Знаешь, сказала она потом Лиде, меня ужас обуял тогда. Представляешь, с каким хладнокровием она принесла в жертву всех, просто ради того, чтобы отомстить кому-то одному, причем неизвестно даже кому. Просто кинула атомную бомбу через плечо и пошла, гордая и довольная.
Самое отвратительное в этой истории было еще впереди: через несколько дней стало известно, в какой конкретно квартире гуляла веселая компания, равно как и то, что месть Ираиды Львовны так и не достигла цели гости проснулись засветло и уехали около восьми утра, причем вместе с хозяевами, за час до начала радиокошмара. Получалось, что Ираида Львовна наказала всех кроме тех, кого действительно стоило наказать. Когда ее упрекнули, она даже не смутилась. Не пойман не вор, она здесь не причем, это не я, мы приличная семья, в нашем доме это не принято, мы на такое не способны. Она была высокомерна и велеречива, осанка и поджатый рот были исполнены презрения. Когда ей сказали, что ее вычислили она спросила, кто и как. Ей ответили. И ненависть вспыхнула в ней огненным пожаром. Случилось наиредчайшее: ее поймали «на горячем» и у нее не получилось перевести с себя стрелки. В первый раз соседи увидели ее истинное лицо, ее добропорядочность дала трещину, а безупречная репутация оказалась поставлена под угрозу. Дерзкую девчонку следовало растоптать, уничтожить. И от намерений Ираида Львовна незамедлительно перешла к действиям. Света терпела, сколько могла, а потом не выдержала пожаловалась Лиде. И Лида не подвела, учинив тот самый скандал с угрозами выкинуть телевизор за окно и вызвать участкового.
После скандала Ираида Львовна притихла. Приход участкового был страшен ей не столько штрафами, сколько позором. И он действительно пришел бы вот где была проблема. Ведь быть обязанным прийти и прийти в реальности разные вещи. «Должен сделать» и «сделал» не всегда равны между собой, это Ираида знала прекрасно. С ней самой не столь давно случилось нечто в таком роде. Врач предписал ей сделать анализы, а ей на один из них было никак не записаться. Ну вот, не везло ей! И когда, совсем в другом кабинете, у совсем другого врача, ей сделали замечание: почему, мол, она до сих пор не удосужилась провериться? тогда она в ярости заорала на весь кабинет, что она-то хоть сейчас, у нее и направление есть, но к этому врачу, который должен дать, в свою очередь, направление на анализ, к нему она уже неделю записаться не может никакими силами. Величавая брюнетка с косой, тщательно уложенной вкруг головы, выхватила направление у нее из пальцев и, обронив «подождите здесь», вышла из кабинета. Через десять минут она вернулась, в руках у нее было другое направление, от того самого врача, к которому не могла записаться Ираида Львовна. Направление на тот самый анализ, который был ей необходим. Она потеряла неделю, тщетно пытаясь получить его, а этой брюнетке понадобилось всего десять минут. И по большому счету, она не сделала ничего противозаконного: она ни у кого не отняла места, никого не обездолила. Она просто помогла Ираиде Львовне наконец-то дозвониться хотя и в несколько иной форме. Так что чьих-то стонов никто не слышал, а чьи-то достигали нужных ушей тут все зависело от случая и обстоятельств. В истории с телевизором случай и обстоятельства были не на стороне Ираиды Львовны, и она прекрасно знала, что посоветует ей Сергей Афанасьевич, если зайдет разговор про «я не слышу». Он посоветует ей слуховой аппарат. Потому что и ей, и мужу как пенсионерам были положены эти самые слуховые аппараты, по направлению от ЛОРа, причем бесплатно. Он, возможно, даже решит помочь им их получить, во всяком случае, он вполне может заявить если будут водить за нос или сопротивляться, позвоните мне, я посодействую. И тут уже не поелозишь. Плюс, она очень хорошо понимала, что к этой истории может подключиться еще и Николай, которого вполне может попросить о помощи Лида, потому что с Николаем у нее уже была стычка, ровно по такому же поводу, когда его жилец устроил скандал из-за громкого радиоприемника на кухне. Он кричал, что с часу до трех время тишины, это прописано в законе. Что он специально приезжает домой, чтобы без суеты и гама проверить смету, отчеты и прочие рабочие моменты; что он не понимает, как можно говорить о порядочности и поступать по-свински; и что существует куча способов слушать любимую радиостанцию, не мешая окружающим, особенно в наш технологичный век. И тогда Николай пришел к ним и внятно изложил все эти способы и варианты начиная с совета отодвинуть радио от стенки, и заканчивая предложением настроить все, что необходимо прямо в имеющихся у супругов мобильных телефонах и выдать каждому из них по паре наушников. Не Эппл, конечно, и не модный блютуз, но вполне рабочие, исправные, и он даже готов учесть пожелания касательно цвета проводов. Тогда обошлись без Сергея Афанасьевича. Николай не горел желанием с ним встречаться, но сейчас ситуация несколько изменилась, и не в лучшую для супругов сторону. Почти год Ираиде Львовне пришлось, пусть со скрежетом зубовным, но держать себя в руках. Она видела себя мученицей, страдалицей, и копила яд в надежде на реванш. Можно бесконечно рассуждать был ли в том высший замысел и если да, то какой, и было ли случившееся дальше началом медленного пришествия справедливости, но, как это часто бывает в плохих романах, лодка судьбы описала замысловатый вираж и Лиде предложили командировку. Поскольку предложенное было именно тем, о чем она мечтала последние лет десять, Лида без колебаний дала свое согласие. Света очень старалась не показывать, что расстроена, зато Ираида Львовна приободрилась и расправила пухлые плечи.
