Анастасия Югай
Послечеловек
Римма Кейцер сидела на скамейке в парке поздно вечером, и смотрела на дрожащее в небе солнце. Это была невысокая женщина с мелкими жемчужно-белыми кривыми зубами, темными выразительными глазами и по уши короткими, чуть вьющимися светло-рыжими волосами. Она была одета в белую рубашку, пропахшую машинным маслом, прямые брюки и коричневые ботинки. Римма думала о своем детстве. Бледные и давние воспоминания неотступно преследовали ее. Это всегда было одно и то же: она помнила, как ее избивали в школе другие ученики, помнила широкую доску в классе, свежие линии мелков, прочерченные на поверхности доски, запах клея и прилепленные жвачки под партами. Тяжелое для нее время осталось позади, но воспоминания всегда ранили ее, целясь в самую глубину ее измученной души. Она вспомнила, что в ее комнате всегда были самодельные механизмы в ней никогда не было мягких игрушек
Времена были тяжелыми, дни долгими и мучительными, но в конце концов у нее появился близкий друг. Его звали Германом, и он был ее другом уже три года. Познакомились они случайно, на заправочной станции, где работала Римма, и стали тесно общаться. Она ждала его уже пятнадцать минут, и вскоре увидела издалека его стройную и высокую фигуру. Он шел ей навстречу по аллее мимо зеленых деревьев, и выглядел воодушевленным. Герман был одет в черную водолазку, черный пиджак, черные брюки и черные ботинки. Волосы у него тоже были цвета вороньего крыла. Он сел рядом с Риммой на скамейку, поправив очки в тонкой оправе. Они помолчали немного, после чего Герман радостно произнес:
Сегодня замечательный день, не так ли? спросил Герман игривым, ласково-притворным голосом.
Я бы так не сказала, ответила Римма печально, сегодня день не удался. Да и старые воспоминания не отпускают меня.
О, моя дорогая Римма, воспоминания это эхо давно забытого прошлого. Оно не стоит твоих слез. Зато я знаю, какое воспоминание ты никогда не забудешь. Поверь мне, Герман улыбнулся во все зубы и подмигнул ей.
И какое же это воспоминание? Римма заинтересованно посмотрела Герману в глаза. Он молчал.
Сейчас подумаю, ответил Герман, надо мне хорошенько подумать. Он стал с интересом рассматривать свои ногти. Римма только сейчас заметила, что они у него крашеные: блестящий черный лак на ногтях идеально сочетался с демоническим обликом Германа.
Герман встал со скамейки, прошелся взад-вперед, после чего остановился и пристально посмотрел на Римму. Римма поежилась от этого взгляда. Во взгляде Германа что-то изменилось: теперь этот взгляд не был дружелюбным и теплым, он был холодным, бесчувственным, жестоким. Римма не узнавала своего друга, и что-то в ее душе переломилось. Внезапно она ясно, внутренним взором увидела то, о чем не должна была знать: маска медленно спадала с лица Германа, обнажая какое-то внутреннее уродство, какой-то больной, психопатический узор из множества мелких штрихов. В глубине его бездонных черных зрачков сверкнуло нечто темное и пугающее. Внезапно Герман потянулся к карманам брюк, достал револьвер и направил дуло пистолета на грудь Риммы. Он взвел курок и уже поставил палец на спусковой крючок. Деревья шелестели над их головами, холодный ветер продувал до костей. Аллея была безлюдной. Темнота охватывала Римму и Германа со всех сторон.
Я вдоволь наигрался тобой, улыбнулся Герман, эти годы были наполнены лучшими воспоминаниями, но ты никогда не узнаешь моей настоящей сути. Я не умею любить, и наша дружба была всего лишь игрой. Прощай, Римма! Герман засмеялся, нажал на спусковой крючок и выстрелил Римме в грудь. И тут Римма проснулась.
По небу медленно катился ярко-оранжевый солнечный диск, уходящий вдаль, за горизонт; он мягко дрожал в воздухе, излучая приятный глазу мягкий свет, и мерцал плотным глянцевым шариком на фоне заметно помрачневшего от тяжелых туч неба. Оранжевый шар спустя несколько минут должен был скрыться из виду, минуя закопченные трубы домов. Герман Барнз, живший на улице Стоунов в 155 квартире, в доме, увитом плющом, находился в подвале своего дома поздно вечером, и открывал 57-галонный чан с кислотой. Сидя в подвале, Герман не торопился. Он всегда заканчивал свои дела вовремя, в одно и тоже время, чтобы ничего не упустить из виду, и время было им точно рассчитано. Помещение подвала со звуконепроницаемыми стенами пахло порохом; большие механические бабочки порхали в полутемном помещении подвала, освещаемого одной-единственной тусклой лампочкой. Герман, закончив осматривать чан, взял в руку пульт дистанционного управления, нажал на кнопку указательным пальцем, и бабочки вспорхнули на белые стены, касаясь их металлическими лапками. Их черные крылья, выполненные из тончайших металлических листов меньше полдюйма толщиной, теперь были аккуратно сложены над их крохотными тельцами. Весь подвал был усеян этими искусственными созданиями, они сидели везде: на твердых металлических стульях, на стенах, даже на решетке клетки, отделяемой от стены массивной перегородкой, и быстро-быстро взмахивали крылышками, распространяя вокруг себя малейшие дуновения слабого ветерка. Это было воистину подземное царство Германа. Темное царство одиночества.
