Представить себе, что современный романист берет вот так образ из прошлого и начинает безудержно фантазировать? Да его заклюют блюстители «исторической достоверности»! Я не к тому, что, мол, плевать на достоверность. Да сколько могу судить, никаких грехов против истории в романе и нет. Просто, по-моему, проза Булата Окуджавы не является исторической прозой, «историческим жанром» и судить ее надо по иным законам. «Мои исторические фантазии» оговорился он как-то в одном интервью, хотя спрашивали все больше об «историческом жанре».
Исторические фантазии.
Неплохое жанровое определение.
Можно и принять!172
По воспоминаниям самой А. Латыниной, пропустил в печать эту статью именно главный редактор:
Я помню, я написала статью о Булате Окуджаве, которого Чаковский не особенно жаловал, и Чак морщился, смотрел на нее, снова морщился потом спросил, неужели ЭТО Вам нравится? Нравится, говорила я. Он кривился, бубнил, вырезал пару абзацев, но статья пошла. Да, он морщился, он был явно недоволен тем, что в газете идет такая статья, он был недоволен Окуджавой, мной, всем, но к его чести надо сказать, что статья вышла. Конечно, он бы хотел совсем другую, разгромную, статью об Окуджаве, но раз уж его сотрудники подготовили такую статью, значит, так и быть. И ни с кем она, конечно, не согласовывалась173.
По-видимому, именно столь благожелательный тон статьи, совершенно лишенный «боевой и направляющей» ноты, каковая должна сопутствовать литературной критике, стал причиной другой публикации Латыниной, помещенной в газете через месяц. Одно ее название до сих пор памятно многим: «О тамбовской сирени в Калифорнии, венских стульях в России, а также о профессионализме в литературе»174. Это уже была статья в духе текущего момента, посвящена она была понятию «профессионализм» в литературе применительно к актуальной в тот момент проблеме, как А. Латынина ее формулирует «писатель и история». Как обычно, критикесса довольно остроумна:
Редкий жанр имеет такое количество противников, часто скрытых: к ним относятся и те, кто утверждает, что ничего не имеет против самого жанра, только в нем не должно быть фантазии. Так моя бабушка некогда обмолвилась: я ничего не имею против мини-юбки, только пусть она закрывает колени.
Впрочем, и их понять можно. Есть некоторое внутреннее противоречие между непреложностью исторического факта и волей писателя, трансформирующего факт в угоду художественной задаче. <>
На мой взгляд, важны не отступления от фактов сами по себе. Но (если они преднамеренно продиктованы волей автора, а не простой некомпетентностью) их цель.
В качестве «профессионала» Латынина называет Юрия Нагибина и его повесть «Рахманинов» (журнал «Октябрь», 1983, 9), первая часть которой публиковалась ранее под названием «Сирень». Описывая ходульность писательских приемов, предсказуемость авторских ходов, банальность трактовок, отступления от фактической канвы ради «сюжетной завершенности, отвечающей специфически профессиональным требованиям, предъявляемым к повествованию такого рода», она завершает свое рассмотрение констатацией: «мало художества, коль много ремесла». То есть показывает, что понятие «профессионализм» можно рассматривать отнюдь не как похвалу творчеству. То была первая часть статьи.
Переходя ко второй, А. Латынина пишет:
Но тут, пожалуй, пора и внять предостережениям об опасности хулы профессионализму. Потому что есть непрофессионализм такой безнадежный, что, сталкиваясь с ним, возжаждешь честного профессионализма как надежду и спасение словесности175.
Защита Виктора Петелина
И это было продолжением травли В. Петелина. Безусловно, «Литературная газета», возглавив идеологическую кампанию, продолжила ревизию литературных трудов и методов Виктора Петелина.
Сперва литературовед и критик из Горького Вадим Баранов (19302014), докторская диссертация которого была посвящена творчеству А. Н. Толстого, отозвался на призыв и прислал статью, которая была напечатана под заголовком «Фактам вопреки»176. Поддерживая основные положения статьи Т. Толстой «Клеем и ножницами», он указал, что «недостатки книги В. Петелина отнюдь не сводятся только к этому. Здесь допущен целый ряд искажений цитат, фактов, дат. Я бы мог составить обширный перечень подробных примеров», однако большее внимание он предлагал проявить к хвалебным рецензиям на книгу Петелина, которые появились «задолго до статьи» Т. Толстой177.
Но наиболее сильный удар по Петелину нанесла именно Алла Латынина. В отличие от аудитории «Вопросов литературы» аудитория «Литгазеты» была многократно шире. И именно здесь творчество Петелина было прославлено. Во второй части своей статьи в качестве примера непрофессионализма она разобрала его сочинение «Восхождение: Документальное повествование о молодом Федоре Шаляпине» (журнал «Москва», 1983, 9, 10), поскольку, пишет критик, «сравнительно недавно в Вопросах литературы был подвергнут анализу метод, примененный В. Петелиным при работе над монографией об А. Толстом, метод беспорядочного монтажа самых разных источников». Затем Латынина пишет, что «статья эта поощрила к разыскательской деятельности читателей нового произведения Петелина, на сей раз биографии молодого Шаляпина». И далее, как ныне это именуется, критик оттаптывается на Петелине, во всей красе выставляя не только его многочисленные заимствования, но и авторские изменения, которые демонстрируют малограмотность писателя178. Поскольку метод работы В. Петелина ясен, постараемся изложить положения остроумной статьи Латыниной, которая ссылается преимущественно на письма читателей.
