Иван сидел в неудобной позе, ноги его затекли, спина от холодного мрамора окоченела, но он и не думал хоть как-то улучшить своё положение. Он совершенно перестал бояться этих двоих, и понял, что они его не видят, или не хотят видеть. Просто он слушал их голоса, впитывал в себя новизну ощущений, вбирал всё услышанное и увиденное до последней капли. На каком языке общались Учитель и Ученик, Иван не знал, да ему и неважно это было. Самым важным, самым главным было то, что Иван получал Знание. Теперь он знал, что этот простуженный, хлюпающий носом старик в просторных белых одеждах и мерлушковых онучах на босу ногу пишет Книгу. А его хмурый, темнокожий, в чёрном плотном одеянии Ученик помогает ему писать. Хотя слово «писать» тут звучит как-то неверно. Правильно будет сказать, что они плетут Книгу. Каждая страничка тут соткана, сплетена, собрана, сделана из великого множества волосков. Один волосок одна Жизнь, одна Судьба, одна Доля или Бездолье. Вот так вот. Иван не знал, сколько времени он просидел, но вдруг что-то случилось. Белый старик взял из протянутых ладоней своего тёмного ученика несколько волосков и принялся их рассматривать. Это было три волоса. Длинный русый, похоже, из девичьей косы, потемнее с рыжинкой, завивающийся непослушным колечком, в точности такой, как у самого Ивана, и опаловый жёсткий звериный, будто выпавший с чьего-то пушистого брюха. Иван потянулся вперёд повнимательнее посмотреть, что же будет делать старик. Потянулся и проснулся. Теперь он точно знал, что у Самура Вседержителя есть одно очень важное Дело он пишет Книгу. Вернее, плетёт, или вяжет, ну, в общем, что-то в этом роде.
***
Арефа с Маленой сразу поняли, кто перед ними. В редкие моменты обострения ощущения жизни и смерти к человеку приходит знание. Когда человек одержим одной мыслью, он каким-то своим тайным звериным чутьём обоняет приближение перелома и отключает такие ненужные чувства, как страх, любопытство, ненависть, радость или любовь. Человек перестаёт быть человеком. Он становится чем-то другим. Арефа и Малена сговорились между собой взойти на погребальный костёр сына вместе, держась за руки. Их сын умирал, и вместе с ним умирали они. Алёна пришла в этот дом спасти не одну жизнь, а три. Она знала о сговоре между мужем и женой. Её это и злило, и восхищало. Девушка в жизни пережила много бед и потерь, но никогда до сегодняшнего дня не задумывалась над возможностью уйти из жизни добровольно. Бесстрашный боец и изрядная баламутка, Алёна без малейшего сомнения встала бы на защиту своих близких Ивана и кота. Да-да, за кота она любому бы кадык вырвала голыми руками. Кот был ей дорог. И с каждым днём его дороговизна лишь возрастала. А если кому-то в этом мире и суждено было разделаться с Симом, так это могла быть только сама Алёна. Но чтобы вот так запросто решить уйти к Самуру. Не ждать, когда Он призовёт, а самому, без Его помощи. Это было какое-то новое ощущение, необычное, пугающее и будоражащее. Будто ей предстояло нырнуть в прорубь. Мысли мелькали в её голове с бешеной скоростью. Но Алёна не дала себе поблажки. Она встала перед этими людьми и начала поочерёдно тыкать в них своим грязным указательным пальцем, приговаривая:
Ты пойдёшь по соседкам и соберёшь двенадцать ведёр парного молока да кликнешь своих товарок в помощь натаскать двенадцать ведёр колодезной воды, тут Алёнин палец с хозяйки был переведён на хозяина. Ты принесёшь из красильни три чана, разожжёшь во дворе костёр и в одном чане вскипятишь воду. Тоже ровно двенадцать ведёр, да чтобы кипела-бурлила. И в дом до закатных битов ни одна тля проникнуть не должна
Сказала, сверкнула синими глазищами, развернула хозяев к двери и дала им в спины хорошего тычка.
