Двенадцать бушелей бобов и восемнадцать бушелей картофеля, собранные мной, очень обрадовали меня, а помимо этого я приобрёл какое-то количество гороха и сахарной кукурузы. Зубовидную кукурузу и брюкву я посадил слишком поздно, и они не смогли вызреть.
Доход от фермы на круг составил: 23 доллара 44 ц.
За вычетом всех расходов: 14 долларов 72 1/2 ц.
Чистого дохода: 8 долл 71 1/2 ц.
Я не считаю потреблённых мной продуктов, которые были привезены мной и находились в моих запасах, на круг это примерно на 4 доллара 50 центов, этот запас с излишком скомпенсировал то, что было потеряно, когда я принял решение не сеять луговых трав. Беря во внимание все эти обстоятельства, а также ценности человеческой души и красоты дня нынешнего, я полагаю, что невзирая на кратость моего эксперимента, а возможно и благодаря его стремительности, я, скорее всего, преуспел в тот год даже больше, чем самый успешный фермер в Конкорде.
Следующий год принёс мне ещё более существенные успех: я сумел вскопать всю землю, какая была мне потребна не менее трети акра; не испытывая пиетета пред многими разрекламированными руководствами по сельскому хозяйству, в том числе такими, как книга Артура Юнга, я на собственном опыте этой пары лет усвоил, что если не требовать от жизни чрезмерного, жить по средствам, просто, и питаться только тем, что посеял, а сажать не более того, что можешь съесть, не задумываясь над тем, как обменять свой урожай на любое количество недоступных в хозяйстве дорогих или даже роскошных вещей, то этого довольно для такого крохотного участка; я осознал что свою землю выгоднее перекапывать лопатой, чем пахать на нанятых волах; что лучшим способом ведения хозяйства является потребность время от времени менять место пахоты, чем всё время удобрять старый надел; и это при том, что всё необходимое можно делать без особого напряжения, шутя, между досугом и делом, в летние дни, и, значит, обременять себя волом не приходится, точно так же как лошадью, коровой и свиньей, как это сейчас модно. Хотя я и был всецело вовлечён в процесс, мне и в голову не пришло бы слишком увлекаться этими занятиями и посему, как мне кажется, я сохранил способность обсуждать этот вопрос с холодноватой отстранённостью, достаточно беспристрастно, как лицо, не заинтересованное ни в успех, ни в крахе современного экономического и общественного устройства. Я оказался более независим, чем был любой фермер в Конкорде, ибо у меня не было никакой привязаности ни к дому, ни к ферме, и я мог оставаться совершенно свободен в следовании своим склонностям, какими бы причудливыми они ни были.
В своей массе эти люди бродили по краю уцелевания, и любое колебание ветра или экономической конъюктуры могло обрушить их в бездонную экономическую пропасть, на дне которой человека поджидает только удел бездомного нищего.
Мои дела обстояли несравненно лучше, чем у них, и сгори мой дом, погтбни весь мой урожай на корню, это ровным счётом никак не коснулось бы моего корневого существования.
Наблюдая за людьми, которые живут на земле, ради земли и кормятся её плодами, я иной раз ловил себя на сатирической мысли, что кажется, что люди пасут стада, а на самом деле всё обстоит наоборот, это стада пасут и сгоняют людей. В этой связке животные казались мне более свободными сущностями, чем люди. Люди и волы идут всегда рядом, плечом к плечу, но коль посчитать только полезную работу, то преимущества такого сотрудничества целиком и полностью окажутся на стороне волов настолько плоды их трудов солиднее. Иногда человеку приходится обходиться без вола, и тогда на человека наваливается шесть нешуточных недель сенокоса.
Ни одной нации, которую можно было бы назвать нацией философов, ни одной нации, придерживающихся естесственных, природных и как можно более простых форм существования, ни одна такая нация не была ьы способна на такую глупость, как тотальное использование рабочей скотины.