Перед отъездом Лида зашла к Ираиде Львовне в надежде достучаться до того, чего у этой фурии не было и в помине до сердца и совести. Она очень просила ее не доставать Свету. Ираида улыбалась, не разжимая губ, и кивала, не произнося вслух ни слова. Спустившись после разговора к Светлане, Лида призналась, что не уверена, что не навредила. Потом, задним числом, Лида казнила себя, что не оставила Светлане ключи от квартиры, но ей и в голову тогда не пришло на что может оказаться способна пожилая, внешне вполне благовоспитанная дама. Надо было вообще предложить Свете переехать к ней, к Лиде, на время командировки, но она так привыкла жить и быть одна, не подпуская близко никого. Она так дорожила тишиной и покоем своей квартиры, тем особым ее уютом, который появляется, когда дом становится чем-то вроде слепка своего владельца, идеально соответствуя лишь ему одному, что добровольно поселить кого-то у себя, да еще и в свое отсутствие было для нее делом практически немыслимым. Ей эта возможность увы! даже в голову не пришла, и она, обняв Свету на прощание, уехала.
Только один день Ираида Львовна подарила Светлане, дав той насладиться тишиной, а потом началось. В ход было пущено все. Петру Ивановичу сгоряча хотели даже повелеть вертеть дырки в стенах в девять утра, но тут он взъерепенился и заявил, что против категорически, что он и так почти не встает с кровати, а если она его будет и дальше мучить и заставлять делать такие глупости, он уйдет из дома. «Нужды нет, что некуда, под забором, кричал, замерзну, а уйду, только чтобы тебя не видеть». Ираида Львовна отступила.
Впрочем, муж недолго сопротивлялся ей, человек он был слабый, истеричный, и скоро не выдержал скончался в одну из ветреных ночей конца ноября, когда дует сырой пронизывающий ветер, и черная тьма наползает на город с моря. Железная воля супруги доконала его первого. Всю осень они ругались страшно, он кричал на нее; Светлана перебегала из одной комнаты в другую, чтобы не слышать их ссор. Дело было не столько в громких разговорах ей просто было ужасно неловко. Грязное семейное белье вытряхивалось безжалостно, и боже ты мой! сколько же его накопилось за тридцать с лишним лет их брака! И еще Светлане было невероятно жаль Петра Ивановича: он кричал, топал ногами, взывал к совести и к долгу жены, к нормам морали все было бесполезно. Ираида Львовна была неколебима. Она пропускала его крики мимо ушей, разговаривая с ним, как когда-то со своими учениками не повышая голоса, невозмутимо, размеренно и отчетливо выговаривая каждое слово. И только когда он совсем слетал с катушек, она добавляла в голос укоризны и произносила «Ах, Петя, Петя! Ну как же тебе не стыдно!». И сочувственно надо полагать! замолкала.