Очень быстро все приказания девушки были исполнены. Посреди горницы стояли три чана: с парным молоком, с крутым кипятком и с колодезной водой, от которой, как от горячей шёл пар. Ещё Алёна, перед тем как припереть дверь, велела Малене принести четыре курячьих яйца. Когда всё было готово, она оглядела избу, подошла к двери и, привстав на цыпочки, легко сняла чучело филина. Отдала птицу мявшемуся у порога обескураженному Арефе и сказала:
Знаешь, кожемяка, я твоего мальца сейчас из нави тащить буду. Вытащу али нет как Самуру будет угодно. А ты мне должён одно пообещать
Ох, ведуньюшка, так ведь я ж
Не перебивай, от строго взгляда девушки рот кожемяки захлопнулся сам собой, пообещай мне это эту вот его, она указала на филина, мне отдать. Обещаешь?
Арефа не нашёл слов. Лишь молча кивнул.
Для ведовства всё было готово. Не готова лишь пока была сама ведунья. Алёна постояла в нерешительности мгновенье, затем что-то неслышно прошептала и в один миг скинула всю свою одежду. Туго заплетенную длиннющую косу обычная девушка расплетала бы ой как долго, Алёне же достаточно было провести ладонями по всей длине косы, как та тут же распелась сама собой. Волна русых волос хлынула по обнажённой девичьей спине и, прикрывая молочной белизны ягодицы и бёдра, успокоилась под коленками. На дворе только что был светлый весенний денёк, как вдруг слюдяные оконца избы затянуло чёрной пеленой и в горнице стало темно как в погребе. Даже запах в доме изменился. Силы нави не привыкли уступать, пусть даже и могучей ведунье. Сейчас Алёну пока только предупреждали, чтобы она одумалась и не вступала в неравную борьбу. Однако плохо же знали на том свете характер Алёны, дочери Елани из рода Свиристелева.
Пока велись спешные приготовления во дворе Арефы и Малены, Иванушка узнал ещё кое-что. Соседский мальчишка, живущий через улицу, приятель умирающего мальца, рассказал Ивану, что болезнь на Арефова сына наслал чёрный чародей. Иван сперва засомневался, но мальчишка показал ему неоспоримое доказательство своей правоты. Страшным шепелявым шепотом Серок, этот девятилетний любитель тайн, на ухо поведал Ивану историю о Проклятом колдуне и Несчастном сыне кожемяки.
История о Проклятом колдуне и Несчастном сыне кожемяки, рассказанная Иванушке Серком под большим секретом (при этом мальчишка так старался, что заплевал Ивану правое ухо, полшеи и ворот рубахи)
Почти четыре седмицы назад в Прасте случился небольшой переполох. Через Южные ворота в город въехал необычного вида странник. Верхом он был на маленькой дикарской мохноногой лошадке, неказистой, но выносливой и непривередливой. Несмотря на установившуюся тёплую погоду, странник с головы до ног был укутан в толстый шерстяной плащ. На голове у него было нелепое сооружение, напоминающее бабий кокошник вперемешку с воинским шлемом. При ближайшем рассмотрении это оказалось шапкой из войлока, видимо, когда-то бывшего белым, а теперь из-за дождей и дорожной пыли ставшего коричнево-серым. Обут чужеземец тоже был невесть как: на босу ногу чудные башмаки с каблуками. Пятки в них оставались открытыми, а носы, напротив, были закрыты, сильно удлинены и загнуты вверх. И ведь не лошадь и одежда были самыми примечательными в облике чужака, а его кожа. Она была черна, как печная сажа. Сказать, что приезжий был молод или стар, Серок не мог, потому что из-за необычного цвета лицо чужака не поддавалось никакой классификации. Стражники, исправно нёсшие в тот момент дозор на Южных воротах, мягко говоря, обалдели. Но, несмотря на то, что удивлению