— Эти ребята держатся особняком. С ними трудно иметь дело, а уж узнать у них что-то…
— За гексант эти ребята маму родную в рабство продадут, — Йеми выложил на стол потёртую золотую монету. На что "эти ребята" способны за большие деньги, Йеми предпочел не уточнять: и он, и Наско это отлично знали, зачем лишний раз язык осквернять.
— Может быть… Ты их, как вижу, лучше знаешь, тебе виднее, — Шепеш засмеялся собственной шутке. Но теперь его взгляд не отрывался от блестящего кругляша. По-видимому, деньги ещё не потеряли своей власти над Наско. Наверное, он так же жадно будет смотреть на чужую монету, если чудесным образом окажется владельцем всех богатств империи.
— Не настолько лучше, чтобы знать, где их искать в это время дня.
— Это не гексант, — приподнявшись на локте, Шепеш, как бы невзначай, подцепил монету со стола.
— Если ты мне сейчас же, не сходя с места, скажешь, где дети, будет тебе гексант. Если приведёшь их ко мне живыми и здоровыми, будет тебе аж четыре гексанта и моя искренняя признательность. А за этот ауреус ты меня познакомишь со старшиной землекопов.
Конечно же, благородному морритскому лагату не пристало самому работать проводником у купца. Поэтому разговаривать с «землекопами» Йеми отправился вместе с Лечеком. Помимо соблюдения лица, Наско явно преследовал и денежный интерес: часть бремени по снабжению своего управляющего он переложил на плечи кагманца, которому пришлось самому сразу по выходу одарить Лечека парой квадрантов. В противном случае это пришлось бы делать через пол дня безрезультатных блужданий по городу под причитания, жалобы на жизнь и уверения, что вот-вот неуловимые «землекопы» будут найдены.
Идти пришлось в район Старых Кузен, что Йеми предполагал с самого начала. Район этот превратился в трущобы ещё в давние времена, может, даже до Катастрофы. В ту пору наверняка весь Плесков являл собой не лучшее зрелище, но с тех пор город отстроился, но Старые Кузни так и остались трущобами, успешно сопротивляясь всем попыткам городских властей извести или хотя бы благоустроить этот рассадник преступности и источник всякой заразы. Символом этого сопротивления можно было смело признать храм Гера, что высился на самой границе трущоб. Может быть, этот храм не был самым великолепным в Плескове, но самым большим он был наверняка. Позволяло ли это умилостивить грозного бога болезней или, наоборот, привлекало его внимание оставалось загадкой. Быстротечные эпидемии прокатывались по городу каждый год и всегда начинались со Старых Кузен. Вопреки стойкому заблуждению, чужаков в таких местах любят. Ведь чужак — это источник поживы или, если с того нечего взять, возможность разнообразить развлечения. До того, что самим чужакам такая любовь не по нраву, никому дела нет. Лечек явно ощущал себя в этом неприятном месте, как рыба в воде. Йеми же, несмотря на то, что был здесь уже не раз, ощущал себя чужаком. Хуже того, его принимали за чужака местные жители. Йеми всей кожей ощущал пристальное к себе внимание. Уже пришлось погрозить кулаком какому-то карманнику, чьи пальцы оказались в подозрительной близости от поясного мешка. Лечек же шагал себе впереди, как ни в чём не бывало. Когда, наконец, управляющий нырнул в дверь относительно целого дома, жупан испытал облегчение, несмотря на то, что самая сложная часть дела только начиналась.
Внутри дом оказался грязен и вонюч даже по меркам Старых Кузен, а так же начисто лишенным каких либо архитектурных излишеств. Единственное помещение с не разожженным очагом у дальней стены оказалось заполненным самым разнообразным народом.
