Некоторое время у Кита были проблемы с хулиганом по имени Мартин.
Родители Мартина брали его с собой, когда приезжали к нам в гости. Он всегда попадал в неприятности и сваливал вину на меня. Отец наказывал меня перед всеми. Однажды я решил, что с меня хватит. Я зажал Мартина в угол за гаражом и закричал: «Я тебя убью, сукин ты сын!» Когда отец оттащил меня, Мартин был без сознания. Я убил бы его, если бы меня не остановили, совершенно точно. Ничего удивительного, что я получил ремня. В тот раз я правда был виноват.
Оглядываясь назад, Кит рассматривает тот случай как поворотный пункт в своем раннем развитии.
Именно тогда я начал думать, что во мне живут два человека и один наблюдает за другим. Когда я бил Мартина, добрая часть меня стояла в сторонке и смотрела. Может, я до сих пор такой. Когда я решаю какую-то серьезную проблему, мне кажется, что я где-то снаружи, наблюдаю за самим собой. Я могу честно сказать, что тот человек, который избивал Мартина, не был мной настоящим. Я никогда не причинил бы зла другому ребенку, что бы тот ни натворил. Это было не в моем характере. Но в тот день я как будто отступил в сторону и позволил плохой своей части взять верх. Точно так же было с женщинами, которых я убивал. Мои убийства происходили как в замедленной съемке, и позднее я фантазировал о том, что мог бы сделать. Я думал: Если бы все это повторить, я сделал бы по-другому. Но, так или иначе, те девушки оказывались мертвы.
В семь лет Кит заболел одновременно импетиго и пневмонией, и его посадили на карантин в его комнате. Мать смазывала бальзамом его язвы, пока остальные дети старались держаться от него подальше. В конце долгого заточения Брэд, Брюс и Шерон построили ему домик на дереве. В избирательной памяти Кита это единственный случай проявления товарищества с их стороны за все детство. Домик оставался его излюбленным убежищем, пока он не наткнулся на небольшую заброшенную школу, где устроил свой форт на пыльном чердаке, который делил с крысами и летучими мышами.
Сколько Кит себя помнил, животные, большие и маленькие, казались ему более реальными, чем собственная семья. Он объяснял, что провел все детство в некоем подобии «мира Кита». Братья и одноклассники оттуда были полностью исключены.
Ко мне всегда относились как к изгою, и таков был мой ответ.
День рождения они праздновали вместе со старшим братом Брюсом, и каждый год мать устраивала для них совместные вечеринки. Брюс был общительным, дружелюбным мальчуганом, и праздник всегда крутился вокруг него, а не Кита.
Меня это задевало. Единственное, что было на этих вечеринках хорошего, торт, который мама всегда пекла. Он был шоколадный с малиновой начинкой, политый шоколадом и украшенный зефирными кроликами. Сверху она делала гнездо из половинки кокоса и насыпала туда мармеладки. Мама заворачивала мелкие монетки в вощеную бумагу и прятала их в торт.
Погружаясь в эти шоколадные воспоминания, Кит не забывал отмечать, что монетки всегда находили другие дети не он.
С первых дней в начальной школе, находившейся в полутора километрах от дома, мальчика дразнили за крупное телосложение. Он не отвечал обидчикам, потому что боялся, что его накажут сначала учителя, а потом отец. Он горбил спину и пытался копировать других детей.
В первом классе я заполнял целые страницы воображаемыми «буквами» просто каракулями, черточками и кружками. Я сам не понимал, что пишу, но думал, что учительница поймет. Я считал, что так делают все в школе. В конце первой недели она подняла вверх мою тетрадку и сказала: «Вот как не надо делать». Она опозорила меня перед всеми.
В первом классе Кит постоянно получал плохие оценки, и его собирались оставить на второй год.
Я боялся приносить домой дневник. Меня лупили много месяцев, прежде чем выяснилось, что у меня близорукость. Я не видел, что написано на доске. Я пожаловался бы раньше, но мне казалось, что у всех детей есть эта проблема. Это была моя ошибка, а не учителей и не родителей. Когда в конце концов все выяснилось, мне купили очки, и мои оценки немного улучшились. Но я так и не догнал остальных.