их не было границ, мозгов-то у мужиков хватило, чтобы отправить посыльного за пепельниками. Те прибыли так быстро, как только позволяла их чинная неторопливая походка. Один из двоих прибывших разговаривал с чужаком на незнакомом языке, причём не на том, на котором говорил сам странник. Сначала пепельник, как и полагается, заговорил с ним на самурейском, потом на гандейском, потом на сахамарском, и лишь в последнюю очередь на том, который знал сам чужестранец. Сметливый стражник подметил, что чужак с трудом подбирает нужные слова, да и пепельнику разговор давался нелегко. Странное дело, но чужак каким-то чудом смог уговорить подозрительных пепельников пропустить его в Праст. Может быть, его выручила светившаяся в глазах рабская покорность и полная отрешённость от происходившего, так не свойственная местным жителям. Может быть, помогло то, что при нём не оказалось и щепотки целебень-травы. Может быть, на пепельников каким-то образом подействовал вид охранной подорожной с княжеской печатью. Кто знает? Одно стражникам было известно наверняка: чернокожий пришелец не заплатил Серым братьям ни монеты. И не потому, что у него не было денег, напротив, в увесистом поясном кошеле после уплаты въездной пошлины ещё прилично серебра оставалось. А потому, что пепельники никогда ни у кого ничего не брали. И рук их, постоянно глубоко засунутых в широкие рукава ряс, тоже никто и никогда, кроме самих пепельников, не видал. Не о пепельниках, однако, сейчас идёт речь, а о чёрном колдуне. В Прасте чужеземец провёл одну и половину седмицы, и всё это время он просидел на самой высокой смотровой башне. Не слезал оттуда ни за едой, ни за питьём, ни за какой другой нуждой. Раскорячил на смотровой площадке какие-то чудные палки и не отходил от них ни днём, ни ночью. По светлому времени смотрел на солнце, по тёмному на луну и звёзды. Иногда отваливался от своих палок и чего-то карябал в пергаментных свитках. Когда чужеземец слез с площадки, ему, ослабевшему от голода и бессонницы, пришлось держаться на опору башни. Но на измождённом и уже даже не чёрном, а сером от лишений лице блуждала беззаботная белозубая улыбка. Что бы он там ни рассматривал на небе, он увидел то, что хотел. Вокруг чужака собралась толпа галдящих ребятишек, среди которых были и Оленёк с Серком. Счастливый чужеземец поманил к себе ребятишек и самых смелых, не побоявшихся подойти к страшному незнакомцу, ждало чудо. На чёрной ладони пришельца лежали яркие разноцветные камушки. Один камушек незнакомец положил себе в рот и удовлетворённо захрустел, показывая, что камушек очень вкусный. Ребятня моментально разобрала заморское угощение. Детишки начали пробовать дивные камушки и поняли, что ничего вкуснее за свою недолгую жизнь они ещё не пробовали. Ели угощение все, кто в тот момент находился на площади, а занедужил один Оленёк. На следующий день мальчик не смог подняться, весь горел и метался по постели. Через пару дней всё его тело покрылось гноящимися ранами. Он то и дело впадал в забытьё, а в те редкие моменты, когда приходил в себя, так кричал от жгучей боли, что соседи в ужасе закрывали ставни на окнах и затыкали печные отверстия. Но крики умирающего ребёнка всё равно были слышны далеко в округе. В последние три дня силы покинули его полностью. Громкие крики перешли в еле слышные стоны. В тот день, когда небывалый недуг пришёл в дом Арефы и Малены, туда же наведались и пепельники. Внимательно осмотрели больного ребёнка, не боясь заразиться, и сказали: «Готовьте ему лодью». Городской голова сперва было навострился послать людей вдогонку чёрному звездочёту, но остальные детишки были здоровы, и власть суетиться перестала. А зря