Крыть было нечем. Оставалось терпеть. И он терпел вместе со Светланой. Терпел скрежет кресел по полу, который и ему был как нож острый, и оглушительный грохот металлической двери об косяк при походах в магазин ой, опять не удержала, прости! И сами эти походы в магазин, как на работу, и все ради того, чтобы громко хлопнуть дверью в первую половину дня, ибо всем быстро стало известно, что Светлана предпочитает работать по ночам. Терпел ежеутреннее и как ей не надоест! открывание всех и всяческих ящиков и ящичков во всех трех, разбросанных по комнатам, комодах, как раз где-то интервале с семи до девяти утра, в период самого сладкого сна. Еще воспитательная программа Ираиды Львовны включала демонстративное обязательно-громкое прослушивание радионовостей: с часу до трех, из приемника, максимально плотно придвинутого к стене кухни, чтобы лучше и четче проходил звук, который, как известно, всегда идет вниз. И наконец, просмотр кино в спальне, вечером, после половины десятого два часа, в последний из которых телевизор включался на полную громкость. Это делалось специально, расчет был на то, что никто из соседей не пойдет после одиннадцати проверять, где и почему такой грохот. Лида, единственная, кого Светлана могла позвать на помощь, была в отъезде.
При всем постоянстве этой травли, шумы могли менять время, место и источник появления, и оттого они всегда падали на Свету, как снег на голову, а незыблемое их постоянство заключалось лишь в том, что они были всегда в той или иной форме. Светлане пришлось изменить своим привычкам и начать обживать втайне от Николая и балконные комнаты, но кажется, Ираида Львовна сообразила это, потому что скоро и там начало происходить то же самое.
Небольшой перерыв случился, когда умер Петр Иванович. Его смерть стала полной неожиданностью для всех, и прежде всего, для самой Ираиды Львовны. Она была как оглушенная, казалось, она просто никак не может в это поверить. И еще казалось, что она воспринимает это как некий подвох, причем не со стороны судьбы, а со стороны своего умершего мужа. Она так себя вела и на кладбище, и на поминках, как будто он умер специально, только чтобы досадить ей, как будто давно готовился и собирался, и вот, наконец, получил свой шанс. Светлана даже вообразила, что может быть, теперь станет тише, но Ираида Львовна дождалась марта и затеяла ремонт: в коридоре, на кухне, и в комнате рядом с кухней. Маленькая комнатка была любимой у Светы: возможно, поэтому ее и решили «освежить». Основательность переделок приводила на ум мысль о том, что Ираида Львовна вознамерилась стереть чуть ли не саму память о внезапно бросившем ее супруге. Она затеяла смену проводки, мастеров нашла не за дорого, те подхалтуривали где-то еще и поэтому приходили рано в девять утра. До двенадцати-часу они крушили перфоратором стены, а после уходили, давая оперативный простор сводкам радионовостей. Приходили после четырех и вновь грохотали до восьми вечера. После девяти включался телевизор: Ираида Львовна должна была обязательно отдохнуть и посмотреть сериал.
В этом аду еще можно было как-то жить но работать, а тем более писать очерки о музыке было невозможно. Торопливые рабочие сверлили стены длинными очередями; Светлану, с ее мерцательной аритмией, уносило от этого, сердце сбивалось, все плыло перед глазами, кружилась голова, перехватывало дыхание, начинались панические атаки. Руки немели, ее трясло, она глотала таблетки и сворачивалась комочком на диване, то в одной, то в другой комнате, наваливая на голову подушки. Она купила беруши, но они не помогали, она надевала огромные наушники, подсовывала под них тряпки, включала музыку и так ходила по дому. Робкие попытки достучаться до мастеров жестко пресекались Ираидой Львовной. «Глупости, говорила она. Это не связано никак, она просто выдумывает. Истеричная девица, требует тишины. Пусть купит себе дом в лесу и переезжает. Здесь многоквартирный дом, здесь общество, а не ее личный двор». И добавляла «Какое-такое сердце, ей тридцати, кажется, еще нет, какое в ее возрасте сердце? Это смешно!» А рабочие не вникали, им хотелось поскорее закончить, им нужны были деньги, а впереди рисовалась парочка халтур, которые нежелательно было упускать.
Николаю Светлана жаловаться не хотела, Лиды не было, некому было ни выслушать ее, ни помочь. Работа шла под откос, она опаздывала со статьями, ей задерживали оплату. Надо было искать другое жилье. Она медлила привыкла здесь. Цена была божеской, место тихим, и впервые за много лет рядом появился человек, которому она не была вовсе безразлична, дружба с которым была важна для нее. Ей было уже давно не тридцать, ей было уже за сорок, просто выглядела она совсем по-девичьи. Фигура почти мальчишеская, и не красилась она совсем, иногда только блеск для губ или помада бесцветная. Ни туши, ни теней, ни пудры не употребляла, лаки, укладки, длинные ногти все это было не про нее. От этого кожа была хороша, ровная, гладкая, почти без морщинок, но, тем не менее, годы и запущенные болячки брали свое. Измученное аритмией сердце болело все чаще и сильнее. Застарелые страхи по ночам наваливались на плечи, дышали в шею. Ощущение брошенности, никчемности снова запутывало ее в свой кокон. Несколько легче стало, когда наступило лето, можно было уйти от всего этого грохота на улицу. Она брала с собой ноутбук, пыталась писать там, но работалось плохо. Было не сосредоточиться, все отвлекало, и она все равно не высыпалась. А хуже всего для нее было понимание того, что неизвестно когда кончится весь этот ужас, и еще хуже ощущение ненависти, животной, чужой, висящей над ней словно грозовая туча.