Координация у мальчика тоже не успевала за стремительными темпами роста, и он ходил, пошатываясь и спотыкаясь. Так толком и не научился скакать на лошадях. Если отцовский конь Динамит переходил на рысь, Кит сразу с него падал.
На физкультуре в школе устроили эстафету, где нужно было пропрыгать или пробежать с подскоком до следующего участника. Когда очередь дошла до Кита, он запрыгал на месте.
Остальные дети стали смеяться, и он через стадион побежал домой.
Я сказал себе: Ну и ладно. Они мне не нужны.
В начальной школе к нему так часто применяли телесные наказания, что впоследствии, когда у него не осталось других занятий, кроме как обдумывать свои былые прегрешения, он сочинил целое эссе насчет боли и наказаний. Написанное в его обычном мелодраматическом стиле, оно сопровождалось тщательно прорисованными графиками и диаграммами и называлось «Ремень в школе Ансуорта»:
Я впервые познакомился с «бобровым хвостом» в первом классе начальной школы. Нашим знакомством стали три удара по ладоням. Сначала меня били в школе, а потом я возвращался домой и получал по заднице от отца. К шестому классу меня наказывали в школе минимум пятнадцать раз. Стандартным наказанием были три удара по каждой ладони, потом перерыв, потом еще три раза, опять перерыв, а после этого руки совали под холодную воду, от которой было еще больнее, чем от ударов.
Однажды нас с моим другом-индейцем Джо Смокером наказали за драку. Джо положил руку на стол директора, а когда тот занес ремень, Джо ее отдернул. На столе осталась отметина, и директор вышел из себя, поэтому на следующем круге бил нас еще сильнее.
Ремень для наказаний был похож на тот, о который правят бритвы, только шире. К нему была приделана деревянная ручка длиной около двенадцати сантиметров, а ремень был шириной пять сантиметров и длиной сорок пять, весь в проволочной оплетке. Когда его держали в воздухе, он не провисал из-за проволоки. Иногда проволока впивалась в кожу и выступала кровь. Я до сих пор чувствую, как ремень хлещет меня по ладони, как в тот день, когда наказали нас с Джо.
Нам велели положить руки ладонями вверх, и первый удар был похож на ожог. Второй был еще больнее, а на третьем моя ладонь опухла. Она была вся красная, горячая и вздутая, когда я опустил правую руку. Со слезами на глазах я подставил левую руку, зная, что по ней будет бить взрослый человек, замахивающийся изо всех сил. Моя правая рука ужасно болела, а теперь пришлось подставлять еще и левую. Я кое-как вытерпел три удара, а потом еще должен был смотреть, как бьют Джо Смокера а его заставляли смотреть, как бьют меня.
После того как директор разделался с Джо, он вернулся ко мне и к моей правой ладони, которая вся натянулась и набухла, и я получил по ней еще три удара ремнем. Потом по левой, пока из ран на правой руке сочилась кровь. Когда наказание закончилось, нас отвели в туалет и велели подставить ладони под холодную воду, чтобы спал отек. Все это продолжалось около двадцати минут.
Дома отец уже знал, что случилось в школе. Он вытащил свой ремень, и меня снова избили. На следующий день я не мог ни сидеть, ни писать. Отец редко бил Брюса или Брэда, но нашей старшей сестре Шерон частенько доставалось. Однажды, когда он был пьян, я видел, как он вломился в ванную, чтобы побить ее. Когда он был пьян, все бывало еще хуже[5].
6
Животные, друзья и враги
Приближаясь к подростковому возрасту, Кит продолжал выводить из себя учителей и смешить одноклассников, но постепенно учился жить со своими особенностями. Его немногочисленные дружбы были недолгими. «Ты привыкаешь думать, что в тебе есть нечто, отталкивающее других. Со временем это начинает казаться нормальным. Братья никогда не были мне друзьями. Сестры были милые, но они же девочки! Я научился обходиться без друзей».
Кит находил приятелей в животном мире: своего пса Дюка, отцовских лошадей, кроликов, диких птиц. Он пытался вылечить вороне сломанное крыло, приделав к нему шину из палочки от леденца. Раненую птицу он устроил в гнезде, которое соорудил из мягких тряпочек. «После школы мой старший брат Брюс отнес Блэки к соседу. Они посадили ее в деревянный ящик и кидались в нее ножами, пока она не умерла».
