Я надиктовал С-Р все, что полагалось делать и не делать подчиненным в мое отсутствие. Несколько раз прослушал запись, долго думал и наконец решил, что учел все. Просмотрел свое завещание и понял, что ничего не хочу в нем менять. Сложил кое-какие документы в самоуничтожающиеся ящики и оставил приказ активировать их в случае тех или иных событий. Сообщил одному из своих представителей на Альдебаране-V, что если к нему заглянет некто Лоуренс Д-значит-Джон Коннер и о чем-нибудь попросит, его просьбу необходимо будет выполнить, и условился о пароле на случай, если потребуется доказывать, что я это я. А потом оказалось, что прошло уже почти четыре часа и я голоден.
Сколько времени осталось до заката, с точностью до минуты? спросил я у С-Р.
Сорок три минуты, донесся из скрытого динамика его бесполый голос.
Я буду ужинать на Восточной террасе ровно через тридцать три минуты, сказал я, взглянув на часы. Пусть подадут омара с жареным картофелем и шинкованной капустой, корзину с хлебным ассорти, полбутылки шампанского с моих виноградников, кофе, лимонный шербет, самый старый коньяк из запасов и две сигары. Спроси Мартина Бремена, не окажет ли он мне честь обслужить меня лично.
Слушаюсь, сказал С-Р. Салат не нужен?
Салат не нужен.
Я вернулся в свои апартаменты, побросал в чемодан кое-какие вещи и начал переодеваться. А потом, хоть у меня и крутило от этого живот, а по шее бежал холодок, связался с С-Р по установленному в спальне прямому каналу и отдал приказ, который откладывал весь день, но больше откладывать не мог.
Ровно через два часа одиннадцать минут, сказал я, взглянув на часы, позвони Лизе и спроси, не хочет ли она выпить со мной на Западной террасе через полчаса. Прямо сейчас подготовь для нее два чека, каждый на пятьдесят тысяч долларов. И еще копию рекомендательного письма А. Доставь их сюда, ко мне, в отдельных незапечатанных конвертах.
Слушаюсь, ответил С-Р, и пока я поправлял запонки, конверты выскользнули из трубы и улеглись в корзину на комоде.
Я проверил содержимое всех трех конвертов, запечатал их, убрал во внутренний карман пиджака и вышел в коридор, ведущий к Восточной террасе.
Снаружи на солнце, обернувшееся янтарным великаном, набросилась легкая дымка, но, не продержавшись и минуты, уплыла прочь. Полчища облаков носили желто-золотую раскраску, постепенно розовевшую по мере того, как великан спускался по безжалостной синей дороге, пролегавшей между Уримом и Туммимом, пиками-близнецами, которые я поставил там, чтобы пленять и четвертовать его в конце каждого дня. В последние минуты его радужная кровь омоет их туманные склоны.
Я сел за столик под сенью вяза. Как только стул ощутил тяжесть моего тела, сверху включился генератор силового поля, защищающего меня от листьев, насекомых, птичьего помета и пыли. Через несколько секунд показался Мартин Бремен, толкающий перед собой накрытую тканью тележку.
Допрый фечер, сэр.
Добрый вечер, Мартин. Как твои дела?
Префосходно, мистер Сэндоу. А фаши?
Я улетаю, сказал я.
Фот как?
Он разложил передо мной столовые приборы, откинул ткань с тележки и стал подавать блюда.
Да, ответил я, и не исключено, что надолго.
Я попробовал шампанское и одобрительно кивнул.
Поэтому я хотел перед отлетом признаться тебе в том, что ты и так, должно быть, уже знаешь. А именно ты готовишь лучшую еду, какую я пробовал в своей жизни
Плагодарю фас, мистер Сэндоу. Его красное от природы лицо сделалось на пару тонов темнее, и он с трудом заставил губы остаться прямыми, опустив взгляд темных глаз. Я наслашдался нашим сотрудничестфом.
поэтому, если ты захочешь взять годичный отпуск полностью оплаченный заранее, разумеется, и с предоставлением резервного фонда на покупку любых блюд, которые тебе захочется попробовать, перед отлетом я свяжусь с бухгалтерией и все устрою.
А когда фы улетаете, сэр?
Завтра, рано утром.