Все закончилось в одну из июльских ночей, когда ремонт был уже почти на исходе. Если бы Света знала об этом, если бы хоть кто-нибудь сказал ей та же сплетница Валентина, которая знала, но, увы, не встретилась ей в этот день ни разу, хотя раньше сталкивались на лестнице постоянно; если бы Света знала она бы возможно дотерпела, она помнила, что Лида вот-вот должна вернуться, это ее и держало, от этого она и не хотела искать что-то другое и переезжать. Если бы она только знала! Ведь самое страшное не боль, а ожидание ее; страшен не удар, страшна неизвестность. Если бы ей сказали надо потерпеть месяц, два, три, полгода она бы терпела. Если бы предупреждали завтра будет громко тогда-то и тогда-то, будет очень громко, и так два месяца, и все. Она бы терпела. Она бы знала. В наши дни никто не говорит таких вещей. Считается, что, мол, унизительно. Типа, отчитываюсь, а с чего я должен, моя квартира что хочу, то и ворочу. Квартира-то твоя, да воздух общий. Тот, по которому звук передается. И если уж так ставить вопрос так ежели это твоя квартира, то и звук, который из нее идет и тобой производится тоже твой. Вот и забери его к себе в квартиру и покончим на этом. И еще одно, кстати твой звук нарушает мое личное пространство, ты вынуждаешь меня слушать то, что я слышать не хочу, более того, ты тем самым осуществляешь насилие надо мной, причем ты никак мне это не компенсируешь. Ты, в результате своих насильственных (по отношению ко мне, в частности) действий, впоследствии получаешь выгоду и комфорт, но мне ты причиняешь вред. Ты оскорбляешь меня, не желая считаться с моими интересами, ты ранишь мой слух, мою психику, ты вынуждаешь меня менять мои привычки и режим в угоду твоим интересам и самое главное ты никоим образом не считаешь себя за это в ответе. Ты не хочешь отвечать за свои действия. Ты не считаешь нужным предупреждать меня о своих действиях. Ты считаешь подобное позором и унижением для себя, любимого, и на этом основании считаешь возможным унижать меня, ни в грош не ставя мои просьбы. Более того и это самое возмутительное! я даже вопросы тебе о твоих планах задавать права, как ты утверждаешь, не имею. Любой вопрос а как долго, а что будет? воспринимается тобою как оскорбление, как посягательство на твои права и свободу действий. Ты, ничтоже сумняшеся, во всеуслышание сообщаешь, что я могу поехать в лес и там жить, если мне здесь шумно. И это в лучшем случае. В худшем можно нарваться на крик, мат и кулаки. А ты не думал, что и тебя можно, как минимум, послать туда же причем это, с учетом производимого тобой шума, будет намного более справедливо по отношению и ко мне, и к тебе, и к обществу. Живи в лесу один и не надо будет ни перед кем отчитываться. И еще, открою тебе тайну, неуважаемый мною, весь из себя такой наиважнейший более всего страдают от твоих действий те, кто беззащитен, стар и болен. То есть те, по отношению, к которым твои действия выглядят еще более недостойными. Страдают те, кому некуда уйти по здоровью, и у кого нет никого, кто мог бы дать тебе в глаз за твое хамство и наплевательство. Ибо только силу, такие как ты, и понимают. А ведь всего-то нужно стать хотя бы на пять минут в день человеком и повесить в подъезде объявление. И необязательно писать «уважаемые соседи», достаточно обозначить основные параметры: тогда-то, столько-то, до такого-то, там-то. И все! Когда человек знает, где, что и кто ему легче. Одно сознание того, что он при желании может всегда прийти, позвонить, спросить, уже заменяет ему сами эти действия. Знание о процессе делает человека участником процесса. Он знает, и он говорит себе: вот сейчас они это сделают, потом это и это. И потом через три месяца все. Или через полгода. И ему легче. Он не просто участник, он соучастник. Он знает!