Правда, и тут я должен сделать оговорку, вряд ли нации философов когда либо существовали, и вряд ли мы увидим их на нашем веку. Я даже высскажу крамольную мысль, что нация философов была бы крайне вредна для Человечества. Обещество, в котором все бы расстекались мыслию по древу, но невозможно было бы купить расчёски наверняка имело бы очень плачевный финал. Сам же я совершенно определённо не стал бы неволить лошадь или буйвола и брать их на свой кошт ради той работы, которую они способны были бы выполнить для меня, я побрезговал столь опрометчиво превращаться в конюха или пастуха. Допустим, что общество каким-то фантастическим образом и выиграло от этой дрессировки, но ведь этот выигрыш, явных для одних может оказаться явным проигрышем для других, и я не вполне уверен, что пастух или конюх имеют те же весомые основания считать себя в шоколаде, что и хозяин. Я вполне допускаю, кое-какие общественные работы не могли бы быть осуществлены без этой помощи, что ж, тогда пускай человек, раз это его удел, в таком случае делит заслуженную славу с волом и лошадью. Но почему ему не могло быть суждено вместо этого совершить иное дело, гораздо более достойное этого? Когда сообществам приходится применять рабочий скот не только лишь для возведения в сущно сти излишних для него произведений искусства, скульптуры, но и для ничтожных прихотей роскошной жизни, множеству людей поневоле выпадает удел всю жизнь обслуживать этот скот, короче говоря, стать рабами могущественнейших. И вот наконец человек начинает не только угождать животному, которое, кстати говоря есть львиная часть его самого, но и принужден работать, не осознавая скрытый, сакральный и символический смысл происходящего на животных, запертых в его хлеву. Да, у многих людей мы можем обнаружить прочные особняки из кирпича и камня, но благосостояние фермера традиционно и по сей день измеряется тем, сколько у него загонов для животных, сколько у него стад и тем, насколько хлева эти больше его дома. Утверждается, что наш город славится самыми просторными в здешних краях сараями для волов, коров и лошадей, своими размерами общественные здания внушают не меньшее уважение, но в наших краях меж тем почти не сыщешь зданий для свободной молитвы и свободного ораторства. Великим Нациям ещё предстоит научиться увековечивать своё существование не постройками, не созданиями архитектуры, а пантеонами мысли. Не все понимают, сколь «Бхагаватгита» чудеснее и величественнее всех самых потрясающих руин древнего Востока, но это так! Растущие вверх башни, небоскрёбы и величественные храмы признанная роскошь царей.
Никогда прямой и честный разум не станет прогибаться перед перстом монархов! Природные Гении не тусуются в свитах императоров и для претворения его мечты, для воплощения его замыслов ему не нужны горы золотых слитков, серебро и глыбы каррарского мрамора. Зачем нам эти лабиринты тёсаного камня. Даже в Аркадии я его почти не заметил! С времён Египетского Царства люди озабочены честолюбивой мечтой увековечить себя в нагромождениях тёсаного камня. Им следовало бы направить свои усилия несколько в ином направлении кака можно больше отёсывать свою жлобоватость и шлифовать свои дикие нравы!
Всего один благородный поступок может вознестись выше башни, возвысившейся почти до самой Луны. Да и сами по себе, камни в своём природном виде кажутся мне более естесственными и красивыми. Как вульгарно помпезное величие Древних Фив!
Лучше кривой штакетник вокруг усадьбы честного человека, чем колонный лес Стовратных Фив, где люди запамятовали об истинной цели жизни. Религия и культурная практика варварских и языческих сообществ оставила после себя потрясающие храмы, но так называемый христианский мир занят совсем другим. Какое бы количество камня ни старалась обтесывать нация, большей частью он идёт на её гробницу. Под этими глыбами нация хоронит себя заживо. Самое уникальное в пирамидах то, сколько людей могло так унижаться, тратя всю свою жизнь на возведение посмертного чертога для какого-то честолюбивого дебила. Они были бы разумнее и более достойны уважения, утопи они его в Ниле, или брось на съедение псам. Возможно, можно при особом желании найти какое-нибудь оправдание и фараону и его рабам, но мне этим заниматься совсем недосуг. Что касаемо верности и любви строителей к своему призванию, то она всюду примерно одинакова, касаемо ли это египетского храма или банка Соединенных Штатов. Эта любовь обходится обществу много дороже, обходится дороже, чем стоит того. Главный двигатель этой муравьиной активности неимоверное тщеславие вкупе с пристрастием раба к чесноку, пиву и хлебу. Мистер Болком, начинающий архитектор, подающий большие надежды, корпит над проектом, с удобством расположившись на обложке своего Витрувия и орудуя жестким карандашом и рейсшиной, а потом бросает листки бравым каменотёсам Добсону и Сыновьям, этим неискоренимым Твидалди и Твидалда лесного края. Впрочем, они могут прозываться и как-то по-другому, не в этом дело. Когда с высоты этих пирамид на вас взирает тридцать веков истории, как сказал один тип, люди также начинают поглядывать на такое с психиатрическим почтением.