Никто из обитателей жилых домов не знал, кем был Герман на самом деле в этом статном мужчине средних лет, стройном и подтянутом, с черными волосами и одной выкрашенной в розовый цвет прядью волос скрывалось чудовище: жилец этого дома несколько секунд назад бережно убирал влажной тряпочкой свежую кровь с купленной им на распродаже циркулярной пилы, и тщательно при этом вымыл окровавленные руки в ванне; кровавые сгустки быстро исчезали в темном сливе раковины. Воздух, казалось, весь был пропитан запахом крови. Герман тем временем опустил чистую циркулярную пилу на пол, поставив ее рядом с ножкой металлического стула, а сам тем временем поднялся по лестнице через черный ход в гостиную. Через два часа он спустился в погреб, достал бутылку крепкого вишневого виски, вернулся на кухню и поставил бутылку на стол. Открыв бутылку, он достал из ящика кухонного стола над раковиной стакан, и залез в морозильник. Держа в одной руке стакан, в другой кубики для льда, Герман толкнул дверцу морозильника ногой, и она захлопнулась перед ним с громким шумом. Аромат виски вскружил Герману голову; он потянул носом, вдохнул с наслаждением знакомый запах и опустил кубики льда в стакан, налив себе из бутылки.
Потягивая виски, Герман переместился в гостиную, взял с журнального столика газету «Правда» и принялся неторопливо ее читать. Заголовок крупными буквами гласил: «Очередное убийство». В газете сообщалось, что четыре дня назад на некоего работника знаменитой во всем городе пиццерии Максима Дементьева было совершено нападение; Зверь протащил его еще живого двенадцать футов по земле, после чего выстрелил из револьвера в затылок. «Славный серийный убийца», подумал Герман, и, потирая правый висок указательным пальцем, слегка помешал кубиками в стакане; кубики льда звонко ударялись о толстое дно стакана. Герман прикусил нижнюю губу он соскучился по сигаретам, и рука его автоматически потянулась к карману черного пиджака, чтобы извлечь зажигалку. В другом кармане он нащупал сигарету. Довольный, он вышел на балкон. Звезды сияли в темном небе, эти холодные мертвые точки, пульсирующие ярким белым светом в темноте, и Герман думал о том, какие звезды, должно быть, холодные. Он зажал сигарету в губах, откинул крышку зажигалки, не спеша поднес ее к кончику сигареты и сделал первую затяжку. Изо рта Германа клубами вырывался дым, и ментоловый вкус таял у него на губах. Пока Герман курил, воспоминания медленно возвращались к нему старые, но еще не канувшие в лету воспоминания. Он помнил Примутское шоссе, обочину вдоль дороги, то, как он обернулся на подозрительный звук и то, как на него, обрушиваясь с холодной яростью, посыпался град ударов из темноты лесной чащи; как огромные когти из титана полосовали ему живот, грудь, спину Он ясно, как тогда, видел зеленую маску, и две горящих зеленым светом линзы инфракрасных очков, шерстяной хребет, черные металлические вставки на костюме из гладкой кожи Пять лет назад Зверь напал на него, когда Герман еще не совершил первого убийства. После нападения Зверя Герман сделал пластическую операцию на лице, потому что не хотел быть узнанным ближайшим окружением. Герман чувствовал глубокую, поднимающуюся из недр всего его существа ледяную ярость, этот огромный, неподвижно застывший вне времени ледяной ком давней ненависти к своему заклятому врагу. Калейдоскоп из воспоминаний еще долго не желал отпускать его измученную душу. Воспоминания медленно догорали в его сознании, как тлеющая в его руках сигарета, и он постепенно возвращался к действительности. Герман допил наконец виски и поставил стакан на подоконник, закрыл окно и бросил недокуренную сигарету в пепельницу. Он вернулся в гостиную и сосредоточенно размышлял, как ему быть дальше.
Новая идея посетила его лишь вечером, когда он оказался в магазине «Мимоза». Сидя в кресле перед стойкой магазина, он внимательно изучал листовку с другим пропавшим мужчиной. Запах кальяна и табака заставил Германа блаженно прикрыть глаза. По правую и левую сторону от него на прилавке белели ценники на наркотики с красочными, пестрящими упаковками под ними: ЛСД, гашиш, фен, героин, кокаин, альфапрадин и многие другие без ведома полиции магазин «Мимоза» был одним из самых популярных подпольных магазинов в городе, и его популярность все возрастала. Не успел Герман как следует рассмотреть на фотографии физиономию грузного мужчины, как длинные колокольчики над дверью приветливо звякнули вошел первый посетитель. Герман взглянул на наручные часы. Без четверти девять. Кто мог явиться в магазин столь рано? Герман опешил, когда в молодой девушке лет восемнадцати узнал Анну.