Парадокс, ага. Но вообще, она заказчик. Имеет, я думаю, право фотку выбрать.
Но ведь это вмешательство в редакционную политику!
Во что вмешательство?
И вот как-то раз выпало Ольге идти на пресс-конференцию одного важного для журнала чиновника, назовем его Аркадий Аксакович Хачатурян. Он был человеком в аппаратном плане сильным, а по части поддержки подопечных непотопляемым. Общаясь с журналистами, Аркадий Аксакович обмолвился о том, что, как и тысячи жителей столицы, получает пособие для многодетных семей.
А на каком основании вы его получаете?! Преисполненная репортерского азарта, продемонстрировала Ольга свою журналистскую хватку.
На том основании, что у меня шестеро несовершеннолетних детей. Спокойно ответил Хачатурян, и хотел было уже продолжить оборванную мысль, но Ольга не унялась.
Но вы же чиновник! Пособия для бедных, а вы ведь зарплату получаете.
Пособия для многодетных семей выдаются не бедным, а многодетным семьям. У меня многодетная семья и я получаю пособие для многодетных семей.
Но у вас ведь есть зарплата! Откажитесь от пособия в пользу малоимущих.
Да, у меня есть зарплата. А малоимущие семьи получают пособие для малоимущих семей. Отвечал Аркадий Арсакович, на глазах превращаясь в эталонный образец смирения. Коллеги-журналисты смотрели на Ольгу с неодобрением, а некоторые даже фыркали.
Уже вернувшись в редакцию, Ольга все продолжала наигранно удивляться:
Ну, послушайте он же чиновник, он же ворует! Куда ему еще и пособие? Чудно у вас в России, чудно
Но было уже поздно фрагмент этих препирательств показали по каким-то столичным новостям, и его собственными глазами наблюдала похмельная Орлова, тут же позвонившая начальству. И вот тут-то и выяснилось, что разрешения на работу у Ольги нет. Правда, бухгалтерша Журавлева никого официально не оформляла, чтобы налоги не платить, но это уже детали. Главный редактор (и муж бухгалтерши) Виталий Игоревич Журавлев, сделал вид, что возмущен выходкой Гагариной и выгнал ее. Тут же вернул счастливо оклемавшуюся Орлову и сказал, что все теперь будет по-новому, ибо у него появилась отличная мысль.
P.S. Примерно месяц спустя Ольга написала мне письмо, предложив сотрудничество. По ее задумке, я должен был стать выпредом корпоративного журнала какой-то канцелярской компании, а Ольгу нанять в качестве журналистского негра и платить ей гонорары из своей большой зарплаты. Я отказался и до сих пор не уверен, что правильно поступил.
Четвертая глава
Первой преградой на пути осуществления гениального плана Виталия Игоревича Журавлева стали три человека: я, Мишенька и Министр обороны.
Редакция нашего никому ненужного журнала располагалась на антресолях большого старинного здания в центре столицы. Из окна просторного, но изрядно захламленного кабинета была очень хорошо видна близкая стена соседнего здания, а из карниза рос молодой тальник. В самом кабинете было шесть столов с компьютерами, штук восемь шкафов и стеллажей, до предела забитых невостребованными журналами и, конечно же, маленький холодильник, который запрещено было открывать такой рано или поздно появляется в любой редакции.
Отдельный угол занимали обильные остатки тиража книг и брошюр Виталия Игоревича. О, это было сильно впечатляющее чтиво на темы воспитания детей и развития мировой культуры. При полном отсутствии дефиниций, автор умудрялся дерзко противоречить формальной логике и временами поражал внимательного читателя полным отсутствием структуры повествования. Но к его трудам мы еще вернемся.
В другом углу кутался в пыль картотечный шкаф, на котором стоял бронзовый бюстик академика Чебышева (Виталий Игоревич упорно называл его Вернадским, а Орлова Герценым) и треснувшая ваза с гербарием из стеблей гвоздики.
