинке каждый день в предрассветный час, освещая фонарем камни. Минарет старой мечети чудом уцелел. Ее отец и мужчины из соседних домов использовали помещение у его основания как общий склад. На крыше мечети на мраморном карнизе стояла скульптура двуглавой птицы, которая была в два раза больше человека. Одна ее голова смотрела на восток, другая на запад. Птица сидела темным утром на фоне светлеющего неба, распахнув крылья, готовая взмыть в воздух. С деревенской площади статуя птицы казалась живой. У каждой головы был металлический язык с отверстиями для флейты, и на горном ветру они свистели, как стая разъяренных орлов. Эти звуки пугали ворон, и они не приближались к деревне и ее полям. В базарные дни и церковные праздники жителей близлежащих поселений всегда пугали громкие свистки, доносившиеся из старой мечети, но Мария и другие жители деревни, выросшие под эти звуки, уже не слышали их и могли спать даже в самые громкие зимние метели. Отец Кириакос, священник деревни, рассказал, что много лет назад, когда Богородица и Младенец Иисус во время бегства из Египта прибыли в деревню, чтобы спрятаться здесь, с неба спустилась двуглавая птица. Богородица и Младенец умирали от голода, проходя через северные солончаки по пути в Месопотамию, и двуглавая птица спасла им жизнь, накормив кусками мяса животных, которых она поймала на равнине. Птицы деревни приносили в дар Младенцу свои перья, чтобы он не замерз. С тех пор статуя двуглавой птицы стоит на своем карнизе рядом с минаретом. «Даже сейчас, когда деревня сожжена и разрушена, думает Мария, старая мечеть и ее свистящая каменная птица, наверное, все еще там».
Хотя Черная Мельпо была крепкой старухой, она утверждала, что уже не чувствует ног: под коленями у нее только воздух и она, как дух, парит над лугами, где собирает травы и цветы и ловит гадюк. Мельпо сказала Гераклее, что хочет взять в помощницы девочку, похожую на Марию, которая могла бы нагибаться, приседать и стоять на коленях, срывая травы. Ребенок с зоркими глазами мог бы заметить среди путаницы трав жуков и навозные гранулы, нужные ей для снадобий. Она научит маленькую Марию смешивать лекарства, чтобы та могла когда-нибудь заработать на жизнь и поддержать своих родителей в старости, если они не успеют выдать ее замуж. Такая перспектива радовала Гераклею. Девушка без мужа была подобна сухому и бесплодному полю. И все же с самого рождения дочери Гераклея жила в страхе, что когда-нибудь приданое Марии разорит семью и лишит ее братьев наследства, которое обеспечило бы им хорошее будущее. Можно лишить девушку колец и браслетов, приданого в виде коз и овец, но нельзя лишить ее умения и ремесла. Если девушка знала ремесло, жениха можно было уговорить на меньшее приданое. Как бы они с Костисом жили, если бы им пришлось отдать будущему мужу Марии виноградник и половину своих коз и овец, если не больше? В народе говорили, что бедность подобна горящей рубашке, и рубашка эта, рассуждала Гераклея, в старости жжет еще сильнее.
Черная Мельпо была не из этой деревни и не из деревень, расположенных в ближайших предгорьях. Она никогда не говорила, откуда родом. Жители деревни говорили, что она из далекого греческого поселения к югу от арабских земель. Продажа горных трав и снадобий в портовые города была основным заработком Черной Мельпо. Деревенские женщины платили ей только яйцами и овощами за снадобья и за очищение от нежелательной беременности. Замужние женщины также продавали ей свои волосы, которые жутким образом свисали с крюков на стропилах по всей хижине: коричневые к коричневым, черные к черным, драгоценные белокурые и медные косы висели отдельно у кладовки. Она заплетала и расплетала волосы, расчесывала и лечила их дымом, чтобы убить вшей и гнид, а весной продавала их греческому торговцу из Батума, который приезжал в деревню на телеге, заваленной мешками с волосами. Черная Мельпо научила Марию греческим буквам, чтобы она могла читать заказы на травы и сборы, которые присылали греческие аптекари из Тифлиса и Батума. И грузинским буквам, которые, пока Мария не знала, что они означают, казались ей червями, сползающими друг с друга. Ни в одной из близлежащих деревень не было школы, а Черная Мельпо и сельский священник были единственными, кто умел читать. Отец Кириакос попытался устроить в своей ризнице школьную комнату, чтобы научить маленьких мальчиков хотя бы писать свои имена и, возможно, молитву «Отче наш», но его затея ни к чему не привела. В первые недели некоторые жители деревни присылали своих мальчиков, но постепенно их становилось все меньше и меньше они были нужнее на полях и в овечьих загонах. Как только Мария освоила греческий алфавит, Черная Мельпо стала заставлять девочку читать ей рассказы из греческих грошовых журналов, пока та измельчала травы и смешивала лекарства. «Читай, как говоришь, повторяла Черная Мельпо. Быстрее, быстрее, я хочу слышать историю, как сказочники рассказывают свои сказки! Читай так же, как говоришь».
