Простите мя, люди добрые, за то, что умысел злой сотворил. Не гоните, небось, пригожусь я вам ещё.
Переглянулись путники меж собой, а Трофим вспомнил, что Коська местным назвался. И правда, мог он пригодиться в походе по окрестностям Онеги-озера. О том он Савойе, как старшому, всё и рассказал. Тот с сомнением посмотрел на тщедушного русича:
Слаб он, да и коней запасных у нас нет.
Трофим тем временем уложил Коську на своё лесное ложе, прикрыл того зипуном.
Месье Савойя, через день-другой я и Кортье и этого заморыша на ноги поставлю.
А сухопарый де Трушанье воскликнул:
Мой конь,пожалуй, и меня и этого паренька выдержит.
Утром следующего дня Савойе удалось подстрелить молодого лося и двое суток все, в том числе и раненые, усиленно питались, набираясь сил. Остальные принялись коптить в дорогу мясо добытого зверя. А на третий день вскочили путники на своих коней и продолжили путь, направляясь как раз к той самой Вытегре. В само селение всем гамузом решили не въезжать. Отправили туда пеше на разведку Трофима да Коську. Пока шли до заимки, Коська признался тартарцу, что их банда не раз ночевала и столовалась там.
Одна улочка в той заимке и была. По одну сторону несколько избушек бревенчатых, почерневших от времени стояло, по другую бугры и норы землянок. Повёл Коська Трофима к первому же бугорку, благо уже рассвело.
Тут в землянке энтой матушка моя живёт.
А где батька твой?
Да его медведь задрал ещё зим пять назад.
На улочке пока никого не было видно. Лишь вдалеке, от самой крайней избы,
отделилась человеческая фигурка, рядом с которой просматривался силуэт коровы. Коська проследил за взглядом тартарца и ухмыльнулся:
То Фенька блаженная свою корову на выпас повела.
Спустились они по земляным ступенькам вниз. Откинули полог из куска замызганного рядна. В нору эту свет через одно-единственное оконце едва проникал, но Коська уверенно шагнул к дальней стенке.
Мамо, спишь ли?
На жердяном топчане, покрытом пахучим сеном и куском рядна, шевельнулась сухонькая седовласая женщина. Увидев сына, встрепенулась она, руки к нему протянула:
Сынку, родненький мой, вернулся! А мне сказали, что Челим окаянный повёл вас на Ладогу.
И там мы побывали и на Онеге. Нет теперь ни Челима, ни Пахи, ни Гурьяна, ни кого ещё, покосился Коська на тартарца, добавил, Сгинули они. Ты скажи кто ещё из нашей ватаги Челима на заимке остался?
Да почитай, никого и не осталось. Разве что Васька Кривой рану свою залечивает.
Коська тронул тартарца за рукав:
Это матушка моя, Гостята. А Васька Кривой, тот человек безобидный. Лет десять назад
через нашу заимку дружина княжеская проезжала. Узнал воевода дружины, что мы без креста живём да Перуну поклоняемся, рассвирепел шибко и давай нас под крест подводить, идолов наших сжигать. Мы тут, на северах испокон веков своим богам поклонялись. Васька и скажи это в лицо воеводе. А тот недолго думая хрясь его саблей по шее. Вот с тех пор и окривел Васька и стали кликать его Кривым, шея-то у него подрезана была!
Гостята тем временем выставила на стол чугунок с пареной репой, крынку с козьим молоком, да две малые краюхи хлеба ржаного. Трофим, держа в уме, что это может быть последняя снедь у хлебосольной хозяйки, сунулся в свою котомку и вытащил из неё огромный кусище лосятины, прожаренной и подкопчёной на костре. По землянке тотчас же поплыл запах ароматного дымка. У женщины при виде такого богатства слёзы из глаз брызнули. Она отродясь не видела такого мясного изобилия. И всё же с опаской поглядывала она на огромного гостя, по сравнению с которым её взрослый сын выглядел щуплым подростком.
Пойду козу свою на прикол травный поставлю, а то соседи подумают, не случилось ли что со мной.