Еще была свалка компьютерных корпусов и деталей, которую Бекасов обещал разобрать, но только пополнял. И всюду журналы, журналы, журналы выпуски лет за 5-7, пачками и в одиночку разбросанные, сбитые в стопки или упрятанные в тумбочки.
И вот все это нам предстояло перевезти, ибо министр обороны забирал все здание целиком в пользу какого-то военного училища. Так что мы (я, Вова и сисадмин Бекасов) готовились к переезду складывали все поближе к двери, когда мне вдруг позвонил Журавлев и попросил зайти к Мишеньке, чтобы тот дал фото на обложку уже готового к печати номера.
Мишенька промышлял чем-то вроде арт-дилерства и, не понятно зачем, арендовал соседний кабинет. Вообще Михаил Иосифович был довольно колоритным персонажем. Лет за 10 до нашего знакомства он женился на весьма посредственной и малоизвестной, но трудолюбивой и непривередливой художнице, назовем ее София Любомировна Хрустальная, работы которой стал продавать всеми правдами и неправдами. Чтобы вы понимали, картины Хрустальной выглядели так, как если бы Глазунов решил подделать Шилова салонный елей, обескураживающая прямолинейность подачи и всегда неуместный, почти трагический пафос. Вы замечали, что на портретах кистей Шилова у всех персонажей глаза одинаковые? У него, видимо, шаблон есть, вокруг которого он лица малюет. Но мы отвлеклись.
Хрустальная тоже часто писала портреты разных знаменитостей и общественных деятелей и Мишенька их дарил, втягивая супругу в светскую тусовку. Лестничный пролет, ведший на наш последний этаж, был сплошняком залеплен фотографиями Софии Любомировны, вручающей картину кому-нибудь. Там были все от Долиной и Жириновского, до Михалкова и патриарха Алексия II. Но основную часть репертуара Хрустальной составляла жанровая живопись интерьерно-салонного посола. Например, сюжет про старого хасида, который слушает мальчика скрипача, я видел у нее не менее шести раз видимо хорошо продавался.
Уже много лет Хрустальная жила где-то в Америке, кажется, вместе с сестрой, а Мишенька тусовался в столице, мошенствуя где только можно.
Тут надо пояснить, что у нашего журнала был еще и так называемый федеральный выпуск, не имевший отношения к государственным деньгам и распространявшийся сугубо по подписке. Подписчиков было 302 человека, тираж журнала редко превышал 315 экземпляров. Печатались там преимущественно статьи Орловой о памятниках и композиторах и непонятные длинные рассуждения Журавлева о чем-то.
Иван, Ваня, Ванечка, Ва-ню-ша! Приветствовал меня Мишенька, встал из-за фортепиано, залихватски тряхнул патлами, хлопнул рюмку коньяку, стоявшую на крышке инструмента, и широким жестом указал мне присаживаться к письменному столу, на котором стояла скудная, но респектабельная закусь и пузатая бутылка.
Что это вы Михаил Иосифович в середине дня и в одиночку? спросил я, делая вид, что мне не хочется выпить.
Почему в одиночку? удивился Мишенька и налил мне. Журавлев сегодня будет? Нет? Ну и Бог с ним! Давай за А хотя Журавлев же в Бога не верит. Он в каких-то индусских духов верит, брахманов всяких. А ты веришь? Православный? Ну вот! За много-кон-фе-сси-о-нальность!
Я закусил шпротинкой, а Мишенька сел к фортепиано, коротко наиграл что-то веселое и торжественное и снова вернулся к столу.
Ваня, а Орлова доступна сейчас? тоном нервного заговорщика поинтересовался он. Возьми у нее статью про Хрустальную, она выходила уже в прошлом году, вот прям как есть возьми. Возьми и поставь в номер, очень тебя прошу с Журавлевым договорились, а на обложку
Мишенька, встал и отвернул от стены средних размеров полотно. Оно изображало мужчину восточной внешности в халате и тюрбане, держащего в руках книгу. Он стоял на фоне белокаменной стены, по которой струилась арабская вязь. Взгляд мужчины был устремлен вдаль и преисполнен решимости.