***
Крепкий дубовый стол украшение горницы. Столешница, выскобленная добела, длань божья. Сюда-то Алёна и выгрузила свои заветные мешочки. Из первого самого увесистого отсыпала на ладонь полпригоршни травы, из второго, поменьше, досыпала на ладонь три щепотки и, наконец, из самого маленького и самого ценного, кучечку величиной со свой мизинчиковый ноготок. Плавно, осторожно, боясь чихнуть или кашлянуть, Алёнушка засеменила к чану с кипятком и сыпанула в него треть смеси со своей ладони, потом треть ушла в колодезную воду, а вот у чана с молоком девушка задержалась подольше. Тщательно стряхнула с левой ладони в молоко остатки целебень-травы, развернула обе ладони в сторону стола, где аккуратной стопкой лежала её одёжка и стояли полуразваленные сапожки. Из левого сапога вдруг не спеша выполз нож, развернулся рукоятью в сторону развернутых ладоней, сбалансировал в воздухе и плавно подплыл к хозяйке. Алёна привычно ухватила левой рукой костяную рукоятку, занесла над своим правым предплечьем и полоснула по руке. Из глубоко пореза тут же обильно заструилась кровь. Двенадцать крупных тёмно-вишнёвых капель упали в чан с молоком. Лишь последняя капля коснулась молочной поверхности, как мир перевернулся с ног на голову. В доме завыло, завизжало и зарычало страшными навьими голосами. Белая поверхность закипела иссиня-чёрной зловонной жижей. Из неё полезли лапы и морды невиданных чудовищ. Весь этот рычащий и визжащий комок чешуйчатой, мохнатой и бескостной плоти рвался к ведунье с единственной целью утащить к себе, в свой потусторонний навий мир. Чтобы рвать, кромсать, уничтожая всю, до последнего кусочка. Чтобы забрать себе её светлую душу. Девушка сначала в испуге отшатнулась от страшного видения, но тут с топчана раздался еле слышный в страшном рёве жалобный стон, и она очнулась. Медлить было нельзя. Оленёк испускал дух. Алёнушка решительно развернулась лицом к рвущимся в её сторону исчадиям и вскинула руки к небу. Она зашлась в глубоком надсадном крике, идущим не из горла, а из самого нутра. И словно в ответ на её вызов твари полезли из чана. Вот уже несколько капель упало на пол избы, и на месте их падения образовались чёрные дымящиеся дыры толстенные кедровые доски прошило насквозь, как вышивальщица, не задумываясь, протыкает иглой полотно. Этого Алёна стерпеть уже не могла. Она вытянула руки в сторону чана с тварями. Лицо девушки исказилось в оскаленной гримасе, каждый волос на её голове стал жить своей собственной жизнью. Они объединялись в тонкие пряди, на конце которых вырастали шипящие змеиные головки, змейки обвивались вокруг навьих прислужников и сдавливали их убийственными удавками. Женский волос очень прочен, а уж укреплённый наговором и отваром из целебень-травы, становится непобедимым оружием. Когда последняя придушенная тварь убралась на свою тёмную сторону, молоко вновь приобрело обычный белый цвет. Алёна встряхнула головой волосы приняли свой всегдашний вид; подошла к топчану и стала разворачивать замотанного в тряпицы мальчишку. На его теле не было живого места от язв и гноящихся ран. Совершенно непонятно было, за что в этом истерзанным хворобой теле цеплялась жизнь. Когда последняя обвязка, пропитанная облепиховым маслом, топлёным гусиным жиром и ещё какой-то гадостью, была снята с тела мальчика, Алёна взяла мальчика на руки и пробормотала:
Хворый-хворый, а весу в нём, поди, сто баров.