В дальнем углу, скрестив ноги на тангринский манер, на грязной дерюге сидели пятеро мужчин и жрали — по-другому назвать происходящее было решительно невозможно. В другом углу, поближе, полдюжины громил играли в зуж, постоянно ругаясь и обвиняя друг друга в шулерстве. Верзила у очага, сидящий на единственной в доме лавке, точил лопату и, посмеиваясь, внимал стоящему перед ним толстому коротышке, размахивающему руками и бубнящему что-то неразличимое в общем гвалте. Перед Лечеком горой возвышался детина, с шириной плеч, как у Йеми и Лечека вместе взятых.
— Здрав и силён будь, Лечек! А это с тобой что за мужичок? — поинтересовался детина и одарил кагманца нехорошим взглядом.
Как поступать в таких случаях, Йеми было известно с далёкого детства. Он скорчил премерзкую рожу, прищёлкнул пальцами, потом языком и в довершении всего ядовитым голосом объявил, что мужички — это те, кто на базаре баранами торгуют и баранов обсчитывают.
Последнее, конечно, было наглостью и в ритуал представления среди криминальных кругов полуострова напрямую не входило, но в разумном количестве приветствовалось и уважалось. Вот и сейчас детинушка осклабился, выдавил из себя довольную улыбку, при виде которой мирный поселянин, наверное, тут же бы обделался, и кивнул в сторону жрущих.
— Ну, проходите.
Игроки чуть примолкли, внимательно наблюдая за происходящим. Йеми наивностью не страдал и понимал, что одного знания условного знака недостаточно, чтобы заслужить доверие бандитов.
— Ну что, мил человек, садись к нашему очагу, ешь да пей, — с расстановкой произнёс сидевший у стены пожилой и даже немного благообразный дедок, видимо, бывший в этой компании за старшего. — Ну-ка, Стилко, плесни гостю дорогому.
Стилко, молодой совсем мужик с засаленными и усыпанными перхотью волосами и угреватым лицом вытащил откуда-то из-за спины сначала большую деревянную флягу, потом — маленькую чарочку. Плеснул в чарочку содержимого фляги и, улыбаясь, протянул её Йеми. Улыбка у него была мерзкой, но Йеми понимал, что от такого предложения не отказываются.
Сквозь запах можжевельника, из которого была вырезана чарка, пробивался слабый аромат аниса. Предусмотрительно выдохнув, кагманец опрокинул содержимое чарки в рот. Густая, маслянистая жидкость, словно огнём, обожгла горло. Йеми не ошибся: его действительно угостили мастикой, да ещё и отвратного качества.
Ещё раз шумно выдохнув, он подхватил с деревянной тарелки кусок мяса и торопливо зажевал.
— Неплохо! — одобрил главарь. — Ну, говори, с чем пожаловал.
— Дело в следующем, папаша, — ответил кагманец с набитым ртом, — кинули меня одни ребята. И не только меня, но и людей, перед которыми я за них подписался. Беспредел, в натуре. Звенки хапнули — и свалили. А мне что, за всех отдуваться?
— Не хочешь, стало быть, крайним быть?
— Я что, тупой, как гигант холмов? Или деньги чеканю? Хорошо хоть, мужики меня знают, дали отсрочку. Ну, я ноги в руги — и за этими уродами.
— И здесь, стало быть, догнал их? — поощрительно улыбнувшись, поинтересовался дедок.
Йеми кивнул.
— Не беспредел в натуре — так людей кидать, — вступил в разговор сосед справа. — Надо помочь чуваку, он дело го…
Закончить мужчина не успел: не вставая со своего места, Йеми ткнул его кулаком в лоб. Тот повалился на спину, задрав ноги, точно перевернутый жук. Остальные тут же напружинились, схватились за поясные ножи, но в драку не ринулись, смотрели на главного.
— Ты за базаром следи, дорогой, — посоветовал кагманец вскочившему бандиту. — За такие слова у нас быстро оставят без языка и без наследства.
— У вас — это где? — полюбопытствовал дедок.
— В Бельоне, — не задумываясь, ответил Йеми. Слишком много в последний день думалось об Оксене.
— Успокойтесь, — главарь небрежно махнул рукой, и бандиты сразу расслабились.