«Вот, к примеру, Михаил Александрович Малеин, живущий в Казани, исписав десяток страниц примерами неоговоренных заимствований, как он деликатно выражается, из книги народного артиста РСФСР Н. И. Собольщикова-Самарина, интересуется, разве можно раскавычить чужой текст, включить в свою книгу и ни словом не упомянуть автора?» и далее приводятся красочные примеры метода Петелина при создании «образа Шаляпина», который назван Латыниной «принципом монтажа», против которого она в статье и выступает: «Но в том-то и дело, что образ Шаляпина не создан. Нельзя его создать беспорядочным нагромождением фактов, унылым пересказом опер, работа над которыми сводится к одной схеме: сначала у Шаляпина ничего не получается, потом Савва Мамонтов, Рахманинов или Коровин открывают ему глаза и приходит озарение» Особенно смакует Латынина речь Рахманинова в петелинском изложении («в вышеуказанных операх» речёт великий композитор), ну и самый язык Петелина, который делает образ Шаляпина казенным и унылым. Яркой точкой статьи является дополнение:
Когда была уже написана эта статья, на мой стол легло письмо преподавателя Р. Эрина из гор. Новошахтинска, в котором отмечено не менее полусотни курьезных фактических ошибок Петелина. (Отнюдь не отступлений от фактов, прошу не путать, ошибка непреднамеренна, никакой художественной задачей не обусловлена и порождается лишь непрофессионализмом.) Не могу отказать себе в удовольствии выписать несколько примеров из этого письма.
«Ему была поручена сложная роль Олоферна, сирийского полководца», пишет Петелин. «Куда уж сложнее, комментирует читатель, на материале-то из ассирийской жизни!»
«Вы читали Гомера?» спрашивает Шаляпина Врубель. «Нет», ответствует Шаляпин, который «поинтересовался этой книгой (?), но не было ее перевода на русский». «Что это за таинственная книга Гомера, перевода которой на русский язык не было в конце XIX века?» спрашивает читатель Р. Эрин. Жаль, что объем не позволяет мне цитировать это умное и остроумное письмо полнее, хотя рождает оно и грустные мысли тоже. Сколь же невысок должен быть профессиональный уровень литературной работы, чтобы читатель, не считающий себя специалистом, казался куда профессиональнее!»
Здесь сделаем небольшое отступление на уже затронутую тему «писем читателей». Некий Эрин из Новошахтинска был опытным зоилом. Это мы можем сказать определенно, потому что он писал не только в «Литгазету». Скажем, в том же году в журнале «Вопросы философии» тоже упоминалось письмо Р. Р. Эрина, но уже по другому поводу: он посвятил его «интересным аспектам ленинского понимания интеллигенции» в связи со статьей Л. Я. Смолякова «Некоторые проблемы ленинского анализа интеллигенции», предлагая «свои трактовки этого сложного вопроса», на что редакция ответила, что «эти дискуссионные проблемы нуждаются в глубокой разработке»179. Поскольку текста письма целиком там не приведено, мы не знаем, предлагал ли Эрин свою трактовку словам Ленина о «мозге нации».
И наконец, еще один скрытый удар по Петелину был нанесен той же «Литгазетой», но уже в рецензии на книгу другого автора: ленинградского критика В. Н. Кречетова (р. 1942) «Это имя твое»180, посвященную детской литературе; рецензент ленинградский же критик Е. П. Щеглова (р. 1951)181. Хотя имя В. Петелина не названо в этой статье, однако аннотация на обложке книги Кречетова была написана им и, значит, виновником всего изложенного будут считать и Петелина, рекомендующего сие за «интересные мысли, свежие наблюдения, темперамент публициста» и, конечно, «за утверждение высокой правды советской литературы».
Петелин справедливо надеялся, что книга Кречетова «не оставит равнодушными тех, кому дороги судьбы отечественной словесности», а потому она и критикуется Е. Щегловой за фарисейство и полное непонимание детской литературы и вообще детской психологии. Ведь Кречетов ставит ряду детских писателей (Н. Сладков, Р. Погодин, А. Костинский, Б. Заходер, Н. Романова, В. Тублин) в упрек такие грехи, как подрыв «основ нравственного сознания», камуфлирование «чуждых идей и символов», проповедь «сомнительной в своей нравственности» манеры поведения Как же такое достигается детскими писателями в эпоху развитого социализма? Оказывается, избранием персонажами не зайчиков и белочек, а гадов ползучих: «Никогда не вызывали у русского человека особых симпатий жабы и всякого рода червяки, тараканы, зеленые навозные мухи-цокотухи» Тут уж, конечно, мало что можно добавить, тем более что такая эстетическая программа экстраполируется Кречетовым на всю детскую литературу, и он избирает достойных и недостойных существ для воспитания подрастающего поколения
Когда после кончины Андропова (9 февраля 1984 года) Петелин узнал, что «Вопросы литературы» готовятся напечатать его письмо в редакцию, но хотят сопроводить и параллельным ответом (как это нередко делала «Литгазета», чтобы подтвердить свою правоту и окончательно разделаться с автором письма), то он всерьез задумался, что же ему делать: травля приняла столь угрожающие масштабы, что он опасался остаться и без имени, и без средств к существованию. И 12 марта 1984 года отправил подробное письмо на имя нового главы государства:
Глубокоуважаемый Константин Устинович!
