Запускает руку в штаны, долго и с упоением чешется. Прерывается. Чтобы поковыряться мизинцем в ухе.
В таком случае, неплохо бы иногда демонстрировать свои достоинства на деле.
На деле?
Внезапно его лицо светлеет. Я отворачиваюсь, в ожидании порции искрометного юмора на тему демонстрации достоинств.
На деле, точно. Пожрать надо. Пойдем поедим!
Он что, приглашает меня на обед?
Давай. Расслабимся, перекусим спокойно. повторяет он.
Идея удивительно хороша. Не помню, когда я последний раз принимала пищу не в одиночестве. Он в очередной раз потягивается, раскидывает во все стороны сухие, мускулистые руки и несколько симметричных кубиков пресса смотрят на меня из под некстати задравшейся футболки.
Ну же, пойдем.
А отчет? голос звучит совсем не так сурово, как хочется.
А нижняя половина тела становится ватной.
После обеда, мамочка, обещаю.
Десятью минутами позже мы сидим за небольшим столиком в просторном, дорого обставленном помещении с высокими потолками. Это ресторан. Ур-сакх запрещено его посещать, он предназначен в основном для наемников, поэтому зал никогда не заполняется даже на половину, а сейчас и вовсе пустует. Порой здесь без какого-либо повода случаются разнузданные вечеринки, иногда они переходят в оргии. Неплохо было бы бывать здесь почаще, но обычно местные обитатели, включая меня, предпочитают есть и тем более пить в одиночестве.
Знаешь, что мне здесь не нравится? спрашивает Мерат.
Ты имеешь ввиду ресторан?
Да, в том числе. Но я сейчас говорю в целом. Что меня не устраивает в нашей работе, ты знаешь?
Его голос звучит, словно мы коротаем время за чашечкой кофе в офисе корпорации, что занималась бы продажей какого-нибудь высокотехнологичного дерьма, перемываем косточки боссу-извращенцу или фантазируем на тему квартальных премий.
Ума не приложу.
Ну! Говорю тебе, Марьям, здесь не все так идеально.
Удиви же меня. говорю и отворачиваюсь.
Дело вот в чем. Изобилие стало для нас обыденностью. Мы разучились ценить маленькое бытовое волшебство. Дрыхнем до обеда, зарабатываем столько, сколько Черт, да я понятия не имею, сколько зарабатываю. Я ношу кроссовки, посмотри на них, он выставляет ногу в проход и тыкает пальцем в свою уродливую, безвкусную обувь. Это лимитированная партия, таких всего 10 или 20 штук. Каждый раз, когда слышишь лидера всех мировых чартов этой недели, знай: я ношу буквально, слушай меня, Марьям, в прямом смысле именно то, что было у этого парня на ногах! Представляешь, сколько они стоили? Да я слона мог купить, настоящего живого слона! Но это еще не самое страшное. У меня из ушей уже лезет икра, хамон и лангусты. Это ужасно. Так быть не должно. С этим надо бороться!
Наклонившись над столешницей, он приближает свое лицо и медленно произносит:
Сегодня я начну со всем этим бороться. Я буду жрать дерьмо, Марьям. Прямо сейчас. Прямо на твоих глазах. И тебе советую последовать примеру.
Он бьет ладонью по столешнице. Выбритая татуированная официантка, появления которой я не заметила, принимает заказ на картошку фри, майонезный соус и бургер из самой дешевый говядины.
Спасибо за приглашение. отвечаю, стараясь не смеяться слишком искренне, но уголки глаз предательски намокают. Но я и так на диете.
Официантка быстро приносит его еду, моя пока задерживается. Приходя в себя после длительного монолога, Мерат начинает жрать и его небритый подбородок тут же покрывается густой смесью кетчупа и мясного сока. Очаровательно тошнотворное зрелище. По старой привычке я выкладываю перед собой телефон, он все равно бесполезен: любая связь со внешним миром может осуществляться исключительно с помощью стационарных аппаратов.
Мерат, поглощаемый бургером, мгновенно реагирует.
Это кто? кивает он на заставку, не переставая жевать.
Мужчина. Муж. Отец моего ребенка.
