В ходе допризывной приписки в ливенском райвоенкомате десятиклассникам заявили, что надеется на поступление в гражданские учебные заведения после окончания школы им не стоит, так как международная обстановка требует, чтобы все годные к военной службе молодые парни поступали только в военные училища, и их вольный выбор допустим только на род войск идти ли в пехоту, артиллерию, авиацию или танковые войска. Конечно, районный военком, мягко говоря, "слегка обострил" неизбежность исполнения такого решения. (Законные основания для этого появились только с началом войны, когда в июле 1941 года ГКО принял постановление "О порядке подготовки резервов в системе Наркоматов обороны и ВМФ", в котором определялся порядок подготовки офицеров в военное время и призывной характер комплектования военных училищ курсантами). Поэтому-то "окуджавские мальчики" и в 40-м году без ограничений поступали на гуманитарные факультеты престижных московских вузов, включая знаменитый ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории, ставший «питомником» многих в будущем «оттаявших» шестидесятников). Но в нашем случае ливенский военком имел дело не с ушлой столичной молодёжью, а с провинциальной, в большинстве своём деревенской, той, что с молодых юных лет была взращена на легендарной гражданской войне и успехах первых пятилеток, им и в голову не могло прийти сомнение в непреложности "решений партии и правительства". Да, честно сказать, и районного военкома, "слегка заострившего" вопрос набора в военные училища, понять тоже можно: за два предвоенных года их число выросло едва ли не вдвое, а спущенную сверху разнарядку по их комплектованию следовало выполнить в "кровь из носу".
Так Николай и его ровесники были поставлены перед необходимостью сделать первый решающий в их жизни выбор выбор своей ближайшей судьбы. Действительно, в какие военные училища им поступать? В каких войсках Красной Армии с честью нести будущую командирскую службу? А выбор напрашивался почти сам собой вся страна задорно пела про "стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор", про "яростный поход" гремящих огнём, сверкающих сталью танков, которые "в бой пошлёт товарищ Сталин, и первый маршал в бой их поведёт" Да, к тому же недалеко от Ливен, почти под боком, находилось знаменитое Орловское бронетанковое училище им. М.В.Фрунзе.
Николай был здоровым, физически крепким юношей, с успехом прошедшим начальную военную подготовку, о чём свидетельствовал знак "Ворошиловский стрелок" 1-й ступени на лацкане его выходного пиджака, то есть он мог поступить в любое военное училище по своему выбору. Однако, в таком важном деле как выбор жизненного пути, Коля не мог не спросить совета у своего любимого отчима. О том, что посоветовал своему приёмному сыну мой дед Иван, мне ни раз доводилось слышать от бабушки. Ты знаешь, Коля, сказал ему тогда мой дед Иван, я две войны прошёл сапёром, мы мосты строили, окопы и землянки оборудовали всякое, конечно, случалось и с нами, но сапёр всё ж не на самом передке воюет, чуть поодаль, там реже случай "сложить голову за царя, отечество и власть советов". (При этом бабушка всегда с горьким вздохом добавляла: кто ж знал, что всё так изменится, что и у сапёр будет такая опасная работа мины разряжать. Но потом, после паузы, добавляла: на ребят, которые в лётчики пошли, родные «похоронки» в первый месяц войны получили, а Коля всё-таки полтора года провоевал, прожил на войне целых полтора года) Вот так и определился выбор Николая "идти в сапёры" поступать в военно-инженерное училище. Определился вектор его военной судьбы на последние, как оказалось, два с половиной года оставшейся ему жизни.
Отцово слово имело решающее значение в русской патриархальной семье, и таких обычаев во многом ещё держались крестьянские семьи в уже отряхнувшей "прах со своих ног" советской России. Сказал бы мой дед Иван тогда что-нибудь типа: "Николай, я за советскую власть кровь на гражданской проливал, и ты должен" Одним словом, что-либо в духе античной максимы "со щитом или на щите", и взвился бы мой дядя Коля "сталинским соколом" в грозное небо войны, и пошёл бы на таран ненавистного врага Но он сказал по другому По-шкурнически, так выходит, сказал? Нет, не согласен!