Понятно, сэр. Да. Спасипо. Это очень приятное предлошение.
И заодно подыщи какие-нибудь новые рецепты.
Пуду дершать один глаз открытым, сэр.
Странное, должно быть, ощущение готовить блюда, вкус которых не можешь себе даже представить.
О нет, сэр, возразил он, дегустаторы апсолютно надешны, и хотя, признаюсь, я часто пытался фоопразить сепе фкус некоторых фаших плюд, плишайшим аналогом пудет, я полагаю, химик, которому фофсе не хочется пропофать на фкус кашдый из его экспериментоф, если фы понимаете, о чем я, сэр.
В одной руке он держал корзину с хлебом, в другой кофейник, в третьей блюдо с шинкованной капустой, а четвертая покоилась на ручке тележки. Он был ригелийцем, и имя его звучало примерно как Мммртн Бррмн. Английскому его научил повар-немец, и он же помог подобрать английский эквивалент имени Мммртн Бррмн. Ригелийский повар с помощью одного-двух дегустаторов, принадлежащих к тому же виду, что и клиент, способен приготовить величайший обед в галактике. К работе своей они относятся весьма невозмутимо. Этот разговор между нами уже происходил, и много раз, и Мартин знал, что я подшучиваю над ним, когда завожу об этом речь, пытаясь заставить его проговориться, что человеческая еда напоминает ему навоз, мусор или промышленные отходы. Судя по всему, профессиональная этика запрещает им об этом упоминать. Обычно Мартин защищался, становясь мучительно формальным. Но время от времени, слегка перебрав лимонного, апельсинового или грейпфрутового сока, он чуть ли не открытым текстом признавал, что готовка для homo sapiens считается самым низменным занятием, до которого только может опуститься ригелийский шеф-повар. Я, как могу, пытаюсь возместить ему этот репутационный ущерб, потому что сам Мартин нравится мне точно так же, как его блюда, а нанять ригелийского повара очень трудно, сколько бы ты ни был готов заплатить.
Мартин, сказал я, если со мной что-нибудь случится, я хотел бы, чтобы ты знал: я упомянул тебя в своем завещании.
Я я не знаю, что и сказать, сэр.
Значит, ничего не говори, посоветовал я. Признаться, я эгоистично надеюсь, что тебе ничего не достанется. Я намереваюсь вернуться.
Мартин был одним из тех немногих, кому я мог без последствий рассказать о чем-то подобном. Он проработал у меня тридцать два года и давно уже обеспечил себе приличную пожизненную пенсию. Однако его бесстрастной страстью была готовка, а еще, кажется, он почему-то мне симпатизировал. Да, он стал бы куда богаче, если бы я скончался в ту же минуту, но не настолько, чтобы ради этого сбрызгивать мою капусту ядом мертанийской бабочки.
Ты только взгляни на этот закат! воскликнул я.
Мартин пару минут посозерцал его, а потом заметил:
Вы делаете их очень оснофательно, сэр.
Спасибо. Можешь оставить коньяк и сигары и идти отдыхать. Я тут еще посижу.
Он оставил их на столе, выпрямился во весь свой восьмифутовый рост, поклонился и сказал:
Удачи фам ф фашем путешестфии, сэр, и допрого фечера.
Приятных снов тебе, отозвался я.
Плагодарю, и он узмеился в сумерки.
Когда вокруг меня заструились прохладные вечерние ветерки, а соложабы в своих далеких омутах затянули кантату Баха, оттуда, где скрылось солнце, выглянула Флорида моя оранжевая луна. Ночные розодуванчики изливали свои ароматы в воздух цвета индиго, звезды усыпа́ли небо, точно алюминиевое конфетти, рубиновое пламя свечи дрожало на моем столике, омар у меня во рту был теплым и мягким, а шампанское холодным, как сердце айсберга. Мной овладела печаль и желание пообещать этому мгновению: «Я вернусь».
Поэтому я прикончил омара, шампанское, шербет и зажег сигару, прежде чем налить себе бокал коньяка, что, как мне говорили, считается варварством. Во искупление своего греха я провозгласил тост за все, что видел вокруг, а потом наполнил чашку кофе.