А много ли у вас соседей на заимке вашей?
Вздохнула тяжко Гостята:
Да уж теперь совсем мало осталось. Девятерых Челим на промысел увёл, вот Васька Кривой ещё, да у Челима и Егорки в избах жинки их с детьми сидят, их дожидаются, да Фенька блаженная в крайней избушке живёт.
Вот в самый просторный дом бывшего атамана ватажников Трофим и позвал своих сотоварищей. А там и правда, детишек семеро мал мала меньше копошатся на палатях. Всех встретила на пороге дородная женщина с волосами на голове, которых ,похоже, гребень никогда не касался. Увидев, что гостей незваных привёл Коська, она схватилась
за сердце и попятилась назад. Старшая дочка Челима тоже вернулась домой после того как выгнала коров из сарая на выпас и теперь растерянно посматривала то на Коську, который должен был быть с её отцом, то на гостей в странных одеждах и со страхом она смотрела на великана среди этих людей. Тамплиеры ещё будучи на Готланде, распрощались со своими плащами с нашитыми на них крестами Ордена, посчитав их неуместными среди этих варваров.
Что могли сказать тамплиеры этой женщине, этой девочке с испуганными глазами, малышне копошащейся на полатях? Что сложил их муж и отец голову свою забубённую в ночной схватке? Об этом пусть Коська потом им скажет. Трофим, пошептавшись с Савойей за приличный кусок лосятины выменял у хозяйки две полные ковриги ржаного хлеба и тут же засобирались они в дорогу. Коська вызвался проводить путников до озера Лача ,что лежало в ста вёрстах на восток от Онеги-озера, благо, что в сарае хозяйском стояла лошадь Челима, и хозяйка хоть и неохотно, но позволила Коське временно забрать лошадку.
Путники были уже недалеко от Лачи, когда Коська признался:
Дале Лачи я не ходил, но знаю что на восток от озерца этого Онега-река, а затем и Двина Северная текут прямо на север, а вам значит, только на восход солнца идти. Путники и без него знали, в какую сторону им стопы свои направлять. День за днём, неделя за неделей шли они на восток, чувствуя с каждым днём, что не так жарко солнце их лица опаляет. Но Трофима например не это больше удивляло. Удивляло малолюдье этих мест. Ведь в родной Тартарии он другим был избалован. Там на каждой реке или её притоке гроздьями стояли города, селения, храмы да скиты. А здесь, на русском севере в течение не одной сотни лет княжеские дружины так «прорежали» местную «нехристь», что редко где можно было встретить людей.
До уральских гор путники добрались уже в самое предзимье. Спустившись с восточного склона Урала они впервые наткнулись на казачий разъезд тартарцев.. Да, ещё не было донских и запорожских, терских и кубанских казаков. Эта служивая часть русов и русичей появилась ещё со времён противостояния с ариманами, именуемых теперь ханьцами, а ещё китайцами. И хотя нагло украл у нашей общей истории царь Пётр Первый целых пять тысяч лет, нужно понимать и всегда помнить, что предки наши эти пять тысяч лет в бдениях великих прожили и до наших дней дожили, что бы ни говорили нам современные историки, знающие только ту историю, которую нам написали великие и гнусные фальсификаторы типа Миллера-Шпеера.
В конном разъезде было всего пять человек. Казаки сидели на мохнатых приземистых лошадках и ноги ездоков едва до земли не доставали. Но Трофим в отличие от тамплиеров знал, чем хороши тартарские лошадки. Нипочём им были ни мороз, ни жара, ни худая кормёжка во время пути. Он всматривался в лица со знакомыми вроде чертами и даже полез было целоваться-обниматься со своими земляками, но такой же громадный телом старшинка разъезда лишь холодно поприветствовал путников и самого Трофима, не признав в нём родную кровинушку. Одежда французов, их шпаги насторожили казаков, выдавая в легко одетых путниках чужаков. А у него был строжайший приказ не пускать чужеземцев в свою страну. Старшинка лишь слегка смягчился, когда Савойя,
поднаторевший в языке тартарцев объяснил Миките, так звали старшинку, что дело у них есть неотложное к их государю. При этом он помахал перед носом казака, слегка потрёпанным свитком с им же написанным посланием, правда на французском языке.