Сын, дочь?
Дочь.
Почему поставила не ее?
Вопрос заводит в тупик. По дочери я действительно скучаю больше.
Когда надоест поставлю ее. А может сразу обоих.
Сколько ей ле
Так, что ты думаешь, будет дальше?
Ты о чем? его брови скользят вверх.
О войне. говорю я, отмечая, как легкие дуновения воздуха развеивают в его зрачках последние воспоминания о моей дочери.
А Да, слушай, трудно сказать, пока все заглохло. Наступление выдохлось. Сможет ли Император быстро собрать резервы? Сможет ли Царь отбить захваченные территории? И то и другое, видимо, только частично.
И что в итоге?
Не знаю. Долгий и кровавый вяло-текущий конфликт? он безмятежно пожимает плечами и наконец вытирает рот салфеткой.
Все, как Они любят.
Я отворачиваюсь, но Мерат будто и не обратил внимания на проявленную слабость.
Казино всегда в выигрыше, ты же знаешь. отвечает он столь же безмятежно, как и всегда.
А что будет делать Альянс?
Не знаю. Кричать и плакать, наверное.
А Конфедераты?
Подольют масла в огонь? Поживем увидим.
Трудно сказать, не знаю, увидим. Да за что тебе вообще платят?
Говорю же, я гений, чьих талантов ты не способна оценить в силу свойственного всем посредственным управленцам узколобия.
А может в силу того, что ты ведешь себя, как полный придурок?
Его лицо становится фальшиво-задумчивым.
Тоже вариант. Но это неизбежный побочный эффект моей гениальности. Настоящим талантам умные люди прощают небольшие странности. Бери с них пример!
Он подмигивает, сминает в кулаке салфетку и прицельно бросает куда-то за спину. Снаряд отскакивает от чьей-то спины. Человек оборачивается и ловит мой взгляд.
Забыв про еду, Мерат улыбается, сверкает застрявшими между зубами кусочками мяса и наслаждается последними секундами своей жизни.
Сейчас ему свернут шею, вырвут глазные яблоки и сквозь открывшиеся раны напихают в башку грязных салфеток. А мне попадет просто за то, что была всему этому свидетельницей. Боже, позвольте просто сдохнуть от инсульта
Ян падает на диван, касается моего плеча и запускает пальцы в картошку фри.
Ну че, как дела? спрашивает Мерат, не переставая светиться.
Спать хочу.
А чего не заходишь?
Не знал, что ты здесь. Мы только приехали. Что нового?
Марьям хочет меня уволить! Говорит, отчеты плохие.
Ян поворачивает голову.
Что!? Нет! Я такого не говорила!
Нормальные у него отчеты, расслабься.
Как скажешь Мне пора.
Пытаюсь протиснуться мимо, но уж слишком низко находятся глаза глашатая, и нет никакого желания делать это спиной. Разворачиваясь, задеваю стол тот ощутимо шатается и банка с колой едва не падает на колени Яна.
Прошу прощения.
Со спины доносится гнусный хохот Мерата, мое собственное лицо предательски полыхает. Тот фокус с глазами и грязными салфетками Охотно провернула бы его сама.
Ян
Ты что, реально отчеты пишешь?
Шаги Марьям стихают за спиной, Мерат кривится и отбрасывает огрызок бургера на стол.
Пока большие боссы питаются кровью, наиболее бесполезные из их прихвостней самоудовлетворяются отчетами и прочей херней. Но я, брат, он вдруг ухмыляется, Могу накормить всех. Я, знаешь ли, заправский кашевар.
Он запрокидывает голову и ухмылка взрывается негромким, но заразительным смехом. Мне полагается ответить тем же.
Мерат сопротивлялся до последнего. Травил анекдоты про вампиров, думал, что подыгрывает мне и с недоуменным возбуждением поглядывал на смс о пополнении банковского счета. Закусывая губы, подергивая головой в такт одному ему слышимому ритму, он сотни раз перечитывал одни и те же сообщения. Мне приходилось звать трижды, чтобы привлечь его внимание. Готов поспорить, он делал это даже перед сном. Я мог бы прокрасться к нему глубоким вечером, сорвать одеяло и увидеть на стыдливо гаснущем экране только голые цифры.