Кто это? Спросил я, представляя, как будет смотреться этот мусульманин под нашей шапкой «Образование в здоровом образе жизни».
Это очень известный муфтий. В большом авторитете! Богослов почти как Шнеерсон! С улыбкой сказал Мишенька и разлил. Я тут с дагестанским бизнесменом познакомился, планирую, что он захочет этот портрет муфтию в подарок преподнести, понимаешь? Клиент сам должен решить расстаться с деньгами. Давай за обложку, чтоб хорошо напечаталась!
Подняв стопку, он вдруг осекся, вернул ее на стол и, прежде чем выпить, снова поставил муфтия лицом к стенке.
Переезд наш проходил медленно и неправильно. Вместо того, чтобы все сжечь и начать с чистого листа, мы методично выгребали мусор и хлам из всех углов, и Вова тут же заявлял, что все это обязательно нам пригодится. Бекасов ему хрипло поддакивал. Кроме того, они настаивали, на том, что все журналы нужно перевезти в новое помещение, ибо вдруг за ними придет какой-нибудь воображаемый читатель-коллекционер.
Оказалось, что кабинет хранил много странных вещей, нашлось: 4 пары женских туфель (все разных размеров), светло-зеленый детский плащ, сломанный утюг, дуршлаг, колесо от швейной машинки. Но самой странной находкой была непрозрачная, матово-черная и непочатая бутылка водки, обнаружившаяся в столе у Вовы.
Мы разопьем ее, отмечая переезд! Предрек я. Однако Вова испуганно возразил:
Нет, я берегу ее для особого случая, например для Нового года!
Ты заставляешь коллег таскать никому ненужные журналы и даже не готов поделиться с ними водкой!
Журналы очень нужны! Бывает, так что кто-нибудь приходит и просит старый экземпляр и мы раздаем!
Нам не нужно тащить 50 экземпляров, чтобы отдать один, тем более, если за ним никто не придет. А водку ты просто зажимаешь самым не товарищеским образом.
Давай так, если в течение месяца мы никому не отдадим ни одного экземпляра, то разопьем эту бутылку! Так и быть!
Каморка, в которой нам теперь предстояло работать, была спрятана внутри изящного кирпичного домика, некогда принадлежавшего какой-то иезуитской школе. Теперь же там теснились сомнительные организации без вывесок. Весь второй этаж непонятно у кого арендовал мужчина, торговавший какими-то присадками для дизельного топлива. Сам он занимал один небольшой кабинет, а все остальные небольшие кабинеты сдавал за сущие гроши проходимцам вроде нас.
Новая редакция была приблизительно на три четверти меньше прежней. Кое-как расставив столы вдоль стен и распихав пожитки в стенной шкаф, обрамлявший дверь, мы обнаружили очевидное вещей у нас было гораздо больше, чем сводного места. Поняв, что вот сейчас я точно выброшу не поместившиеся в шкаф журналы, Вова проявил несвойственную ему предприимчивость и опасную в тесном помещении расторопность. Поговорив с арендодателем, он выпросил у него аж шесть подвесных ящиков, от какого-то советского гарнитура типа «стенка». Откуда они там взялись, я не знаю, там вообще всякого хлама было в избытке, но только, вступив в сговор с сисадмином Бекасовым, Вова принялся карандашом размечать на стенах линии, вдоль которых повиснут эти самые ящики.
Я же усадил Снегирева верстать обложку. Поставить фотографию картины под шапку журнала дело, прямо скажем, не пыльное, вот только статья про Софию Хрустальную, к которой это фото относилось, была озаглавлена: «Искры Небесного огня», а на обложке был муфтий, а верстальщик Снегирев был идиотом который отчаянно пытался показать окружающим богатство своего внутреннего мира. Жена его тоже увлекалась подобными вещами и именно на этой почве они и развелись и с тех пор впрочем, об этом в другой раз. Короче он поставил фото, скинул верстку на хард и я отправился в типографию, перед уходом уточнив у остававшихся:
Коллеги, а вы отдаете себе отчет в том, что вкручиваете саморезы в декоративную деревянную панель, установленную в начале прошлого века?