Шкурничество это значит забиться в укромную щель, чтобы для службы как можно дольше не узрело тебя "государево око", это значит наплевать на распоряжения всех до самого верху военкомов и устроится в какой-нибудь «ифли» (Институт философии, литературы и истории), да потом вместе с ним и эвакуироваться куда-нибудь в глубокий тыл, в Ашхабад, а там там уж держаться до последнего за любую надуманную «бронь» Да, было, что и на "ифливцев"-несчастливцев навешивали "зелёные крылья погон" (погоны в нашей армии были введены в январе 1943 года) и направляли в военные училища с уже увеличенными по сравнению с 41-42-ми годами сроками обучения (в 43-м году военные училища перевели на годичный, а в 44-м на двух годичный сроки обучения). Сейчас не вспомню когда и где, в какой повести или статье воспоминаний о тех годах, вычитал я фразу, которая поразила меня своим парадоксальным цинизмом: "Тогда он сам записался в армию, чтобы не попасть на фронт"
Переживший уже две войны старый солдат-сапёр Иван Алексеев сын Смагин (так в царской армии в учетные книги записывали рядовой состав), на пороге третьей, в которой ему тоже суждено было поучаствовать и в конце её сгинуть в безвестной могиле, рассуждал не по-шкурнически, а по-мужицки, по тому простому крестьянскому разумению, которое вырастало из общинной в истоках своих народной жизни, жизни русской деревни, которая во все войны в истории России вплоть в последней Великой Отечественной поставляла на поля сражений в преобладавшем числе свой кровный мужицкий рядовой состав.
Общинный обычай прост как оглобля: выделяться из «опчества» негоже, даже если наперёд лезешь, а уж отставать от всего мира, тем более стыд! Вот разом с миром, тогда хоть на погибель на миру, известно, и смерть красна! Таков был нравственный стержень русского мужицкого менталитета, русской народной души, по-простому говоря. Ну, а что бывает накручено поверх этого стержня всякого порой и мелочного, даже зазорного, так это от обыденности мужицкой жизни, грешной своими мирскими пристрастиями. Кто осудит служивого за его заветное желание быть поваром в пехоте, если уж не довелось попасть на сытый и благоустроенный военный флот? В эту вот незатейливую с виду суть души простого русского солдата и проник своим обострённым войной талантом А.Твардовский, выразив её в своей великой на все времена поэме "Василий Тёркин" всего одной бьющей в цель строкой: "В бой, вперёд, в огонь кромешный он идёт, святой и грешный, русский чудо-человек"
Но тогда до вступления в настоящий, а не песенный бой Николаю Митерёву оставался ещё целый год. В конце августа 1940 года он поехал поступать в Московское военно-инженерное училище.
(Последний снимок Николая перед его отъездом в военное училище.)
На лацкане пиджака отчётливо виден знак "Ворошиловский стрелок". Коля, как и большинство советской молодёжи той поры, с гордостью носил его на груди.
На этом заканчивается нарративный (основанный на устных рассказах бабушки) раздел моего реконструктивного повествования и начинается эпистолярный и документальный его раздел, основанный на сохранившихся фронтовых письмах Николая и найденных мною документах времён Великой Отечественной войны.
Написанные от руки письма эпистолярное наследие, этот особый пласт и обыденно-бытовой, и высокой художественной культуры, который некоторые литературоведы относят к т. н. "малым литературным жанрам". В былые, приснопамятные времена у благородных сословий даже было принято хранить без срока давности личную переписку как фамильные, исключительной значимости и духовной ценности, документы человеческого общения, сокровенных отношений людей (со школьной скамьи осталось у нашего поколения в памяти: "я к вам пишу чего же боле").