Микита даже скривил лицо как от зубной боли, пытаясь прочесть письмо. Решение проблемы с пропуском незванных гостей через свой кордон было, что называется ,не на его зарплату.
Трофим посмотрел на своих спутников да призадумался. Пока они двигались, сидя верхом на лошадях, не мёрзли они так, как сейчас, в ожидании решения старшинки. Ведь от самих лошадок шло тепло, да и спешиваться всадникам приходилось не раз, обходя завалы лесные. А теперь южане еле сдерживали дрожь от холода, и губы их синими стали как у вчерашних покойников. Он снова к Миките оборотился:
Ты вот что, Микита, ты давай решай, пущать нас или не пущать, а то видишь что с французиками деется, того и гляди замёрзнут да заболеют они. Вишь, как они легко одеты. Дай ты им что-нибудь из одёжки тёплой, а вон тот, седой, Трофим кивнул на Савойю, вполне с тобой расплатится.
Ещё раз хмуро посмотрел Микита на гостей. И правда, у тех уже зуб на зуб не попадал. Крякнул он с досады, да под навес направился, где стояли запасные лошадки. Вскоре гости нежданные были одеты в зипуны тёплые, в малахаи меховые. Повеселели они, правда, при этом с удивлением таращились то на казаков кордонных, то на Трофима своего. Ему-то старшинка никакой одёжки не дал. Тот как был в сермяге да безрукавке облезлой, так в ней и доехал до кордона, представляющего собой несколько добротно сделанных бревенчатых изб. Но от Трофима всё время валил пар, столько энергии было в этом человеке.
Тамплиеры к вечерней трапезе вытащили последний кусок лосятины, что «задержался» в котомке Кортье. А казаки выставили на низкий стол из двух плах свои нехитрые припасы: балык осетровый, горку из жареных тушек рябчиков, туесок с клюквой промороженной и баклажку с медовухой. Чуть разморенный теплом большого костра и чаркой-другой медовухи, Трофим рассказал землякам о своих мытарствах. Ещё не дослушав рассказ тартарца до конца, снова хмыкнул Микита, тихо отошёл куда-то, но вскоре вернулся, держа отороченный мехом зипун в руках. Молча накинул он эту одёжку на плечи Трофима и участливо похлопал его по плечу. А Трофим, вспомнив вопрос тамплиеров на который он не смог ответить, к казакам обратился:
А скажите, братцы, кто сейчас правит в стране нашей?
Памятуя о том, что им сейчас рассказал Трофим, казаки не слишком удивились его вопросу. Посыпались и ответы:
Сын Святозара-старшего сейчас правит.
Кличут его Святозаром Вторым.
Умница царь у нас, все науки преодолел, на всех языках бает.
Особенно жинка у него милая да пригожая, Евдокея-красавица.
И тут же усатый моложавый казак получил подзатыльник от старшинки:
Ты на чужих, особливо на царских жинок рот не разевай, свою заведи.
Казак притворно заверещал:
Да когда же мне, служивому, жинкой обзаводиться? Я ведь всё в разъездах да бдениях, недосуг мне жениться.
Ты, Завид, хоть женатый, хоть холостой всё одно бы завидовал семейным мужикам. Пропусти разок поход к кордонам, да и обженись наконец! А-а, Микита махнул на казака рукой, как был ты Завидом, так им и остался.
У многих казаков от выпитой медовухи языки совсем развязались и долго бы они косточки Завиду перемывали, если бы Микита вдруг не гаркнул:
Ну всё, всё, раскудахтались тут, как курки на насесте. Поздно уже, а завтра всех до зари разбужу. Пойдём к Шеркале, там на Оби-матушке,небось, последний караван до Грустины собирается, поспеть бы к нему.
