Свою задачу Н. И. Соловьев видит в необходимости объяснить читателям книгу Милля, с тем чтобы общество «правильно переварило ее» и чтобы эта книга не получила того «незавидного, наркотического успеха», который в свое время снискал роман Чернышевского. Опасения Соловьева были не напрасны. По словам публициста И. Вертинского, книга Дж. Ст. Милля стала «одним из боевых знамен женской самостоятельности»350.
Наиболее одиозной фигурой консервативной фронды стал профессор юстиции Новороссийского университета П. П. Цитович (18431913), который откликнулся на серию статей Н. К. Михайловского «Письма ученым людям» брошюрой «Ответ на письма к ученым людям» (Одесса, 1878). В том же 1878 году он издал «Хрестоматию нового слова» (Одесса, 1879), первую часть которой составила еще одна его брошюра, посвященная теме «женского вопроса»: «Что делали в романе Что делать?»
Позиция Цитовича в отношении «женского вопроса» сводилась к огульному поношению русской журналистики, русской беллетристики и всей российской молодежи как сил, поддерживающих этот вопрос.
Цитович вполне осознавал, что «женский вопрос» возник как результат модернизирующегося общества и что касается он преимущественно женщин привилегированных сословий. Он писал:
Эти требования новой обстановки возникли по отношению к женщинам лишь благородного сословия, то есть к дочерям чиновников и бывших мелких помещиков351.
Он понимал, что «женский вопрос» это
вопрос образования и воспитания и вместе вопрос профессиональной подготовки для тех из женщин, которым придется существовать своим трудом в виде профессии352.
Но его личное отношение к «женскому вопросу» никак не согласовывалось с пониманием «требований новой обстановки». Отход от социальных аспектов и перевод проблемы в сферу сексуальных отношений, возможно, уж не такое и новшество для охранительного дискурса, но у Цитовича этот ход получил блестящее развитие. По сдержанному замечанию одного из его критиков, тема разрабатывалась им «в смысле promiscuitas», а «половой подбор» толковался в смысле «ничем не стесненного в удовлетворении полового инстинкта»353.
В лучших традициях охранительного дискурса Цитович обвинял «ученых людей» в инициировании процесса эмансипации, приведшего к пагубным изменениям в русской женщине. Писал он ярко и вызывающе провокационно:
Вы <> развратили ее ум и растлили ее сердце <> вы надолго искалечили не только нравственный облик, но даже наружный образ русской женщины. <> В этом уме была игривость, из нее вы сделали блудливость, в этом сердце было увлечение его превратили в похоть. Она была способна на жертву, из нее вы сделали искательницу приключений <>354 Полюбуйтесь на нее мужской плащ, мужская шапка, грязные юбки, оборванное платье <> По наружному виду какой-то гермафродит, по нутру подлинная дочь Каина355.
Отталкиваясь от идеи равноправности мужчин и женщин в смысле их одинаковости, характерной для того времени, он переворачивает этот тезис для разнузданного доказательства неодинаковости женщин и мужчин. И тут для его целей предоставляются огромные возможности. Он утверждает, что развитие женщин со стороны мужчин сводится к их растлению, а проповедь женской эмансипации заключается в том, что женщина должна отдаваться даром356.
Современные произведения русских беллетристов в его оценке предстают не как романы, а как «трактаты по физиологии половой системы, это не столько повести, сколько этюды по акушерству»357. Досталось от него и самим женщинам. Курсисток он уличал в их истинной цели, к которой они стремились под предлогом образования: к «срыванию созревшего плода» на занятиях, в коммунах.
Его брошюры подняли волну негодования, протестные письма оскорбленных курсисток и в целом были оценены в среде интеллигенции как ненаучные, необъективные работы, написанные под «влиянием оскорбленного самолюбия»358, как комок грязи в современную молодежь, учащихся женщин и деятелей литературы359.
Но нельзя пройти и мимо того факта, что брошюра «Ответ на письма ученым людям» за два года выдержала восемь изданий, что говорит о востребованности такого рода аргументации и такого рода литературы.
Шум, поднятый прессой вокруг П. Цитовича, сделал его своего рода героем антиженской фронды и, кстати сказать, заметно способствовал его карьере. Практически сразу он издал брошюрой свой ответ критику «Вестника Европы» «Объяснение по поводу Внутреннего обозрения»360, в которой несколько смягчил выражения, отклонил обвинения о несправедливых и необоснованных нападках на молодежь «я этого не делал»361, но остался верен своей позиции.
В целом охранительная тенденция развивалась в отходе от высокой риторики о «природном и Божественном промысле» и обращалась к делам земным и практическим. В частности, к проблеме конкуренции, которую составили образованные женщины мужчинам на рынке интеллектуального труда, хотя и в очень незначительной степени. Как выразился А. В. Амфитеатров, когда оборонительные статьи мужчин-врачей или адвокатов всплывали на страницах журналов, то становилось жутко и «за человека страшно»362.