Сегодня он (эпистолярный жанр) убит окончательно антигуманным трендом т. н. "цифрового прогресса". Кто сейчас пишет хотя бы электронные письма частного характера? Для этого же надо потрудиться: сесть за компьютер, собраться с мыслями, а потом ещё и думать что пишешь, как излагаешь письменная речь ведь требует более ответственного отношения, чем устная, разговорная Куда легче щёлкнуть «хайп» через какой-нибудь «воц-ап» в ответ на скудоумный и корявый "пост".
А письмо, написанное от руки, оно в своей ценностной значимости суть единство двух составляющих его смыслов текста и почерка. И то и другое даёт знание о писавшем его человеке, о личности автора. Более того, если это письмо от родного, близкого или любимого человека, то к его смыслу добавляется ещё и чувство, которое вызывает почерк письма. Родной почерк, он, как звук родного голоса, как запах родного дома, домашнего очага, он первый бросался в глаза, вызывая тёплое, щемящее сердце чувство из самой глубины души
Скажите честно, кто в наше насквозь оцифрованное время знает-помнит почерк родной руки руки отца-матери, брата-сестры или сына-дочери? Когда-то знали, но забыли за давностью рукописного общения, да? Известно, сейчас даже неподписанную всяческими пожеланиями-хохмами открытку найти в канцтоварах не просто. Зачем самому сочинять-писать поздравление на открытке, если всё уже и так за тебя кем-то придумано и каллиграфически выведено и для бабушки, и для матери, и для любимой, и для прочих разных случаев жизни. Кто сейчас вообще пишет поздравительные открытки к праздникам и дням рождения? Старики раньше писали, так они все уже поумирали ушли, так сказать, из жизни. Да, они ушли, и с ними ушёл из нашей жизни целый пласт бытовой культуры культуры письма родным, культуры исповедания задушевных мыслей и чувств
Фронтовые письма особый «жанр» письма. Вынужденный лаконизм и искренность их слов связаны с жестокими испытаниями войны испытаниями мужества, верности и веры: мужества выстоять, верности долгу и веры в победу. Михаил Пришвин в своих «Дневниках» сравнивал слово со светом погасшей звезды, который "летит к человеку на его путях в пространстве и времени". ("Бывает, погасшая для себя звезда, для нас, людей на земле, горит ещё тысячи лет. Человека того нет, а слово остается и летит из поколения в поколение, как свет угасшей звезды во Вселенной".) Эту романтичную литературную метафору в преобладающей степени можно применить к фронтовым письмам. Во многие тысячи семей, к родным и любимым, уже тогда, в годы войны, случалось, радостный свет солдатского письма доходил только тогда, когда «звезда» их автора на жизненном небосводе уже погасла. А к сему дню ещё чуть и все они, звёзды великого поколения фронтовиков, уйдут за небосклон неумолимого времени. Поэтому-то их (фронтовые письма) через десятилетия сберегли и будут беречь во всех семьях, в которые ворвалась в 41-м война. Для нашей семьи, для меня этот "свет звезды" письма двадцатилетнего лейтенанта Николая Митерёва.
Военные письма Николая написаны устойчивым мужским почерком, ясно и грамотно по содержанию, даже тогда, когда они писались накоротке, в поезде или в суете подъёма по боевой тревоге перед отправкой на передовую в несколько строчек на почтовых открытках. (Переписывая их сюда, не исправил ни одной буквы, ни единой запятой в их тексте.) Их сохранилось всего пятнадцать уверен, все, которые дошли до адресата в село Теличье, а с осени 42-го года в село Здоровец, куда перебралась при отселении из прифронтовой полосы Мария Григорьевна с сыном Лёшей, в дом Гранкиной Аксиньи Алексеевны, сестры своего мужа Ивана Алексеевича Смагина. (Здоровец, родное село Ивана Алексеевича, находившееся недалеко от Теличья, не попало в полосу отселения, поэтому туда и переехала уменьшившая к тому времени вдвое семья Смагиных. В Здоровце они жили до лета 43-го года, когда после разгрома немцев на Курской дуге линия фронта далеко отодвинулась на Запад от освобождённого г. Орла, и местным жителям было разрешено вернуться в свои дома благо, если они уцелели. Мой отец вспоминал, как зимой 43-го года он, тринадцатилетний паренёк, на лыжах ходил из Здоровца в Теличье проверить цела ли их хата. Добрался туда уже под вечер выбившийся из сил и замёрзший, по необходимости решил переночевать в пустом и холодном доме, протопил печь, да чуть было не угорел, задвинув печную заслонку раньше времени, не в силах бороться с одолевавшим его сном.)
