Центральные двери в торговый центр были заперты. Мы тихонько постучались, но в этом, в сущности, не было необходимости: с той стороны нас уже увидел серьёзного вида мужчина в тёмно-синей полицейской форме. Он открыл дверь, впустил нас внутрь и коротко, без лишних прелюдий, спросил:
Кусали?
Любопытно было вспомнить наш первый день в Радуге. Особенно фуд-корт со старыми-добрыми точками питания: жирного, холестеринового и безобразного фастфуда, который ныне кажется пищей богов в сравнении с недоваренным картофелем и водой из-под него, которую я теперь вынужден тоже употреблять в пищу, если хочу протянуть подольше. Кстати, об этом: пора бы подкрепиться. На часах 16:32, а это значит, что уже четвёртый час я сижу и старательно вывожу в дневнике все эти буквы, заботясь представьте себе! о том, чтобы вы смогли разобрать мой почерк, когда меня не станет. Хватит, пожалуй. Надо бы прерваться ненадолго и навернуть остатки солёных огурцов с размоченными в рассоле сухарями. О, да, кайф, упасть и не встать, держите звёзды Мишлен на небесах высокой кухни, а не то они вот-вот упадут на мой скромный трактир. Эх, оказаться бы сейчас там, на фуд-корте, и съесть какой-нибудь так, нет, хорош. Даже на правах дурацкой шутки не стоит произносить вслух и уж тем более записывать желание вернуться туда. Никогда. Ни за что! Ни под страхом голодной смерти, ни даже под дулом пистолета нет, нет и нет!
Запись 3
Двадцать шестое августа. Двадцать девятый день с начала вымирания.
Четвёртый понедельник в новом мире, если не считать тот самый понедельник, когда всё только-только началось. Забавное дело: прошло всего четыре недели, а кажется, будто минула целая вечность, и будто бы до этого я и не жил вовсе. Мир до конца света был прекрасен, и я люблю возвращаться в него в своих полуночных грёзах. Но чем дальше, тем больше я ощущаю его нереальность, оторванность от себя. Вслед за прошлой жизнью истираются из памяти и воспоминания о первых днях. Точнее исчезает чувство момента. Что я ощущал, находясь, например, возле школы на седьмой день? Или во время визита непрошенных гостей на день десятый? Вроде бы помню всё это, но кажется, будто тот я бесконечно далёк от меня нынешнего, и всё, что он чувствовал, мне теперь чуждо. Воспоминания о Радуге, ко всему прочему, ещё и нарочно вытесняются из памяти причудливыми защитными механизмами психики, ограждающими разум от травматического опыта и всего такого прочего. Я бы с удовольствием пропустил всё, что связано с моим пребыванием там и сразу бы перешёл ко дню сегодняшнему. Но, полагаю, так вы ощутите себя в некоторой степени обманутыми. На прошлых страницах я любил бахвалиться и говорить, как мне всё равно на то, что обо мне подумают читатели моих записок, которых и вовсе может никогда не быть. Но чем ближе и неотвратимее конец, тем яснее я понимаю, что вы это самое важное, что у меня осталось, если не считать этого самого дневника, который нас с вами в конечном итоге и свяжет. И, если уж я вознамерился рассказать на этих страницах свою историю, то расскажу её сполна, ничего не опуская и не утаивая. Времени сейчас 18:39. Напишу столько, сколько успею до наступления темноты.
День 12
Утро началось в кинозале, в котором вчера мы расположились на ночлег, и который служил одной большой общей спальней для всех обитателей Радуги. Всего здесь было человек двадцать или тридцать точно сосчитать мне не удалось, и прикидку по количеству людей я сделал «на глаз». Это если не считать нас: тех, кто пришёл вчера или ещё днём раньше. В основном, как рассказала нам Ангелинина мать, здесь остались те, кому было слишком далеко идти до дома после начала уличного безумия. Потом тут появились вооружённые полицейские, и место это стало выглядеть надёжно и безопасно достаточно надёжно и безопасно, чтобы не хотеть отсюда уходить. Позже, правда, полицейский остался всего один, но даже в одиночку ему удалось устроить здесь всё так, что место это на фоне всего прочего выглядело как настоящий оазис безмятежности, защищённости и уверенности в завтрашнем дне.