Это пока он не увидел ее. А после ничего и не изменилось, только аппетиты выросли.
Я тут вот о чем подумал. продолжает Мерат. Наша пищевая цепочка построена на крови. Кровь основа пропитания всего человеческого общества. Политики и бюрократы пьют ее из простых работяг вроде меня каждый день, ты понимаешь? Вот почему я здесь. Меня тошнит от лицемерия!
Я снова смеюсь, хотя знаю, что он лукавит.
Все мы больны сердечным недугом и только золото способно его исцелить. Так сказал когда-то Эрнан Кортес императору Монтесуме, отвечая на вопрос о всепоглощающей жадности конкистадоров. Ничто с тех пор не изменилось. Особенно тот факт, что не является золото никаким лекарством. Золото это сама болезнь. Легальный и социально-поощряемый наркотик, действию которого подвержено 7, 8 или сколько там миллиардов счастливых участников крысиных бегов, что представляют из себя совокупное человечество.
Все население планеты наркоманы. А планетой управляют дилеры. Наверное, поэтому столь глубокому презрению подвержены прочие ответвления этой касты. Те, кто осмелился променять единственного достойного поклонения идола на спиды, героин и прочую дрянь.
Но Мерату это не грозит. Он болен терминально. Такие своих идолов не меняют и становятся одним из тех надежных столпов, на которые всегда может положиться Семья.
Появляется официантка.
Налетай, угощайся. больной кивает на тарелку со смешной порцией длинных зеленых стручков и куском куриного, предположительно вареного мяса.
Что это?
Фасоль.
Зачем она это ест?
Клетчатка.
И что?
Ты не знаешь? Серьезно? ухмылка Мерата становится шире и я жду, позволяя насладиться его собственным остроумием. Ну так, слушай внимательно. Сейчас ты узнаешь величайший мужской секрет их всех, что когда-либо раскрывала эта планета. Готов? В общем, дело вот в чем: женщины и клетчатка
Я и правда слушаю внимательно, Мерат не подведет, в конце концов это и правда будет весело.
Зои
Тепло и спокойно. Сквозь прорези в синих занавесках виднеются часы. Наверное, сломанные, потому что большая стрелка двигается рывками и стоит лишь моргнуть прыгает на несколько делений вперед, а иногда и вовсе назад.
Порой время все же обретает более правильное течение, но каждый раз такие периоды обрываются с появлением аккуратного человека в медицинском халате. Он выглядит столь уверенно и солидно, что никаких сомнений не остается: все хорошо, я в надежных руках.
И словно по волшебству возникает из его кармана шприц, затем исчезает где-то за границей поля зрения, появляется снова, но уже пустым. А я проваливаюсь в мягкое, ватное облако, едва успевая окинуть взглядом исчезающую белоснежную спину.
Так происходит и в этот раз, но распорядок событий в последний момент нарушен звонкими шагами и чьим-то голосом.
Что ты хотел?
Занавеска сдвигается в сторону и появляется женщина. Кажется, я видела ее раньше, но в упор не могу вспомнить где. Врач откладывает шприц, оборачивается и упирает руки в бока.
Что мне с ней делать?
Ты меня спрашиваешь? не повернув в мою сторону головы, женщина поджимает губы. Откуда она взялась?
Глашатай притащил.
Вот и делай, что он сказал.
Твою мать, Марьям, если бы все было так просто, я обошелся бы без твоей «помощи». Он не сказал ничего.
Ну, значит найди его и спроси. Все, что происходит в этом отделении твоя ответственность.
Не буду я никого искать! Общаться с ними твоя ответственность.
Я даже не знаю, кто ее принес!
Твои проблемы.
На несколько секунд это заставляет женщину задуматься, затем ее лицо светлеет.
Вообще-то, нет. Она ведь не в моей койке разлеглась.
Они долго сверлят друг друга презрительными взглядами.
Скину в инкубатор, а если спросят, скажу, что это была твоя идея. объявляет врач, мерзко ухмыляясь.
Только попробуй. фыркает женщина и через несколько секунд о ней напоминает только удаляющийся цокот каблуков.