Письма Николая с фронта единственные оставшиеся и ставшие теперь историческими по своей значимости документы, по которым как по путеводным вехам пытаюсь сейчас восстановить его военную, фронтовую судьбу.
Моя бабушка Маруся бережно хранила их для нас, её внуков, правнуков и будущих потомков, в небольшой матерчатой сумке от химической грелки, оставшейся у неё с нелёгкой военной поры.
В точно такой сумке хранила Колины письма с фронта моя бабушка Маруся.
Внимательно прочитаем их и задумаемся над прочитанным, попытаемся через них угадать всю полноту переживаний родного человека, писавшего эти письма в час, когда ему было "до смерти четыре шага".
Вот первое по времени из сохранившихся.
Письмо от21.07.41 из подмосковного Болшева, где располагалось Московское военно-инженерное училище, в котором учился Николай Митерёв.
Здравствуйте, папа, мама и Лёша!!! Шлю горячий привет и желаю успеха в жизни. Я, конечно, ожидал от вас получить письмо, но оно, очевидно, задержалось. Я хочу вас предупредить, чтобы вы мне не писали больше писем по старому адресу, т. к. я переезжаю в другое место в связи с выпуском из училища. Остаюсь жив и здоров. Привет всем родным. Крепко жму ваши руки. Ваш сын Николай.
Письмо кратко из-за выпускной суматохи нет времени спокойно сесть и собраться с мыслями. Как принято, оно начинается с обычного приветствия. Необычны в нём три восклицательных знака, которые поставил Николай в конце приветствия. (Обычно он ставил в конце письменного приветствия один этот знак. Тройное восклицание появится ещё только в одном его письме, но об этом поговорим позже.) Таким знаковым акцентом Николай, наверняка, хотел выразить и передать родным то радостное состояние душевного подъёма, которое он в тот момент переживал в связи с произведённым накануне выпуском из военного училища и присвоением ему первого офицерского звания лейтенанта. Выпуск лейтенантов из училища по себе знаю, какое это волнующие, возвышенно-торжественное событие в жизни каждого военного человека! Событие, порождающее целую гамму высоких чувств, честолюбивых намерений и потаённых надежд надежд на героическую, но всё-таки счастливую свою военную судьбу. (Для тех, кто в нынешнее т. н. «антипафосное» время привычно воспринимает честолюбие в отрицательном смысле, напомню, что генералиссимус Суворов требовал от своих офицеров помимо прочего быть и "честолюбивыми без тщеславия".) Для Николая и его товарищей, молодых лейтенантов, это был выпуск на войну
Из этого письма также видно, что оно было не единственным за год его обучения в военном училище: он сам писал письма на родину и получал их из родного дома. В письмах на родину Николай, конечно, рассказывал о своей учебе и службе, но они, к сожалению, не сохранились не были сохранены по банальной причине: простолюдинам не свойственны сантименты благородных сословий.
Однако, как для Николая и его товарищей прошёл этот первый год их военной службы обстоятельно описал в своих воспоминаниях один из его однокурсников генерал-майора в отставке Тимофей Михайлович Саламахин (19222014), доктор технических наук, профессор, Заслуженный деятель науки и техники РСФСР. Привожу здесь их полностью и дословно.