Закончив ужин, я встал и отправился на прогулку по большому и сложному зданию, которое было мне домом. Добравшись до бара на Западной террасе, я сел за стойку, поставив перед собой коньяк. Чуть погодя я снова закурил. А потом она появилась в дверях, привычно приняв позу из рекламы духов.
Лизу окутывало нечто мягкое, шелковистое и голубое, пенившееся вокруг нее в свете фонарей террасы сплошь искры и дымка. Она надела белые перчатки и бриллиантовое колье; волосы у нее были пепельные, углы и линии бледно-розовых губ изгибались, образуя круг, а голову Лиза склонила набок, закрыв один глаз и прищурив другой.
К добру ли эта встреча при луне? сказала она, и круг обернулся улыбкой, внезапной и свежей; я подгадал время так, что вторая луна, чисто белая, как раз всходила на западе. Голос Лизы напоминал мне запись, которую заело на ноте «до» первой октавы. Теперь музыку больше не записывают на заедающие пластинки, и никто их не помнит но я помню.
Привет, сказал я. Что будешь пить?
Виски с содовой, как всегда ответила она. Прекрасная ночь!
Я заглянул в ее чересчур синие глаза и улыбнулся.
Да, я набрал ее заказ, и напиток был немедленно смешан и доставлен, это так.
Ты изменился. Стал светлее.
Да.
Надеюсь, ничего хорошего ты не задумал.
Скорее всего. Я вручил ей стакан. Сколько времени прошло?.. Пять месяцев?
Чуть больше.
Твой контракт заключен на год.
Да.
Я передал ей конверт и сказал:
С этого момента он разорван.
Что ты имеешь в виду? спросила Лиза; ее улыбка застыла, истаяла, пропала.
Ровно то, о чем говорю, как и всегда, ответил я.
Ты хочешь сказать, что больше не нуждаешься в моих услугах?
Боюсь, что так, сказал я, и вот аналогичная сумма, чтобы доказать тебе, что дело не в том, о чем ты думаешь.
Я отдал ей второй конверт.
А в чем тогда? спросила она.
Я должен улететь. Тебе незачем чахнуть здесь все это время. Меня может не быть очень долго.
Я дождусь.
Нет.
Тогда я полечу с тобой.
Даже зная, что можешь погибнуть вместе со мной, если дела обернутся плохо?
Я надеялся, что она скажет «да». Но после стольких лет, думаю, я научился немного разбираться в людях. Поэтому и подготовил рекомендательное письмо А.
На этот раз такая возможность существует, сказал я. Иногда людям вроде меня приходится идти на риск.
Ты дашь мне рекомендацию? спросила она.
Она у меня с собой.
Лиза глотнула виски.
Хорошо, сказала она.
Я вручил ей рекомендацию.
Ты меня ненавидишь? спросила Лиза.
Нет.
Почему?
А почему я должен?
Потому что я слабая и ценю свою жизнь.
Я тоже ее ценю, хоть и не могу гарантировать ее сохранность.
Поэтому я и приняла рекомендацию.
Поэтому я ее и подготовил.
Ты думаешь, будто все знаешь, да?
Нет.
Как мы проведем эту ночь? спросила она, допивая виски.
Я не знаю всего.
А вот я кое-что знаю. Ты хорошо со мной обращался.
Спасибо.
Я хотела бы остаться с тобой.
Но я тебя напугал?
Да.
Слишком сильно?
Слишком сильно.
Я допил коньяк и, попыхивая сигарой, принялся изучать Флориду и мою белую луну, Биток.
Сегодня ночью, сказала Лиза, взяв меня за руку, ты по крайней мере забудешь меня ненавидеть.
Конверты оставались закрытыми. Лиза потягивала вторую порцию виски и тоже созерцала Флориду и Биток.
Когда ты улетаешь?
На заре, сказал я.
Боже, как ты поэтичен.
Нет, я просто таков, каков я есть.
Это я и имела в виду.
Мне так не кажется, но я рад был нашему знакомству.
Она допила виски и отставила стакан.
Холодает.
Да.
Давай же удалимся в дом.
С удовольствием.
Я отложил сигару, мы встали, и Лиза поцеловала меня. Я обнял ее стройную и сверкающую голубую талию, и мы направились от бара к двери, и сквозь дверь, и дальше, в дом, который покидали.