Разъяренный Кит ворвался в комнату Брюса на втором этаже.
«Я выбросил в окно все его пластмассовые модели самолетов маленькие самолетики, которые он старательно склеивал, с закрылками, работающими рулями, колесами. Я кричал: Летите, ублюдки, летите! Падайте, падайте, падайте. Мама довершила работу, проехав по ним на машине, когда вернулась домой. Меня наказали за то, что я уничтожил модели, а Брюсу ничего не было за то, что он убил мою ворону. Отец просто сказал: Забудь о ней, сынок. Это всего лишь тупая птица».
В воспоминаниях Кита отец терпел большинство тупых животных, но ненавидел кошек. «Он заталкивал их в мешок и топил. К собакам он относился лучше. Но мог выстрелить в бродячего пса, и тот с визгом убегал. Местные выбрасывали кошек и собак, которые им были не нужны, в конце нашей дороги. Они у нас не переводились».
Иногда Кит помогал отцу бороться с нашествиями бродячих котов.
«Вслед за отцом я научился считать, что они заноза в заднице. Они залезали в наши мусорные баки, орали ночи напролет и не давали нам спать. Мы следили за тем, чтобы сразу убивать котят. Шерон и Джилл этого не одобряли, но они же были девчонками. Шерон говорила: Это отвратительно, Кит! Мои сестры видели пятна крови в сарае и начинали реветь».
Мальчик помогал очищать семейный участок от ужей.
«Наша земля кишела ужами их там были сотни. Отец научил меня перерубать их пополам топором. Мне нравилось смотреть, как они извиваются под лезвием, и иногда я пытал их садовыми инструментами. Это было одно из моих развлечений».
7
Детский секс
Первые сексуальные поползновения Кит предпринял в пятилетнем возрасте: он поцеловал четырехлетнюю девочку на заднем сиденье материнской машины. В дальнейшем на сеновале они наслаждались более интимными контактами. «Мы занимались сексом год или два не в том смысле, как его понимают взрослые, а детским сексом: целовались, трогали друг друга, показывали, что у нас есть. В основном мы целовались. Целовались до тех пор, пока не устанем».
В школе Ансуорта Кит познакомился с рыжеволосой красавицей, к которой впервые ощутил романтическое влечение. «Но я знал только поцелуи, а романтики не знал. Мы учились вместе с первого по шестой класс, и я до сих пор ее вспоминаю. Она часть моих фантазий. Когда я вырос и жил в Штатах, то возвращался в Чилливак повидаться с ее братом, но на самом деле с ней. У нее началось какое-то редкое заболевание, и в последний раз, когда я ее видел, она лежала в больнице. Я слышал, что она умерла».
Ранний интерес Кита к сексу пробудил в нем любопытство насчет того, что происходит между его родителями. «Помню, я как-то осознал, что нас, детей, бьют ремнем всегда в спальне. Там же я позднее убивал своих жертв в спальном отделении, за задернутыми занавесками. Возможно, у меня в мозгу с детства осталась эта связь».
Поздно ночью мальчик мог сидеть на лестнице возле родительской спальни и прислушиваться к звукам, доносившимся из-за двери. «Днем я слышал, как отец говорил: Глэдис, почему ты не хочешь выглядеть сексуальной для меня? Поди в магазин, купи себе что-нибудь сексуальное. Сексуальное? Хотел бы я знать, что это означает. Слово было с подтекстом. Родители ожидали, что мы узнаем о сексе, наблюдая за животными, но я довольно скоро понял, что это лишь малая часть истории. Я хотел спросить маму, но никак не мог набраться смелости».
Кит с приятелями из школы играли на соседской молочной ферме, когда один из работников решил устроить им урок сексуального воспитания. «Он разделся и заставил нас сделать то же самое. Он сказал, что секс это когда мы соприкасаемся пиписьками, и начал играть со своей, пока она не стала большой и твердой. Потом он велел нам потрогать его. Он пристроился к другому мальчику, а я схватил свои вещи и убежал. Он крикнул мне вслед никому не рассказывать. Я подумал: Можешь не волноваться! Я точно не расскажу.