В Шеркалу успели прибыть в самый раз. И через день караван из семи кочей ,нагруженных в основном мехами, мясом дичи лесной, мешками с вяленой рыбой тронулся под парусами вверх, против течения реки. Целую неделю сиверко надувал паруса кочей, и они споро бежали по студёным уже волнам тартарской реки. Понятия «сибирь», «сибирская река» тогда ещё не было. Это название окончательно «прилипло» к этой огромной территории лишь спустя несколько веков.
Виконт Кортье почти всю дорогу лежал под навесом в коче и редко когда высовывал нос наружу. Он был из тех, кто считал, что именно его Франция, Париж центр, пуповина всего мира, а то, что было вне этого мира, он считал варварским приложением к его «цивилизованному» мирозданию. Де Трушанье, наоборот, искренне удивлялся тому, что он видел за бортом коча. Да, он не увидел ни одного каменного здания или строения. Даже храмы и маленькие церкви здесь строились из дерева. Но сколько же было здесь, на этих далёких от его Франции, берегах городов и селений! Наверное, уже больше сотни их проплыло мимо них. Некоторые дома в этих городах были очень недурны собой. У наиболее близких к воде домах-теремах маркиз рассмотрел витиеватые узоры на наличниках окон, качели во дворах, флюгеры на крышах.
А Трофим и Савойя спускались под навес только на ночь. Граф часто замечал на лице
Тартарца слёзы, которые тот украдкой смахивал, таясь от чужестранца. А француз и не думал чем-то попрекать этого мужественного и отчаянно храброго человека. Разлуку с Родиной каждый переживает по-своему. Кто-то даже с радостью расстаётся с ней, надеясь, что чужбина за такое предательство уж точно не отторгнет беглеца и он там обязательно обретёт своё иллюзорное счастье. Вот сейчас, во время, не побоюсь этого сказать, очередной эпохальной войны между русским миром и Западом, тысячи молодых и не совсем молодых, порой «заслуженных» людей рванули за «бугор»: в Грузию, Армению, Казахстан, Израиль и куда подальше. Кто-то из них,, таким образом решил избежать мобилизации в армию, кто-то выразил бегством своё несогласие с тем, что мы имеем право на самозащиту. Но у этих людей, сбежавших из страны, на мой взгляд, память как у аквариумных рыбок. Ведь пора привыкнуть, что каждые сто лет у западников начинают чесаться руки и другие части тела, при этом на них появляются привычные для них кресты да свастики. Значит опять пришла пора очередной смертельной схватки между Тьмой и Светом. Наверное,жизни свои никчёмные эти бегунки от смерти уберегут. А вот уберегут ли они свою душу, если она у них есть, от мерзкого чувства предательства,
которое их будет преследовать всю оставшуюся жизнь?
А вот такие люди, как Трофим, несмотря на лишения и опасности, несмотря на то, что страна палец о палец не ударила, чтобы выручить их из неволи, всегда будут стремиться вернуться на Родину, так уж они устроены, такими их мамка с папкой воспитали.
Скажи, Трофим, тебе с посольством вашим в Московии приходилось бывать?
Разок побывал во Владимире, стольном граде Руси. Да недолго мы у них пробыли. Там между князьями вечная грызня из-за власти идёт, недосуг им дружбу устраивать с соседями.
Да, о том и я слышал, Савойя проводил взглядом очередной городок на берегу реки, однако ни готы, ни Орден Тевтонский, ни половцы, ни свеи их страну так и не смогли завоевать, впрочем, как и твою, братец.
Верно говоришь, граф. Мы ведь с русичами братья кровные, у нас только веры разные, а так, когда кто нападает на нас, мы про дрязги свои забываем да против ворогов все как один поднимаемся. Так было у наших предков славных, так есть и сейчас, такие мы уж люди непокорные.
Далеко ли ещё до Грустины твоей?
Теперь уже рукой подать. В том месте, где она стоит, в Обь Иртыш впадает. А раньше, когда царь-батюшка Святозар на престол всходил, в верховьях Оби столица наша обреталась. И уж при мне он повелел наш стольный град на новое место перенести, так как степняки стали одолевать рубежи наши, вот он и поостерегся.