Давайте поставим здесь три звездочки:
* * *
Быть может, богатство, накопленное мною на пути к тому, кем я стал, было одной из тех вещей, что сделали меня таким, каким я стал то есть в чем-то параноиком. Хотя нет.
Слишком просто.
Я мог бы оправдать сомнения, гложущие меня каждый раз, когда я покидаю Покой, именно этой причиной. После чего мог бы, развернувшись на сто восемьдесят градусов, оправдать и ее, сказав, что, когда у тебя действительно есть враги, это никакая не паранойя. А враги у меня есть, и в том числе поэтому я обустроил все так, что могу, оставаясь на Покое в полном одиночестве, противостоять любому человеку или правительству, решившему меня захватить. Им придется меня убить, а это окажется весьма дорогой затеей, потому что потребует уничтожения всей планеты. И даже на этот случай у меня есть выход, который, как мне кажется, может сработать, хотя в полевых условиях мне его опробовать еще не доводилось.
Нет, настоящая причина моих сомнений это самый обычный страх гибели и небытия, знакомый всем людям, но увеличенный многократно хотя однажды я видел отблеск света, который не могу объяснить Забудем. Из тех, кто вышел на сцену в двадцатом веке, до нынешнего, тридцать второго, добрались лишь я да еще, может, несколько секвой. Не обладая свойственной царству растений пассивностью, я в конце концов усвоил, что чем дольше ты живешь, тем сильнее тобой завладевает ощущение смертности. Как следствие, стремление выжить о котором я когда-то думал исключительно в дарвиновском контексте, как о времяпрепровождении для низших классов и филумов грозит превратиться в одержимость. Нынешние джунгли куда коварнее тех, что были во времена моей юности; в них есть что-то около полутора тысяч населенных планет каждая со своими способами убийства людей, способами, которые очень легко экспортировать, когда перемещение между мирами почти не отнимает у тебя времени; есть семнадцать других разумных видов, четыре из которых, по моему мнению, гораздо умнее человека, а семь или восемь столь же глупы, каждый со своими способами убийства людей; есть орды прислуживающих нам машин, столь же бесчисленных и вездесущих, как автомобили моего детства, каждая со своими способами убийства людей; есть новые болезни, новое оружие, новые яды и новые жестокие хищники, новые объекты ненависти, алчности, похоти и одержимости, каждые со своими способами убийства людей; и есть множество, множество, множество новых мест, где можно умереть. Многие из этих вещей я видел и встречал, а поскольку профессия моя довольно необычна, в галактике можно насчитать всего двадцать шесть индивидуумов, знающих о них больше моего.
И поэтому я боюсь, хотя прямо сейчас в меня никто не стреляет, как стреляли за пару недель до того, как я был отправлен в Японию для отдыха и восстановления и нашел там Токийский залив ну, скажем, тысячу двести лет назад. Это довольно близко. Это жизнь.
* * *
Я оставил дом под покровом предрассветной ночи, намеренно ни с кем не попрощавшись, потому что мне кажется, что я должен себя вести именно так. Я, однако, помахал в ответ смутной тени в здании контроля, помахавшей мне, когда я припарковал свой электрокар и двинулся через поле. Но для нее я тоже был смутной тенью. Я подошел к доку, где припала к земле «Модель Т», взошел на борт, оставил багаж и потратил полчаса на проверку систем. Потом вышел наружу осмотреть фазовые излучатели. И зажег сигарету.
Небо на востоке было желтым. От темных западных гор донесся громовой раскат. Над головой у меня проплывали облака; звезды все еще цеплялись за выцветший плащ неба, напоминая уже не конфетти, а капли росы.
В кои-то веки этого не произойдет, решил я.
Запели птицы, подошедшая серая кошка потерлась о мою ногу, а потом ушла туда, где звучали трели.
Ветерок переменился и дул теперь с юга, отфильтрованный лесом, начинавшимся у дальнего конца поля. Он приносил с собой влажные утренние запахи жизни и роста.
Когда я затянулся в последний раз, небо было розовым, а когда я повернулся и погасил сигарету, горы словно дрожали в своем сиянии. Большая синяя птица подлетела и приземлилась мне на плечо. Я погладил ее оперение и велел лететь дальше.