Позднее я спросил того мальчика, как ему понравилось. Он сказал, что было больно, а когда он рассказал своему отцу, что произошло, тот велел ему держать язык за зубами. Работник с фермы сделал это с ним по-собачьи, а когда все закончилось, заставил облизать его член. Мне стало противно, и я не хотел слушать дальше. Больше мы того работника не видели. Я потом долго размышлял, почему он стал таким».
Еще большая путаница в отношении секса возникла у Кита в голове после туристической вылазки с отцом и его друзьями. Старший мальчик научил его одной песенке, и Кит спел ее приятелю отца по дороге на стоянку. «Он так хохотал, что чуть не съехал в кювет. Когда в тот вечер мы сидели у костра и все пили, он сказал моему отцу, что Кит знает забавную песенку. Отец велел мне ее спеть. Я сказал: «Пап, там есть плохие слова». Отец ответил: «Пой, пой». Я сказал: «Ты обещаешь меня не наказывать?»
Лес пообещал, и Кит спел длинную вульгарную песенку, начинавшуюся словами:
И заканчивалась:
васКит боялся сурового наказания, но отец сдержал свое слово. «После этого он превратил меня в свою обезьянку на веревочке. Выставлял меня перед кем-нибудь и требовал спеть ту песню. У нас дома нельзя было даже произнести вслух сиська или секс. Но перед компанией мне позволялось запросто говорить трахать в жопу. Я совсем не понимал этих взрослых».
8
Назвал суку сукой
Всю жизнь Кит вспоминает один инцидент, случившийся, когда ему было девять и они еще жили в Чилливаке:
Я подрался с мальчиком моего возраста. Его мать заорала, чтобы я убирался с их двора и не подходил к ее сыну. Она ругалась плохими словами, и я крикнул ей в ответ, что она сука. Я ехал на велосипеде домой, когда шестнадцатилетний брат мальчика догнал меня на своей машине, повалил на землю и дважды пнул своим остроносым ковбойским сапогом. Потом он проехал по моему велосипеду и раздавил его.
Моему отцу не понравилось, когда констебль полиции вытащил его с заседания городского совета и сообщил, что его Кит назвал суку сукой и та сука сейчас пишет на него заявление. Отец пришел в ярость. Он уже с полудня был пьян и сразу помчался домой. Прежде чем мама успела рассказать ему всю историю, он ударом кулака свалил меня на пол и поволок к себе в спальню. Он избивал меня ремнем, пока я не охрип от крика, и орал на меня, что я выставил его идиотом перед госпожой председательницей.
В конце концов мама оттащила его и сказала: «Лесли, Кит ни в чем не виноват». Она показала ему синяки в тех местах, где брат Брайана меня пнул, и тогда отец позвонил матери Брайана и обругал еще грубее, чем она обругала меня. Он швырнул телефонную трубку, развернулся ко мне и сказал: «Пускай это послужит тебе уроком».
Мама спросила: «Ты не хочешь извиниться перед Китом?»
Отец ответил: «Он получил по заслугам»[6].
Я не знал, что думать. Больше всего на свете я желал одобрения отца. Я хотел, чтобы он меня любил, и готов был на что угодно, лишь бы ему угодить. Он был для меня вторым после Бога. Но даже когда я был прав, я оказывался не прав. Я думал: «Давай, пап, обвиняй меня. Я приму ответственность, даже если ничего не делал. Только постарайся любить своего сына, папа». Может, он и любил, но никогда этого не показывал.
Одно из местных знакомств Кита во многом повторяло его отношения с отцом. Соседский мальчишка был примерно того же возраста и учился с ним в одном классе, так что вроде бы им следовало подружиться. Но что-то в Ките провоцировало того мальчика. «Я был для него вроде боксерской груши. Когда мы пошли купаться на озеро Культус, он попытался меня утопить. Он держал мою голову под водой, отпускал, чтобы я сделал вдох, а потом топил снова. После пяти или десяти минут у меня в глазах почернело. Полицейский, который спрыгнул в воду и вытащил меня, спас мою жизнь».