Охранительные настроения развивал П. А. Бакунин (18201900) земский либерал, пионер земского дела и брат известного анархиста, опубликовавший в 1881 году книгу «Запоздалый голос 40‐х годов. По поводу женского вопроса».
В предисловии автор объясняет причины своего позднего вступления в дискуссию. Изначально его работа была журнальной статьей, но в конце 1860‐х годов не нашлось журнала, который мог бы принять ответственность за содержание критической «к излюбленным тезисам женского вопроса» статьи. Факт сам по себе примечательный, как и то, что в 1880‐е годы годы отхода от реформ нашлись и издание, выпустившее книгу, и деньги на ее издание.
Как и Цитович, Бакунин вполне внятно воспроизводит общепринятую интеллигентскую установку в отношении «женского вопроса»:
В смысле нужды женский вопрос выражается как настоятельное требование дать женщинам право и средство к самобытному существованию. Поставить их в полную независимость от внешних случайностей, от родственников, от мужа, от детей <> для этого является необходимость вооружить их такими правами и способами, и подготовить их к жизни так, чтобы они могли жить, ни от кого не завися, собственным трудом своим363.
Бакунин даже солидаризируется с подобным подходом к проблеме, но при этом в его довольно объемной книге нашлось место всем старым сюжетам охранительного дискурса и апробации новых. Это идеи о нарушении «естественной природы женщины» «новыми людьми», о женской ведóмости, объектности и наивности. Но главная его тема «неоправданность» женской конкуренции на рынке труда.
Эмансипационный процесс в представлении Бакунина выглядит следующим образом. Женщины под жестким давлением мужчин-эмансипаторов отказываются от своих «природных женских качеств»:
<> нравиться, наряжаться, краситься, красоваться, кушать конфетки, выслушивать и говорить речи сомнительного достоинства, кокетничать, забавляться, сводить с ума, кружить головы, властвовать, иметь весь мир у ног своих, проводить всю жизнь в праздности, в сплетнях, в клевете, в притворстве, во лжи, в злости, в нервах364.
Коварные эмансипаторы,
увидев женщину в обществе, <> нашли ее вовсе не такой, какой они ожидали <> Нет, сказали новые люди это совсем не то, <> ее следует исправить365.
И «новые люди», суровее всяких менторов, не признавая права за «естественными позывами», запретили женщинам вести привычный для них образ жизни:
<> не легкомысленничай, не кокетничай, не забавляйся, а ступай на курсы учиться и лекции слушать, ступай жить своим трудом, ступай дело делать! А они бедняжки вовсе не желают лекции слушать, не имеют никакого позыва трудиться, не чувствуют особой потребности дело делать. Это ничего! Так надо. В этом есть общая потребность366.
Мужчины вновь оказались коварными; и женщины, несмотря на научность, явились такими же легкомысленными, как и прежде. Они с прежнею готовностью и прежним увлечением поддались новому <> обману367.
Женщины доверились мужчинам и, повинуясь требованиям нового учения жить самостоятельно, в самом деле отказались от праздности, от роскоши, от привычек элегантности и принялись за реальный труд368.
Бакунин доказывал полную несамостоятельность и неспособность женщин принимать решения и отвечать за самих себя. Одновременно с тем существование в российском обществе женщин, живущих «независимо и, по-видимому, без всякого содействия мужчин» оценивалось им как нарушение не только естественных женских качеств, но и посягательство на идеальный образ русской женщины, который «стоит недосягаемо высоко над развитыми Верочками».
Вслед за своими соратниками по охранительному лагерю Бакунин воспевает традиционный женский идеал, сильный «античным мотивом» женского самоотречения и самоотверженности (декабристки, Татьяна Ларина, Лиза из «Дворянского гнезда»). «Идеал придуман ловко», писала о таких сюжетах М. К. Цебрикова369. В основе его лежит «идея добровольной рабы», и «наши благонамеренные писатели волнуются о гибельных последствиях его искажения»370.
Новые женские практики самостоятельности и достижения личного преуспевания Бакунин рассматривал как практику разрушения идеала русской женщины, с которыми связаны определенные мужские ожидания:
Женский образ наше живое ручательство, что мечты, навеянные с детства, и все пророчества нашей юности сбудутся371.
Виноваты в этом опять-таки «новые люди», которые пытаются:
преобразовать этот самый образ <> по своему лекалу! Они полагают, что ему не достает придатков и подвесков научности и учености, и выставляют <> всем известный образ современно развитой барышни, которая уже не киснет в своих идеалах, а бодро и развязно прохаживается по всяким ученостям, и идет индуктивным путем к преуспеванию372.
В итоге Бакунин формулирует свое видение «женского вопроса»:
<> женский вопрос является совершенно праздным. Совершенно ненужным вопросом, пустым измышлением людей, далеких от всякой нужды373.