Ещё вчерашним вечером, за ужином из сочного и калорийного фастфуда, которым мать Ангелины нас угостила, она поведала нам здешние правила. На каждого постояльца Радуги рассчитывалась норма дневного рациона питания. Эту норму человек мог получать бесплатно на завтрак, обед и ужин. Норма выдавалась централизованно, на фуд-корте, где утром, днём и вечером происходил общий приём пищи. Приобрести что-то сверх нормы можно было за старые-добрые деньги в старом-добром супермаркете на нижнем этаже, предварительно согласовав его посещение с полицейским. Цены там были такими же, какими они были ещё две недели назад, за несколько дней до начала конца. Что до остальных отделов торгового центра, начиная с бутиков одежды и заканчивая аптеками, то они тоже были закрыты: рольставни на входе в них были опущены и заперты на ключ, и открывались они только с разрешения полицейского. Необходимые лекарства или, например, пледы и прочие тёплые вещи постояльцам можно было получить бесплатно, при острой необходимости. Средства личной гигиены тоже не нужно было покупать, в разумных пределах, разумеется. За всё остальное нужно было платить, как раньше.
То были основные правила, касавшиеся недопущения бесконтрольного перемещения имущества торгового центра и нетривиального выноса из отделов всего, на что только может упасть алчный человеческий взгляд. За их неукоснительным соблюдением следил всего-то один человек полицейский, который вчера впустил нас внутрь. Никто из обосновавшихся здесь не пытался оспорить его авторитет: всё-таки он был представителем власти, а людям на двенадцатый день конца света так хотелось верить в сохранность старых общественных институтов, что они безоговорочно подчинялись людям в форме, не задавая лишних вопросов. Словно бы этим подчинением и соблюдением старых правил они не давали прежнему миропорядку окончательно рассыпаться на куски: склеивали его, подбивали со всех сторон, где он расползался, а расползался он с каждым днём всё стремительнее. Таким образом люди и поддерживали в себе иллюзию о том, что не всё ещё потеряно.
Были в Радуге и другие нюансы устройства внутренней жизни, с которыми мне ещё только предстояло познакомиться, но основа основ, которую доводили до всех новоприбывших, состояла именно в этих простых и незатейливых правилах. Услышав их впервые, я подумал, что Радуга это такой себе островок победившего коммунизма с поправкой на капиталистические реалии. Положение о норме дневного рациона в моём представлении очень походило на лозунг «Каждому по потребностям», и по общей логике ситуации в какой-то момент должна была всплыть и другая фраза: которая про «от каждого по способностям». Проще говоря, сразу после вводного слова, которое перед нами держала мать Ангелины, я понял, что, если я задержусь здесь, то вскоре меня заставят работать и делать что-то общественно полезное. Делать мне, конечно же, ничего не хотелось. Да и беспокойная, бессонная ночь, проведённая на креслах кинотеатра, заставила меня скучать по квартире и по возможности спать столько, сколько мне захочется, а не пока проснётся всё здешнее население. За завтраком, который состоял из солёной манной каши, хлеба и растворимого кофе, я утвердился в своём желании как можно скорее покинуть это место.
Мы с Аркадием, Ангелиной и Юрой сидели за одним столом. Для Юры это был уже третий день в Радуге. Я спросил у него, когда они с отцом всё-таки собираются отсюда уходить, ведь изначально их план состоял в том, чтобы по-быстрому затариться продуктами и тут же вернуться домой. После моего вопроса Юра, казалось, слегка погрустнел.
Не знаю, ответил он, пожимая плечами, Бате вроде тут нравится, чё-то он какой-то бодряк поймал прям: и с ментом этим законтачился, и ходит туда-сюда с ним, делает чё-то. И меня припрягает всякой фигнёй заниматься.
Какой фигнёй?
Да всяким, знаешь. Помочь чем-нибудь, оттащить какую-нибудь тяжёлую хрень куда-то. Задолбался я уже. Лучше б дома сидел.
Я надеялся, что Юра с его отцом составят мне компанию в путешествии обратно, домой. Но по всему выходило, что никакая компания мне не светит, и что если я пойду, то мне придётся идти одному. А одному, всё-таки, выходить на улицу было страшновато. Наравне с сожалением о том, что я вообще сюда попёрся, меня одолевало ощущение собственной беспомощности. Я боялся и ничего не мог с этим поделать. Лучшее, что мне удалось это изыскать повод для того, чтобы остаться здесь ещё на день. Я придумал себе, будто бы нахожусь здесь с исследовательскими целями, и моя задача разузнать во всех подробностях, как здесь всё устроено, и что я не могу уйти отсюда, не сделав этого. Довольно-таки ничтожный фиговый листик для прикрытия срама моего ужаса перед всего-то несколькими сотнями метров открытого пространства, разделяющими Радугу и мою квартиру. Но мне хватило его хотя бы для того, чтобы не умереть от самоедства и сокрушений на тему того, что, последовав вчера за Аркадием и Ангелиной, я совершил роковую ошибку.
В своих исследовательских брожениях по коридорам торгового центра я то и дело натыкался на опущенные серые рольставни, не дававшие даже заглянуть внутрь большинства отделов. Свободный доступ, помимо кинотеатра, был только в тренажёрный зал и в зал игровых автоматов. Качаться и развивать мускулатуру мне было лень, да и особой радости в этом я не видел, поэтому я отправился в зал с автоматами. Там, в отличие от общей для торгового центра практики, всё находилось в открытом доступе: жетоны для автоматов можно было брать просто так и играть во что вздумается. Хоть что-то. Я взял несколько жетонов и отправился изучать имеющиеся аппараты. Помимо меня, в зале веселились какие-то дети. Выглядели они так, словно, очутившись в этом помещении и получив доступ к безлимитным игровым жетонам, они оказались в собственной версии рая посреди разверзшейся преисподней. Они болтали друг с другом, смеялись и радовались победе в какой-нибудь игре так, словно снаружи ничего не происходило. Словно всё было по-прежнему, и они просто пришли сюда ещё одним пятничным днём после школы, чтобы хорошо провести время. Смотреть на это было наслаждением.
После обеда в Радуге состоялось общее собрание для новоприбывших, на котором перед нами выступил полицейский. Он представился, и я тут же забыл, как его зовут: такая вот никудышная у меня память на имена. После он рассказал нам всё то, о чём вчерашним вечером уже говорила мать Ангелины, а потом дал уже новые вводные.
У нас здесь правила простые: если пришли сюда отовариться пожалуйста. Делайте все дела, платите по чеку, и в добрый путь. Но если вы здесь хотите задержаться или не хотите, но всё равно задерживаетесь дольше, чем на день-два то вы становитесь нашими постояльцами что ли не знаю, как назвать. Даже нет, не постояльцами, а членами сообщества. У нас тут не отель, и прислуги тут нет. Если остаётесь здесь надолго, если пользуетесь, так сказать, всеми теми ресурсами, которыми торговый центр располагает, то извольте делать и свой посильный вклад в общее дело. Каких-то сверхзадач я не ставлю, да и их в принципе пока нет, но всякие рутинные вещи делать нужно. Из банальных примеров стоять на вахте. С этим, я уверен, плюс-минус способны справиться все. Будут ещё и другие задачи, которые я могу попросить вас выполнить и буду надеяться на вашу поддержку, сознательность и всё такое. Сразу говорю: халявщикам, халтурщикам и тунеядцам я не буду рад. Выгнать я вас, может, и не выгоню, но какие-то рычаги воздействия найду. В общем, думайте. К вечеру я хочу, чтобы вы дали мне список с вашими именами-фамилиями и краткой информацией о себе. Это если вы хотите остаться. Если хотите уйти и частью всего этого быть не желаете, то рекомендую закончить все ваши дела здесь до вечера: часов так до шести. Теперь, если есть какие-то вопросы, сейчас хорошая возможность их задать, чтобы потом не искать меня, не дёргать лишний раз и не от чего не отвлекать.
Полицейский, видимо, старался держать марку серьёзности и напористости, но было видно, что сам по себе он, в общем-то, добрый и безобидный мужик. Лет ему было, наверное, чуть больше тридцати, выглядел он хорошо: подтянуто и атлетично. Погоны на нём, вроде бы, были сержантские, хотя я в них особенно не разбирался и не разбираюсь. Обычно менты ассоциировались у меня с пузатыми дядьками, докапывающимися до курильщиков на перронах и игнорирующими каких-нибудь бородатых мачо, пристающих к незнакомым девушкам с непристойными предложениями, потому что бородатый мачо в угрожающе чёрной кожаной куртке, в открытую носящий за поясом нож, представляет опасность не только для окружающих, но и для самого пресловутого пузатого мента. Этого мужчину же язык как-то не поворачивался назвать ментом, потому-то я и величаю его полицейским на всём протяжении своего рассказа. Он выглядел и действовал как самый настоящий блюститель порядка: когда мир вокруг трещал по швам, он на вверенной ему территории старался сделать всё возможное для того, чтобы старые правила всё ещё работали и вносили элемент упорядоченности в происходящее.
Весь оставшийся день я думал и пытался найти в себе смелость вернуться домой. Денег у меня с собой не было: я как-то даже не подумал захватить наличку, а на банковской карте в кошельке у меня были только ничтожные остатки того, что родители давали мне когда-то на карманные расходы. Словом, покупать в местном супермаркете я ничего не планировал и не имел к тому возможности. Всё, что мне нужно было сделать здесь это отважиться выйти за дверь и дальше пробежать пару кварталов до своей девятиэтажки. Но сил на это в себе я не находил. Ставки были слишком высоки: я понимал, что, если за мной вдруг увяжется заражённый вроде того странного типа, которого я выманил из дворов гремящей кастрюлей то шансы мои на выживание будут близки к нулю. Конечно, мне один раз уже удалось избежать смерти там, на школьном дворе, но то была просто колоссальная удача, и повторения чего-то подобного я совсем не хотел. В Радуге, в свою очередь, было безопасно. К тому же, тут были знакомые мне люди уже не так тоскливо. Словом, я просто не мог отважиться на риск, вот и всё. Если бы мне представилась возможность по щелчку пальцев переместиться назад в свою квартиру, я бы так и сделал, но тут Тут неизвестно, чем ещё дело закончится, а в Радуге какая-никакая стабильность, понятность и комфорт, основа которого заключалась в ненадобности выходить куда-либо и ставить свою жизнь на кон в игре со взбалмошной судьбой. Забавно даже: так много слов использовал я для того, чтобы сказать, что я просто струсил, побоялся выйти из Радуги и предпочёл остаться в неприятном мне месте, лишь бы не делать что-то опасное и не смотреть в глаза своим страхам. Но в этом отношении я, надо думать, не одинок: все мы до безумия любим себя и стремимся всячески обелить даже самые позорные и жалкие свои поступки.
В пять часов вечера я вписал своё имя в нашу общую импровизированную анкету для новоприбывших. На момент представив себя на врачебной комиссии в военкомате, я перечислил в этой анкете все свои заболевания, которые раньше освобождали меня от уроков физкультуры, а теперь, как я надеялся, освободят меня от перетаскивания тяжёлой ерунды и прочих такелажных работ, которыми занимался Юра, судя по его рассказам. В шесть вечера список был подан, и я ощутил наконец, что пути назад нет, и что я теперь прописался в Радуге всерьёз и надолго.