Все эти пирамиды, строения и монументы чем-то до боли напоминают мне одного местного сумасшедшего, которому пришло в голову, точнее взбрендилось прорыть тоннель до самого Китая, и он так увлёкся своей затеей и столь глубоко погрузился в землю, что с пеной на губах уверял всех, что уже неоднократно слышал из-под земли звон китайских кастрюль и горшков. Несмотря на его убеждённость и веру, я вовсе не готов повлечься любоваться вырытой им ямой.
Многие из кожи вон лезут, пытаясь узнать имена строителей самых раскрученных памятников Запада и Древнего Востока. А я дал бы гораздо больше, чтобы не слышать ни одного их имени, мне хотелось бы узнать имена тех немногих, кто ничего не строил в те времена, имена умниц, которые держали нос по божественному ветру и были выше всяких пустяков. Однако, вернёмся, к нашей статистике.
В это время я не сидел сложа руки и зарабатывал разной подёнщиной землемерными, плотницкими и другими работами, двумя дюжинами из которых я владею в совершенстве 13 долларов 34 цента. За эти восемь месяцев с 4 июля по 1 марта я истратил на еду не так уж много. Привожу эти расходы, исходя из срока восемь месяцев, хотя я прожил у озера более двух лет. Вот что я истратил, без учёта небольшого количества картофеля, зеленой кукурузы и гороха, какие я сам вырастил у себя на огороде, и стоимости припасов, которые я прихватил с собой:
Можете мне верить, но я в самом деле съел продуктов на 8 д. 74 ц. Мне бы и в голову не пришло признаваться в этом безастенчивом поступке, если бы мне не было хорошо известно, что большинство моих читателей разделяет мою вину вместе со мной, и их великие деяния, дойди они до печати, выгллядкли бы не лучше. На следующий год мне уже иногда удавалось наловить рыбы на обед, а однажды я умудрился даже убить сурка, бандита, регулярно опустошавшего мои плантации, а потом осуществил трансформацию его души, как сказал бы любой татарин, то есть съел его, скорее ради эксперимента, чем испытывая чувство голода. Признаюсь, поедая его, я ощутил кое-какое удовольствие, хотя блюдо попахивало мускусом, но сделал вывод, что делать сурков постоянным пунктом меню не стоит, хотя и видел, что готовые тушки сурков висели во всех окрестных мясных лавках.
В то же время расходы на одежду и кое-какие другие, чаще случайные расходы
составили: 8 долл. 40 3/4 ц.
Масло для лампы и прочая домашняя утварь: 2 долл.
Таким образом, беря на круг все мои расходы, не учитывая стирки и штопки, которые я по большей части осуществлял на стороне, за них я ещё не получил счетов, а больше уж, как мне кажется, в наших местах при всём желании не на что тратить деньги так вотэти расходы выразились в таких цифрах:
Дом 28 долл. 12 1/2 ц.
Ферма за год 14.72 1/2
Питание за 8 мес. 8.74
Одежда и прочее за 8 мес. 8.4О 3/4
Масло для лампы и прочее за 8 мес. 2.00
Итого 61 долл. 99 3/4 ц.
Придётся обратиться теперь к тем из моих читателей, которым приходится самим зарабатывать себе на жизнь. Для покрытия этих расходов мной было сделано следующее:
Продано взрощенных с.-х. продуктов на 23 долл. 44 ц.
Доходы от разных видов подёнщины 13.34
Итого 26 долл. 78 ц.
Если убрать это из моих расходов, то останется 25 долл. 21 3/4 ц.
Это примерно та сумма, с которой я начал свой бизнес. Таков, на круг, получается дебет. А в кредит надо зачислить не учитывая того, что я этим обеспечил себе приятный досуг и полную независимость, а также укрепил своё здоровье еще и хороший дом, где я теперь могу проживать сколь вздумается.