<> женский вопрос со всеми его мотивами <> не исходит ни от неволи, под давлением нужды; ни от свободы, возникающей от сознания долга. В нем нет ничего необходимого; он есть продукт вольного измышления374.
Позднее феминистская мысль сформулировала ответ на этот вопрос. Идеолог движения, писательница Ольга Шапир неоднократно писала, что долг русской женщины заключается в осознании долга перед самой собой.
Больше всего Бакунина волновала тема претензий женщин на право на труд, и, в первую очередь, на высокооплачиваемый, престижный, профессиональный труд. Он признал право на труд за фабричными работницами. Но поскольку «женский вопрос имеет в виду не столько женский труд и работящих женщин, имеющих в обществе свое полное признание, сколько независимый женский труд и независимых женщин»375, то здесь он находит новые для охранительного дискурса аргументы:
Конкуренция женщин с мужчинами на том же поприще труда, в случае успеха некоторого числа женщин, по необходимости вытесняет с него такое же количество мужчин, а если не вытесняет, то неминуемо сбавляет плату за труд, не к выгоде предлагающих, а только покупающих оный <> успех и удача некоторых женщин <> окупаются соответственным неуспехом и неудачей некоторых мужчин <> А между тем на попечении тех вытесненных мужчин жили и существовали и женщины, и дети376.
Обычное для русского интеллигента позитивное отношение к образованным женщинам сменяется раздражением и упреками:
<> женский труд, вступая на общий рынок, количество требуемого и оплачиваемого труда не увеличивает, а только производит некоторую перетасовку <> через то, если одним становиться жить легче, то зато другим приходится жить настолько же труднее377.
Текст наглядно демонстрирует метания Бакунина между общепризнанными интеллигентскими верованиями о правах женщин на профессиональный труд и его собственными опасениями.
Общественное признание женских достижений в науке, их профессиональной деятельности не давали Бакунину возможности просто перечеркнуть эту новую женскую жизненную стратегию. Он был вынужден признать, что:
<> по общему свидетельству они <профессиональные женщины. И. Ю.>, занимаясь с усердием, успешно преодолевают всякого рода трудности и удостаиваются по заслугам аттестатов, ученых свидетельств, дипломов; с такими дипломами перед ними открываются многие пути и многие средства существования, прежде для них совершенно недоступные; и как сообщают, очень многие из них и в самом деле, достигая цели своих стремлений, живут трудом своим безо всякого содействия мужчин378.
Поэтому Бакунин доказывал незначительность женских достижений в масштабах общества. Он писал:
Соображая, как и чем бы они существовали, если бы они не добыли себе таких средств, таких прав и такой привилегии на труд, нельзя не порадоваться <>, но только в стране бедной, которая еще не в состоянии оплатить и то, что ей необходимо <> дополнительная деятельность нескольких сведущих или практикующих женщин, разумеется, ничего собою пополнить не может <> и женский вопрос <> являясь напрасною тратою сил, никоим образом <> не может не то что отвратить, но даже сколько-нибудь убавить насущную нужду его и все беды, из него истекающие379.
В качестве альтернативы профессиональному труду женщин как средству заработка Бакунин видел только проституцию. В его глазах судьбы нескольких тысяч успешных женщин не оправдывали ситуацию с женской конкуренцией, как и само существование «женского вопроса».
Он утверждал, что «мужская сила несравненно имеет более прав на внимание, чем все права женщин» и потому:
всякие женские вопросы должны, конечно, посторониться, чтобы дать место не женскому, а чисто мужскому делу. Пусть женщины позволят сперва устроиться мужчинам, и тогда, после, ужо, можно будет на досуге потолковать с ними и об их делах, и об их сокрушениях, а до тех пор и их действительный ум, и им врожденная скромность требовали б, чтоб они не только не мешали, не шумели и не путались в дело, которое есть не их рук дело380.
Другими словами, прекраснодушные интеллигентские идеи о потребности общества в образованных женщинах, их облагораживающем влиянии на это общество лопались как мыльный пузырь, лишь только вопрос вставал о собственных интересах мужчин.
Вслед за Чернышевским Бакунин также дал ответ на вопрос «Что делать?»: «Им, этим вопрошающим мужчинам и женщинам, следует ответить: не делайте ничего; это лучшее, что вы можете сделать»381.
Этот земский деятель не заметил тех преобразующих действий, которые к 1880‐м годам произвели россиянки. Его мысль, что «никакая действительная сила <> не станет ждать <> чтоб им предоставили право, они <> сами берут себе все, что им требуется», а те «кто ожидает <> свидетельствуют, что они лишены силы <> и имеют только пустое притязание»382, была им высказана с опозданием.
Мысль, что «никто ничего не даст» и ничего не изменится, если не взять дело в собственные руки, к 1880‐м годам уже была усвоена российскими равноправками и стала путеводной звездой активисток женского движения. Этот бакунинский тезис также был развит Ольгой Шапир, которая в 1908 году, обращаясь к участницам женского съезда, сказала: