Меня потянуло на ехидство, что было совершенно ни к чему, но преодолеть глухое раздражение, которое вызывала у меня надменность этой дамы, я был просто не в силах.
Она не осталась в долгу:
Значит, вам все равно, что читать, лишь бы про любовь?
Почему же мне? Я кинороманов не читаю.
Не все, кто читает кинороманы, верят тому, о чем в них рассказывается, спокойно заметила она, убирая выбившуюся прядь. Так же, как не все, читавшие Бальзака, как следует поняли прочитанное.
Надеюсь, что вы-то его поняли.
Я тоже на это надеюсь, отозвалась она и раскрыла книгу.
Разговор вышел неудачный, а раз уж он вышел такой, говорить было больше не о чем. Девушка продолжала читать.
Я начал философствовать о состоянии современного общества, хотя ни секунды не сомневался, что девушка даже не слушает меня. Но она снова подняла глаза и пристально глянув на меня, спросила:
По-вашему, есть другое общество? Какое же? Вы так говорите о нашем обществе, словно существует какое-то еще.
Конечно, существует. И я совершенно уверен, что когда-нибудь все общество будет другим, что алчность и эгоизм станут музейными экспонатами, снабженными пояснительными надписями.
Когда же это произойдет? Через год? Через два?
О, нет. Не беспокойтесь. Вряд ли это возможно так скоро. Состоянию ваших родителей ничто не угрожает.
Она только иронически улыбнулась и заметила:
За состояние своих родителей я не опасаюсь, но и событиями далекого будущего не интересуюсь. Мы ведь живем сейчас, не так ли?
И снова взялась за книгу.
Через несколько дней я расположился в конце пляжа, однако девушки все не было, кудрявые от пены волны заливали мне ноги, потом откатывались, и чувствовал, как песчинки у меня под ногами устремляются следом за ними. Я забрел довольно далеко, когда внезапно увидел свою знакомую. Она сидела у моря и тоже заметила меня.
И я собрался гордо пройти мимо, но она не сводила с меня смеющихся глаз, хотя лицо ее оставалось безучастным,
Кого я вижу! воскликнул я. Вы нашли великолепное местечко. То есть такое, где меня нет.
Я ничего не выбираю.
Я должен был обидеться за то, что она избегает меня и должен был рассердиться на безразличие, скользившее в этом «Все равно, где загорать». И вообще должен был пойти своей дорогой. Но я уселся рядом, испытывая лишь беспричинную дурацкую радость.
Ну, как книга? спросил я, лишь бы что-нибудь сказать.
Девушка кивнула на зонт, стоявший у нее за спиной:
Прочла. Хотите, дам почитать?
Спасибо. Нет ни малейшего желания иметь дело с вашим другом.
Почему с «моим»?
Потому что для вас таковы все мужчины. Вообще обыкновенный человек.
А каков он по-вашему?
Ну я пожал плечами. Такой, обыкновенный Вроде меня, хотя бы.
А вы какой?
«Стану я тебе объяснять, какой я, дожидайся, мысленно возмутился я. Что я, обязан, что ли?»
Ну же! Вы и этот ваш обыкновенный человек какие вы?
В ее тоне не было ни настойчивости, ни особого любопытства. Она просто развлекалась.
Определения я вам предложить не могу. Знаю только, что, когда обыкновенный человек пытается завоевать расположение женщины, он делает это потому, что любит ее, а все остальное для него значения не имеет. Речь, разумеется, идет о прочных отношениях, а не о мелком флирте.
Ах, да: великая любовь, она многозначительно кивнула, довольная своей догадкой. По-вашему, обыкновенный человек герой кинороманов. Это в них рассказывается только о великой любви. Не пойму, за что вы их тогда презираете.
Бросьте вы эти кинороманы! Все это чепуха. Слова в них действительно говорят о любви, но, по сути, все вертится вокруг денег. Герой не только ужасно влюблен, но и красив, и не только красив, но и богат. Если же он почему-либо беден, то героиня богата за двоих.
В таком случае искупаемся, если вы не имеете ничего против.
Мои рассуждения явно ее не забавляли.
Она уже была на ногах. Я украдкой любовался ее стройным, красивым телом. Совершенное, как античная мраморная статуя, именно поэтому оно казалось мне недоступным, и вся она казалась недоступной, как никакая другая женщина, я и вообразить себе не мог, как прикоснулся бы губами к ее губам, наверняка не знающим, что такое поцелуй, казалось немыслимым, что спокойствие этих ясных глаз может замутиться плотским желанием.
Ну что, идете? Ведь вам не следует оставаться на солнце.
С непривычки кожа у меня действительно обгорела и шелушилась багровыми пятнами, и я смущенно подумал, что в таком виде не гожусь в спутники этой девушке.
Плавали мы довольно долго и выбрались на берег вблизи моего зонтика.
Хотите, посидим в тени? предложил я, указывая на зонт.
А который час?
Поздно уже. На сегодня, пожалуй, хватит
В таком случае мы могли бы вместе пообедать.
Она ответила взглядом, выражавшим удивление по поводу моего бессмысленного упорства. Это снова привело меня в раздражение.
Конечно, если это не будет вам неприятно
Девушка на мгновенье перевела взгляд, а потом кивнула:
Хорошо, подождите меня у выхода.
Мне пришлось довольно долго ждать ее, я даже подумал, не ускользнула ли она через какой-нибудь другой выход, но тут моя девушка появилась спокойная, свежая, с заботливо причесанными волосами.
В ресторан отеля, так ведь?
Почему же в ресторан отеля?
В кафе?
А почему бы и нет? Меня не интересуют изысканные меню.
Она, конечно, догадалась, что я небогат. Женщины это быстро определяют.
Послушайте, грубовато начал я, если вы думаете, будто обед в ресторане нашего отеля или где бы то ни было меня разорит
Ничего я не думаю. Просто предпочитаю съесть бутерброд и запить кружкой пива. Вам известно, что значит сохранять фигуру?
Мне кажется, вы не очень заботились о фигуре в тот первый день
Именно поэтому теперь я решила проявить о ней двойную заботу.
И вот мы сидим под сенью оранжевого тента, пьем пиво и жуем бутерброды; официант сонно подпирает притолоку, засунув руки в карманы и держа белую салфетку под мышкой.
Не знаю, чего бы я еще наговорил, если бы не спохватился, что моя девушка тоже принадлежит к миру богачей. Пока мы жевали бутерброды, это совершенно у меня вылетело из головы.
Деньги действительно многое могут дать, сухо возразила она. И если вас это бесит, то потому, что лишь у вас самого их нет или слишком мало.
Откуда вам это известно?
Девушка взглянула на меня с легкой иронией.
Наверное, вы считаете себя ужасно загадочным. А ведь вы прозрачны, как это стекло, она небрежно щелкнула ногтем с маникюром по высокому бокалу. Вы можете сколько угодно расхаживать по пляжу, и все равно будете выделяться на фоне этих людей. Вы не такой, как они. Вы не их породы.
Почему вы так уверены?
Почему! Да хотя бы потому, что вы задаете подобные вопросы. Такие вещи не объясняют, их просто чувствуют. Человека из общества за версту видно. И речь у него не такая, как у вас, и держится он иначе, и покрой костюма у него другой. Все это чувствуется, понимаете, само собой. А вот вы даже ощутить этого не в состоянии. Вы то ли анархист, то ли коммунист, попавший сюда бог знает по какому недоразумению.
Интересно, как же вы отважились сесть за стол с таким жутким типом
Это ничуть не более интересно, чем вопрос, почему человек, ненавидящий богатых людей, проводит среди них целые дни.
Любопытство, ничего более, сказал я.
Представьте себе, мною движет тоже чувство.
Ну, нет, этого я представить себе не могу. Вы выше всякого любопытства. Вы невозмутима и недосягаема, как богиня с Олимпа, а те, кто копошится вокруг всего лишь черви, не заслуживающие никакого внимания. Вы и любопытство? О, нет, это совершенно исключено.
Кажется, вы действительно перегрелись, мягко заметила она.
У меня и впрямь горело все тело. В голове стоял шум, мысли путались. Наверное, я чересчур много времени пробыл на пляже.
Отодвинув стул, девушка поднялась.
Мне пора.
Я вас провожу.
Не нужно, это ни к чему. Мне совсем рядом.
Это было сказано сухо, не допускающим возражений голосом.
А завтра мы увидимся?
Не вижу смысла.
Тогда без смысла просто из любопытства. Завтра в пять?
Возвращайтесь-ка вы лучше к себе, губы девушки чуть тронула улыбка. Похоже, вас по-настоящему напекло.
И она ушла.
«Возвращайтесь лучше к себе возвращайтесь» Ее негромкий ироничный голос неумолчно звучал у меня в ушах на протяжении всей обратной дороги. Эта особа считает себя очень остроумной и думает, что может относиться к окружающим как к умственно отсталым детям.
Я вышел наружу, но летнее солнце словно растеряло все свое тепло, меня колотило все сильнее. «Надо действительно возвращаться», смутно подумал я, пытаясь побороть дрожь.
Я кое-как добрался до гостиницы, навалил на кровать все, чем можно было укрыться, и лег. Через некоторое время озноб прекратился, сменившись сухим жаром. В голове все перемешалось, оглушительный гул не давал привести в порядок мысли, и я упорно пытался расставить их по местам, а главное отыскать что-то очень важное, затерявшееся в этом хаосе. Оно было где-то здесь и в то же время ускользало, сливалось с другими образами и растворялось в них; только время от времени в навязчивом калейдоскопе всплывали чьи-то насмешливые карие глаза и слышался мягкий спокойный голос:
Встретиться с вами?.. Вы больны
Потом постепенно из пестрого водоворота целиком всплывало лицо, ее лицо, которое я так долго искал среди хаотического нагромождения картин. Сначала туманно, нечетко очерченное, оно вырисовывалось все яснее, плотней и живее. Насмешка в глазах растаяла, они стали ласковыми и близкими, а мягкий голос обещал:
Мы с вами встретимся Только не опаздывайте.
Новая встреча
Как поживаете? осведомился я, устраиваясь в тени рубки. Вот так совпадение, мы снова на одном пароходике!
Действительно, ответила девушка. Надеюсь, вам не пришлось долго ждать этого совпадения.
Ерунда, отмахнулся я. Всего три рейса.
Утро стояло солнечное, но впервые жара чуть-чуть спала. После нескольких дней, проведенных в постели, я еще не совсем уверенно чувствовал себя на шаткой палубе и жадно поглощал ароматы и краски, свет и тени, ветер, отблески и звуки: жизнь начиналась сначала. Девушка была в розовом платье, том самом, в котором я увидел ее в первый, такой далекий день, и от этого мне почему-то казалось, будто наше знакомство начинается заново, будто мы больше не будем раздражать друг друга, и она станет не такой замкнутой, как прежде.
Я прекратил игру в прятки с самим собой и, стараясь по мере сил сохранить хладнокровие, констатировал, что влюблен самым банальным образом и что нелепость и безнадежность этого чувства ни в малейшей степени не меняют положения.
Не помню, говорил я об этом или нет, но я человек науки, более склонный следовать голосу разума, нежели капризам прихотливой страсти. Я отнюдь не стараюсь представить себя аскетом, просто мои отношения с женщинами до тех пор не выходили за рамки здравого смысла, они возникали на основе взаимной симпатии, протекали спокойно и так же спокойно приходили к развязке. А сейчас все было совершенно иначе. В чем же дело? Может быть, в сером и трезвом свете все выглядит иначе? Или я здесь лишен крепкой опоры, которую дают привычная среда, по минутам расписанные будни? Там школа, библиотека, собрания, кафе; здесь странный, неустойчивый мир, в котором все встает на дыбы, подобно судовой палубе у меня под ногами. А вдруг мне выпало несчастье встретить ту единственную, которая существует для каждого из нас где-то в мире, но с которой наши пути-дороги пересекаются далеко не всегда?
«Да вы прямо-таки изжарились, сказал мне гостиничный врач. Только сердце вас и спасло скажите спасибо, что у вас такое здоровое сердце».
Я же чувствовал, что именно сердце у меня никуда не годится. Температура, невозможность вздохнуть полной грудью это еще полбеды. Другая лихорадка меня трясла, другая хворь душила: при мысли о том, что в трехстах метрах отсюда пароходик везет мою незнакомку, а меня нет на пристани, и она может подумать, будто я уехал, и тоже затеряется, исчезнет, ведь мир велик и я буду напрасно разыскивать ее, но разыскать никогда не смогу, и это будет конец всему, ибо каким же смыслом наполнить свои дни без надменной, несносной, невозможной и милой моей девушки, принесшей мне столько боли и муки?
В раскаленном хаосе, царившем у меня в голове, возникла и упрочилась в те дни иллюзорная уверенность, будто девушка испытывает ко мне симпатию и надо только не упустить ее, не дать ей глупо затеряться, а все остальное приложится. Потом, в последние два дня, когда температура упала и врач насильно держал меня в постели, я убивал время, взвешивая все за и против, и поскольку в моем мозгу, пощаженном горячкой, постепенно воцарялась ясность, мне пришлось признать, что «против» набирался целый ворох, а «за», по совести, не было никаких, а если и были, то пересчитать и их мог, загнув каких-нибудь три пальца.
Вот так я лежал и беседовал с самим собой, и стоило мне на секунду прикрыть глаза, как передо мной возникало ее лицо, снова недоступное и замкнутое.
Абсолютно такое же, как в те минуты, когда мы стояли на подветренной стороне палубы, глядя, как пароходик неуклюже зарывается в маслянистые, непроницаемо-коричневые волны, которых еще не коснулось солнце, а его нос вдребезги разбивает белые отражения дворцов и синее отражение неба, и перевернутые вниз головой картины солнечного утра. Она была так бесстрастна, так далека, хотя стояла в полушаге от меня и я, глядя на нее, думал о том, что пора бы мне понять, невзирая на горечь, что дело мое безнадежно. Но ведь я уже говорил: мой голос в те дни что-то совсем охрип, и я стоял рядом с незнакомкой, пошатываясь на непослушных ногах, и чувствовал себя почти счастливым.
Ну, что, выкарабкались? спросила девушка.
Она едва на меня глянула, но наверняка заметила желтизну лица, ввалившиеся щеки, тени под глазами. Она умела замечать, не глядя.
Все проходит в этом лучшем из миров. Немного огня, немного страдания, а потом неизбежно наступает успокоение.
Значит для вас успокоение неизбежно?
Да, разумеется.
Независимо от того, добились вы своего или нет?
В конечном итоге да. Иначе жизнь не могла бы продолжаться. Иначе было бы невозможно жить.
Как и в первый день, у нее был с собой киножурнал. Сунув под мышку белую сумочку, она освободила руку и перегнула журнал пополам, но прежде, чем углубиться в чтение, заметила:
Сразу видно, что вы счастливый человек.
Почему же только я? Это не только ко мне ко всем относится.
Не думаю. Но кое к кому безусловно. К тем, кто не испытывает дерзких желаний.
«Еще бы, дерзкие желания бывают только у вас. Простые смертные обходятся без них и живут, как грибы или травы». Еще несколько дней тому назад я бы сказал это вслух и поставил бы ее на место, как она того заслуживала, но теперь промолчал. Ведь все начиналось заново, ростки близости следовало беречь. Она слегка склонилась над журналом, а я предался созерцанию плавного овала ее лица, ровных, будто выписанных бровей, маленького энергичного носа, чувственно полных и в то же время неприступных губ.
Больше мы не разговаривали.
Утверждают, будто между безумцем и влюбленным нет особой разницы, но я в тот день десятки раз замечал, что действую как никогда расчетливо, хитро и предусмотрительно. Мне удалось сдержаться и не выпалить слова, которые в других обстоятельствах ни за что не оставил бы при себе. Я осторожно избегал именно тех тем, которые меня более всего волновали, и поступал совершенно наперекор собственным желаниям.