Истории из журналов всегда происходили в Греции с ее золотыми дворцами и темными лесами. Там принцы Афродисий или Эрофилос помогали святым, переодетым нищими, получали возможность загадать желание и женились на прекрасных дочерях побежденных драконов. Черная Мельпо предупредила Марию, чтобы она не рассказывала родителям или кому-либо еще в деревне о том, что знает больше, чем алфавит. «Знания в девушке как золото, сказала Черная Мельпо, их лучше спрятать от чужих глаз и использовать с умом».
Глава 6
Марии снится, что она идет по тропинке, ее туфли бьются о камни и слетают. Тропинка вьется по склону мимо лачуг прокаженных и разрушенной часовни Святого Ахилла, ведет к заброшенной мечети и усыпальнице. Мария прикасается к древним камням, но не чувствует их. По словам деревенских священников, этому дому смерти шесть тысяч лет, и это самое древнее строение на земле. Построил его святой Адам из красных камней, которые Ева в знак покаяния принесла из далекого Тебриза. Здание круглое, с большой конической крышей. Мария идет вдоль изогнутой красной стены. В руках у нее три буханки хлеба, которые захватила, убегая из деревни. Одна буханка вот-вот упадет. Мария знает, что если хлеб упадет, то она умрет. Железная дверь усыпальницы открыта, каменные полки заставлены рядами черепов сыновей и дочерей Адама. Все они обращены в сторону от двери и вверх, к фреске на стене. На фреске ряд безголовых тел бежит, спасаясь от двухголовой птицы. Птица вдвое больше человека, ее крылья цвета потускневшего золота, а когти тянутся к убегающим телам. Мария в холодном страхе бежит мимо кладбища и заброшенной мечети, мимо овечьего загона слепого Нектарио и его пустого дома, пока не оказывается на деревенской площади. В деревне тихо, все люди ушли, и, хотя дует ветер, она не слышит свиста каменной птицы у старого минарета. Она видит Черную Мельпо, которая ждет ее на краю опустевшей деревни.
Мария пробуждается ото сна из-за голосов, доносящихся снаружи, и садится на соломенном мешке, переводя дыхание. Еще несколько секунд, и Черная Мельпо заговорила бы с ней, с ужасом думает Мария, но потом понимает, что это был всего лишь сон. Свет фонаря погас, но она видит, что в бараке, погруженном во тьму, нет почти никого, кроме нескольких спящих женщин. Песнопения снаружи становятся все громче. Она нащупывает платок, быстро обматывает голову и лицо и идет к двери, оставляя мать спящей. Сумерки сменились темнотой. Среди дождя она видит, как новоприбывшие несут фонари, освещающие мокрые камни и битые черепки на дорожке между бараками. Греческий священник из Трапезунда[3] прибыл со своим дьяконом и несколькими погонщиками, которые везут провизию из долины. Священник в мокрой рясе и высокой шапке размахивает дымящимся кадилом, благословляя казарму, где все они будут жить, пока не уйдут к Черному морю за горы и ущелья.
Мария чувствует чью-то руку на плече и испуганно оборачивается. Это молодая женщина с кашлем.
Это священник, воодушевленно говорит женщина. Выглядит она так, словно у нее лихорадка, а она все еще в своем мокром платье. Может быть, она слишком больна, чтобы мыслить ясно, а ее муж все еще в карауле.
У задней стенки барака стоят котелки и чайники, говорит женщина. Я их там видела. Не меньше десяти больших котлов и котелки для супа. Фонари тоже, целая куча, и стекла у них даже не разбиты. Как думаешь, я могу взять один?
Да, уверена, что можешь.
Я спрошу мужа, она кашляет, прижимая ко рту обрывок ткани, и, как будто извиняясь, качает головой. Наверное, здесь стояла целая армия. Или кто-то принес все эти вещи? Один котел такого размера, что можно сварить половину оленя. Удивительно, почему их никто не забрал или не украл. Столько котлов, столько их! Наверное, сюда никто не приходит. Наверное, мы очень далеко. По дороге сюда мы проезжали мимо заброшенной деревни примерно в двух часах езды вверх по реке. Деревня на склоне горы, все дома были заброшены, все гнило и разрушалось. Мой муж сказал, что это чумная деревня. Все мертвы. С тех пор у меня на плече сидит дух, но это добрый дух, он говорит мне, что я должна найти какое-нибудь лекарство.
Внутри сухие чистые одеяла, говорит Мария. Закутайся в одно и оставайся в тепле. Ты промокла, это нехорошо.