На самом деле Оленёк шибко исхудал за время болезни, и рёбра его так и выпирали из-под изъязвленной кожи. Но борьба с навью измотала девушку так, что ей сейчас и Сим показался бы размером со слона. Очень боясь упасть, она добрела со своей драгоценной ношей до молочного чана и опустила туда мальчика. Она полностью погрузила его в молоко, оставив на поверхности лишь светловолосую голову. Странные чувства возникли в её душе, когда вдруг ей подумалось, что лица и шеи мальчика болезнь не коснулась. Глаза у него были полуоткрыты, но ничего не видели он был в забытьи. И Алёна видела, что сын кожемяки невероятно красив. Красив не так, как бывают красивы сытые, здоровые и обихоженные дети богатых родителей, и не так, как бывают красивы босоногие, загорелые и свободные детишки землепашцев и работных людей. Он был красив внутри. Он был красив так же, как был красив её Ванюша до того проклятого дня. Эх-ма, не время сейчас в горькие воспоминание уходить. Надо чужого мальца до конца спасать. Половина дела ею уже была сделана. Алёна пошептала над молоком, оно взволновалось, но почти тут же успокоилось. На лицо мальчика вернулся лёгкий румянец, цвет губ из сине-жёлтых стал алым, а дыхание из частого и прерывистого превратилось в спокойное и ровное. Пришла пора переложить его в чан с горячей водой. Алёна голым локотком попробовала горячую воду и убедилась, что та остыла уже достаточно, чтобы не обжечься. Она перенесла мальчика в этот чан. Оленёк всё ещё был без сознания, но язв на его теле стало гораздо меньше, а раны затянулись плотной кожистой корочкой. Алёна пошла посолонь вокруг чана и стала читать один из тех наговоров, которым её обучила покойная тётка.
Двенадцать кругов с наговором явно помогли: Оленёк приподнял голову, удивлённо заозирался вокруг и чихнул. Пришло время переносить его в последний чан. Хвала Вседержителю, что Алёне не пришлось тащить его на руках. В колодезную воду Оленёк залез сам. И оттуда уже вылез совершенно здоровым человеком.
***
Всё это время Сим просидел в овине. В ночь перед приходом троицы в Праст хозяйская корова отелилась. Большеголовый телёнок нетвёрдо стоял на ножках, то и дело припадая к материнскому вымени. Сообразительный кот долго внимательно присматривался к действиям телёнка и, наконец-то, решился. Если бы не дикий голод, от которого кружилась голова, Сим не рискнул бы подойти к корове. Дома Алёна и Иван корову не держали молоко им доставалось путём натурального обмена с сердобольными соседями, поэтому Сим, три года проживший в деревне, имел весьма смутное представление о том, откуда берётся молоко. И вот случай помог. Телёнок в очередной раз отвалился от материнского вымени, и следом за ним бочком-бочком Сим подкрался к бурёнке. Привстав на задние лапы, мягкими передними кот обхватил сосок коровьего вымени и тихонечко потянул вниз. Молочко тонкой тёплой струйкой потекло на солому овина. Эх, драгоценная жидкость пропадала! Сим огляделся в тёмном овине. Темнота, как известно, друг молодых котов. Кот узрел прислонённый в углу кусок старой полуистлевший рогожки и немедля подтащил его к корове. Теперь всё молочко попадало на рогожку. А уж слизывать его с плотной поверхности коту не составило никакого труда. К моменту полного выздоровления Арефова сыночка Сим был абсолютно счастлив.
Молока в кошачий желудок влилось на пару литров больше, чем помещалось туда любой другой жидкости, тёплый телёнок лежал около своей усталой мамаши, которая флегматично пережёвывала прелое сено, а усатый бродяга лежал тут же, привалившись сытым брюхом к пегому бочку телёнка. Любой нормальный кот в такой ситуации давно бы удрых, но только не Сим. В отличие от обычных домашних кошек симосиды спали не по 16-18 часов в сутки, а три-четыре. Да это и сном и назвать-то нельзя было, потому что один глаз у Сима во время дрёмы всегда был приоткрыт, то есть соблюдал бдительность. Тесная духовная связь с Иваном и, как это ни странно, с Алёной позволяла Симу всегда точно определять, что сейчас делают брат и сестра и в каком они настроении. Об Иванушке Сим не беспокоился. Отзывчивая соседская кумушка, та, что в жемчугах к колодцу ходила, приютила Арефу и Малену, а с ними и Ивана. Так что мальчик сейчас был сыт и спокойно подрёмывал, сидя на низенькой приседке у соседской печки. Сестрице же пока было не до отдыха. Она сидела на корточках в углу Арефовой избы и катала по полу куриное яйцо. Это было последнее. Три предыдущих яйца были уже накатаны и разбиты в старую плошку. Вместо яичных желтков в плошке плавало три чёрных дымящихся глаза это болезнь вышла наружу. А вот последнее четвёртое яйцо оказалось чистым.