Обратиться лично к Вам меня вынуждают чрезвычайные обстоятельства.
За последние полгода все, что мной опубликовано, подвергается в литературной печати клеветническим нападкам и оскорбительной брани. Отдаю себе отчет, что мои книги небезукоризненны и не застрахованы от критики, как и книги многих литераторов. Но то, что позволяют себе некоторые печатные органы по отношению ко мне, носит все признаки групповой литературной борьбы, направленной на моральное уничтожение меня как литератора, отстаивающего свои позиции в литературе.
Все добрые тридцать лет моей литературной жизни я стремился быть полезным партии и народу. Написал книги о Шолохове, Алексее Толстом, Шаляпине, Закруткине, опубликовал сборники статей «Россия любовь моя», «Родные судьбы» и др., в которых позитивно изображаю крупные фигуры деятелей русской литературы и искусства, утверждаю любовь к Родине, к ее выдающимся талантам, веду бескомпромиссный спор со всеми, кто допускал и допускает ошибки в толковании тех или иных важных проблем социалистического реализма. И был убежден, что мои книги служат делу коммунистического воспитания народа, как это и отмечала ранее критика.
Но вот сейчас, повинуясь какому-то невидимому дирижеру, стали появляться одна за другой разносные статьи, перечеркивающие всю мою литературную деятельность и мой моральный авторитет. Это странное усердие проявляют журнал «Вопросы литературы» и особенно «Литературная газета», которая подвергла мое творчество разнузданной и бездоказательной критике. Ни одного доброго слова не нашлось у нее о моих книгах, на которые затрачены годы кропотливого труда. Не обращать внимания на эту грязную брань нельзя, ибо не я один избит «Литературной газетой», которая за последние годы присвоила себе право безапелляционного директивного органа в литературе. А это влечет за собой тяжкую беду для литераторов, потому что все вкусовые, а точнее, групповые оценки произведений немедленно сказываются на их судьбе в издательских планах и в общественном мнении об этих произведениях. А в итоге калечат писательские судьбы, рушат их творческие устремления, наносят ущерб русской литературе182.
Даже в письме главе государства Петелин не устоял от того, чтобы не указать на того, кого видел одним из заправил собственной травли, А. Б. Чаковского:
Все «критики» главный удар по мне наносят за использование документальных источников как важнейшего средства изобразительности в беллетризованной биографии, обвиняя меня в заимствованиях и словно позабыв, что главный редактор «Литературной газеты» А. Б. Чаковский в своих книгах позволяет себе использовать целые страницы книги В. Бережкова о берлинских переговорах в 1940 году и др. страницы. И это не вызывает ни у кого возражений. Нормальное заимствование в документальной прозе183.
Ну и, конечно, играя на том, что с политикой умершего Андропова патриотически настроенная общественность связывала наступление на «русскую партию», Петелин в очередной и далеко не в последний раз обвинял критику по этим мотивам:
Вся эта набравшая ныне силу кампания очередной тур акций против патриотического, истинно партийного направления в нашей отечественной литературе. Преследовались и преследуются те писатели, в творчестве которых проявляются определенные интересы к проблемам России, русской нации, национальных отношений, русского национального характера. Разумеется, не все писатели успешно справлялись с поставленными перед собой задачами. Но всеми их помыслами двигал и двигает честный, искренний, жизнеутверждающий интерес к родной истории, культуре и искусству, их творчество пронизано светлым и целомудренным советским патриотизмом184.
К своему письму в ЦК Петелин приложил не только ксерокопию статьи «Клеем и ножницами», но и машинопись своей ответной статьи «В защиту жанра»185.
Седьмого мая 1984 года зам. зав. отделом культуры ЦК КПСС А. А. Беляев подал информацию по этому письму Петелина, в которой отдельно было сказано про подготовленный автором ответ:
Не соглашаясь с критической оценкой своих произведений, В. Петелин направил в журнал «Вопросы литературы» статью, которую редакция включила в 11 за 1983 год. Однако автор трижды забирал свой материал для доработки, так и не представив окончательный вариант. В результате неоправданной задержки статья т. Петелина утратила актуальность, и редколлегия сочла публикацию ее нецелесообразной.
В Отделе культуры ЦК КПСС с т. Петелиным состоялась беседа, в которой он признал, что ограничений для издания его книг не существует и что в своем письме в ЦК КПСС он проявил излишнюю запальчивость суждений186.