Иван! Ответили они мне едва не хором, мы старше тебя, кое-какой опыт в ремонте имеем. Все-таки, Иван, мы постарше, и не везде тебе нужно командовать, ведь у нас есть опыт, поскольку мы постарше тебя.
В типографии выяснилось, что верстальщик Снегирев, в порыве творческого идиотизма, отразил картинку на обложке, в результате чего отзеркалилась и арабская вязь на стене за спиной муфтия. Чтобы не ставить жизнь Мишеньки под угрозу я матом пригласил Снегирева приехать к нам с новой полосой, а сам стал возвращаться в редакцию.
Настроение было паршивейшие. Безблагодатная суета и сплошное томление духа вот, что представляла собой моя жизнь. Бывает же так, что вроде бы делаешь, стареешься как лучше, а единственное что получаешь в итоге желание забыть содеянное как стыдный поступок. Под стать была и погодка небо серого, стремящегося к темноте цвета, провисало все ближе к земле, но не разливалось, создавая ненужное томление.
В редакции я застал дремлющего после тяжких трудов Коршунова, и чтобы разбудить его, сильно хлопнул дверью. Получилось очень эффектно от удара с правой стены рухнули разом три подвесных ящика с журналами. Один из них к чертям разнес мой монитор и едва не проломил столешницу, второй упал на гигантский, давно, впрочем, не работавший, принтер, а третий просто чуть не отдавил мне ноги. Вова как мог, забился в угол и впал в состояние немого ахуя, я же, как мне вспоминается, не дрогнул ни единым мускулом, и являл собой образец молчаливого похуя.
Когда Вова перестал тревожно держать себя за левую грудь и постанывать, мы принялись таскать ящики на помойку. Грянул штормовой ливень. Полностью промокшие и униженные обстоятельствами, мы вернулись в каморку, где нас застал звонок начальства Журавлев спросил, все ли у нас нормально, и назначил мне на завтра планерку по развитию журнала. Я сказал, что все просто превосходно и жду с нетерпением, а повесив трубку, самым наглым образом закурил прямо в помещении и попросил Вову достать водку.
Но мы же с тобой договорились, что только если я не отдам ни одного журнала
Мы их сейчас вместе с ящиками на помойку отнесли. Доставай.
Взгляд Коршунова выражал одновременно горькую обиду и осторожное восхищение моим коварством.
Пятая глава
За свою многоблудную и преисполненную абсурда жизнь я встречал немало странных, жутковатых и откровенно страшных типов. Я знавал держателя доходных квартир, уверенного, что для решения всех проблем России нужно расстрелять тогдашнего мэра Столицы и еще десять тысяч человек (у него был список) из его ближайшего окружения. Водил знакомство с кандидатом математических наук, который добавлял в чай капельку перекиси водорода, чтобы пробудить активный кислород и лечил ожоги собачей мочой. Он, кстати, часто обжигался, почему-то. Знавал я официанта, который отчаявшись найти невесту в Москве, пошел служить в армию обороны Израиля. Пару раз выпивал с милейшим маляром-штукатуром из Сербии, которого, как оказалось впоследствии, всерьез разыскивали за геноцид албанцев. В этот далеко не полный ряд как влитой становится Виталий Игоревич Журавлев основатель и главный редактор журнала «Здоровая культура образа жизни».
Он был крепок, осанист, широкоплеч, седовлас и буйнопомешан. Всю жизнь, вплоть до ноября 1991 года, он проработал в институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Чем конкретно он там занимался, я не знаю, но по его собственному утверждению: «Каждую строчку! Каждую запятую в архивах сверял! Не дай бог! Ты что-о-о?! Это был непрофессионализм! Расхлябанность! В цитате?! Да за такое!» Виталий Игоревич очень ценил дисциплину, порядок и собранность, но сам этими качествами отнюдь не блистал. Он скорее лелеял мечту, что он командир, а все вокруг собранные и по струнке ходят, но поскольку сам являл собой образец демагога и болтуна, его окружали такие же.