Сука. вполголоса бросает врач вслед и тоже исчезает за занавеской.
«Инкубатор» лишь этому слову удается проникнуть сквозь окутавшую сознание пелену. От него веет холодом, даже на слух оно звучит тошнотворно и начисто развеивает ощущение теплого, почти безмятежного покоя. Пусть я с трудом вспоминаю свое собственное имя, понятия не имею, где нахожусь, но ни в какой инкубатор по своей воле не отправлюсь.
Пора действовать.
Минутная стрелка продолжает вялое движение по циферблату, а я едва могу пошевелить пальцами. Но лекарство выводится из организма все быстрее и свобода движения конечностями возвращается. Пока еще непослушными, словно деревянными, но постепенно обретающими уверенность и даже отдаленное подобие силы.
Неожиданно и слишком резко до боли в висках оживают в памяти воспоминания последних дней. Вспоминаю внезапно и сразу все: чудовищные глаза, смерть Гектора, запах перегара и грубые, сальные прикосновения. Войну. Маму.
Оказывается, я лежу на больничной кровати и вид мой до страшного непотребен. Вырываю из вены капельницу и тонкая алая струйка скользит по предплечью. Срываю с груди пульсометр и висящий на стене компьютер отзывается громкими тревожными гудками. Стиснув зубы, сантиметр за сантиметром извлекаю из своего нутра тонкий, пластиковый шланг и низ живота отдается омерзительным жжением. Отбрасываю его на пол он сворачивается змеей и долго вытираю о постель перемазанную вазелином руку. Всего лишь мочевой катетер. Я видела их не раз, даже ставила.
Оборачиваюсь простыней, вооружаюсь найденным поблизости шприцем он наполнен прозрачной, неотличимой от воды, но очень подозрительной жидкостью.
Стою посреди длинного зала, обрамленного рядами таких же синих занавесок. Впрочем, почти все из них сложены, а стоящие за ними кровати пусты. За спиной все еще звенит аппарат жизнеобеспечения и надо бы скорее вытащить его из розетки, но то ли всхлип, то ли стон раздается из соседней палаты.
Звук повторяется. Одним только пальчиком отодвигаю край полотна.
Человек бледный, как снег, с безволосой, покрытой шрамами и уродливыми татуировками кожей, прикован к кровати наручниками. Увидев меня, он облизывает губы раздвоенным языком, вытягивает шею и несколько раз клацает челюстями.
А потом начинает выть и с каждой секундой звуки его голоса становятся все громче и надрывнее.
Монитор кричит с одной стороны, человек с другой. А я стою посередине и вращаю головой.
Эй, какого А ну вернись в кровать!
Врач появляется на противоположном конце зала и бросается ко мне.
Я Простите
Я сказал в кровать!
Он хватает за локоть, тащит, мне больно, я пытаюсь вырваться, он разворачивается и я вижу в его глазах ненависть, с которой никогда не смотрели на меня прежде. Чем заслужила я такое отношение? Наверное, сделала что-то не так. Наверное, надо извиниться.
Его ладонь разрезает воздух звон, вспышка в глазах и снова немеет половина лица.
Я в темном коридоре. Чувствую запах провонявших потом и перегаром солдатских тел; слышу их гадкий, тошнотворный смех и ощущаю скользкие, холодные пальцы, что вцепились в мою промежность.
Пронзительный визг возвращает в реальность. Врач валяется на полу, скорчившись и прижимая ладони к шее. Ручьем текут слезы по его лицу, он трясется, а воротник халата алый, как почему-то и моя сжимающая шприц рука.
Я поднимаю глаза, ожидая снова увидеть застывшую в дверном проеме фигуру с пистолетом. Но мы по-прежнему вдвоем.
Это сделала Я?
Что же я натворила? Он лежит у моих ног в предсмертной агонии, он умирает и это моя вина я убила его, пырнула в шею. Повела себя как последняя дура, он просто меня лечил, он хотел помочь
Теперь меня посадят в тюрьму. Я убила человека и буду сидеть в тюрьме.
Резкий топот заглушает рыдания врача. Озлобленные, татуированные морды толпой вываливаются из коридора.