Эти цифры при поверхностном обзоре могут показаться хаотичными, а следовательно и малодоказательными, но я позволю себе не согласиться с этим мнением -при всём беспорядке в них есть определённая полнота, а потому и нельзя отрицать их несомненную ценность. Итак, мой отчёт в цифрах о полученном на ваших глазах. Приведённые цифры демонстрируют, что моё питание обходилось мне в двадцать семь центов в неделю. Около двух лет подряд оно состояло преимущественно из ржаного и кукурузного хлеба, приготовленного на бездрожжевой основе, немного картофеля, какое-то количество риса, мизерного количества соленой свинины, патоки и соли, которые я записал исключительно водой. Как даннику индийской философии мне бы подобало питаться исключительно рисом. Предвидя неизбежные сомнения и опровержения сомневающихся придир, я могу вас заверить, что, хотя я иной раз и обедал в гостях, что делал и в эти года и раньше, надеясь не утратить эту возможность в грядущем и иметь их и впредь, это было лишь частным нарушением заведенного порядка моего дома. Но цена моих обедов, будучи величиной постоянной, ни в какойй мере не способна отразиться на цифрах моей сравнительной статистики добыть необходимое пропитание для человека на удивление легко, даже в этих широтах, и человек легко может прокормиться так же просто, как это делают животные, не теряя при этом, ни тонуса, ни здоровья, ни сил. Мне доводилось вполне сытно отобедать одним портулаком (Portulaca oleracea), который я вырастил у себя на поле и сварил в подсоленной воде. Я привёл здесь латинский термин только ради аппетитной второй части. Чего ради, спрашивается, желать большего разумному человеку в условиях мира, в рабочие дни, кроме хорошего початка кукурузы, сваренного с крупной солью? Надо признаться, что то разнообразие, которое я вносил в своё каждодневное меню, было скорее уступкой позывам аппетита, чем зовом здоровья. А меж тем люди давно докатились до того, что умирают не от дефицита необходимого, а от неискоренимой потребности в одних излишествах, и я знал женщину, которая была убеждена, что её сын скончался оттого, что усвоил дурную привычку пить одну воду.
Читателю, вероятно, открылось, что я подошёл к проблеме прокорма скорее с экономической, чем с диетической точки зрения, и ему не следует пытаться повторить мой опыт воздержания, если у него в кладовой не обнаружится богатых запасов разносолов с прошлого года.
Чистая кукурузная мука и соль вот всё, что мне было нужно для печения моего хлеба. Я пёк свои лепёшки на костре, под открытым небом с помощью щепки или плоской палочки, взятой со стройки. Хлеб выходил у меня в виде плоских лепёшек, но получался слегка закопчёным и с привкусом сосновой смолы.
Я экспериментировал и с пщеничной мукой, но в результате многочисленных опытов в конце концов остановился на смеси кукурузной муки со ржаной, ибо ничего рациональнее и вкуснее для выпечки у меня не получалось.
В холодную погоду печь из неё мои хлебцы было невероятно приятно. Я готовил их по одному, тщательно поворачивая над огнём, подобно тому, как египтяне держат над огнём яйца, когда им нужно принудительно вывести из яиц цыплят. В моих руках рождался хлеб истинное дитя диких полей, и может быть от этого, он казался мне таким удивительно ароматным, как все иные самые благородные плоды полей, и я, стараясь сохранить этот дурманящий аромат как можно дольще, заворачивал мои хлебцы в полотенца.
Я проследил древнее и чарующее искусство хлебопечения с самого его зарождения, с первых опресноков, когда человечеству впервые выпало счастье вкусить этой божественной пищи после тясяч лет диких орехов и жареного мяса и до расцвета по всем известным мне источникам, там же я прочитал об открытии человеком слегка закисшего теста, которое в дальнейшем навело людей на мысль о закваске теста, а потом заставило их экспериментировать с заквасками, пока не был получен рецепт «доброго, здорового каравая», ставшего настоящей опорой существования сотен поколений людей.
Эти священные дрожжи, которые многие поколения почитали духом хлеба, его spiritus, волшебным образом ожививший его грубую клетчатку, и поэтому тщательно охраняемый, подобно божественному девственному огню, вполне вероятно, что в Америку они были доставлены в запечатанной бутыли на каком-нибудь «Мэйфлауэре», и с тех пор их мощные пряные валы всё выше вздымались, все шире растекались по всей стране, так вот я эти дрожжи регулярно добывал в деревне и заботливо переносил в свой чертог, как величайшую ценность. Так могло продолжаться до сей поры, если бы я однажды не совершил ошибку и, забыв правила их использования, не обдал их крутым кипятком, благодаря чему сразу обнаружилось, что в этих дрожжах никакой необходимости не было. Моему читателю должно быть понятно, что свои маленькие открытия я совершал скорее не синтетическим, а аналитическим методом и таким образом с этого момента смог совершенно обходиться без них, хотя со всех сторон слышались осуждающие голоса, наперебой твердившие устами опытных домохозяек, что без дрожжей получить качественный, настоящий хлеб невозможен, а злопамятное местное старичьё гарантировало мне скорый упадок сил или даже смерть.