Иди!
Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:
— Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.
Они быстро удалились, а Сыч всё бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.
Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.
— Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.
Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.
— И много вас, таких казаков, понаехало? — спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. — Видели, как ваш обоз колесил к роще.
— На вас хватит, бабы, гы! — осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.
— А как тебя кличут, хлопец? — спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.
— Лука, — буркнул, покраснев, хлопец.
— А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?
— Еще не посвящен, бабы, — пришел на помощь Сыч. — Еще всё наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!
Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:
— Небось, захотелось домашней снеди казакам?
— То было б очень кстати, Марфутко, — ответил с готовностью Сыч.
— Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, — заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.
— Ой, бабы! — вскочила третья с озабоченным лицом. — Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.
Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:
— Порядок, хлопец! Всё идет, как надо. — И к Марфуше: — Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?
Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:
— Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!
Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.
— Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…
— Не беспокойся, Марфута, — беспечно махнул рукой Сыч. — Мы прихватили с собой малость. На вот — порежь этот огрызок, — и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, — да и штоф нам не помешает, — победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.
— Ой! Как здорово! — не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. — А можно детишкам немного, а?
— Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?
— Двое, Степан, — серьезно ответила женщина. — Девочка и хлопчик. Три и два годика. Маленькие еще. В соседней хате с бабкой сидят. Я сбегаю?
— Беги, но не задерживайся долго. — Степан был за хозяина и всем показывал это с удивительным довольством. — А твои где пострелята, Марфутка?
— Гостят у тетки. Через три хаты. Они любят гостить там. И ночевать будут там, — многозначительно закончила она.
Лука ничего не говорил. Он только слушал и дрожал от возбуждения, поглядывал на товарища и удивлялся, как он легко и свободно мог разговаривать с незнакомыми женщинами, ничуть не стеснялся и был весел.
Появилась Мотря. Она явно спешила и смущенно оглядела собравшихся за столом.
— Как раз вовремя, Мотря, — заметил Сыч.
— Лука, подвинься, дай бабе сесть.
Юноша подвинулся, пряча пылающее лицо и радуясь, что солнце закатилось, а света огонька лучины было явно маловато.
— Ты что это отодвинул кружку? — тихо спросила Мотря, пододвигаясь к хлопцу.
— Не хочу, — буркнул тот, ощущая дрожь в теле.
— Не трожь его пока, Мотря, — бросил Сыч и опрокинул келих в рот. Крякнул, занюхал коркой хлеба и добавил: — Я его знаю. Душа не принимает. Оно и к лучшему. Еще молодой, успеется. Казаком станет — и душа примет. Куда ей деться!
Он весело засмеялся, а Лука чуть не горел. Мотря подкладывала ему сала, лука, подливала борща. Вкуса он почти не ощущал, лишь прислушивался, как гулко бухало в груди сердце. Вдруг до его слуха долетели слова Сыча:
— Крали мои милые, не пора ли на боковую? Уж стемнело, чего бы не случилось. Огонь загасить пора.
Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:
— Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.
Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:
— Пошли, а то уже поздно, Лука. Смотри не споткнись, — и потянула за рукав рубахи.
Юноша покорно встал и кое-как потащился на ватных ногах следом.
— Да ты не волнуйся, хлопчик! — вдруг задышала Мотря ему в лицо и приблизила свои губы к его. — Поцелуй меня.
И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.
Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Всё было как удар молнии. Она торопливо всё делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и всё происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти. Она захлестнула Луку всего, пока не опустошила, и он с ужасом и удовлетворением одновременно ощутил себя мужчиной.
— Вот и получилось, милый, — прошептали губы Мотри. — А ты боялся, глупый. Тебе понравилось?
Он ощущал ее запах, теплоту тела, прижимавшегося к нему, и вдруг понял, что он гол, и никак не мог вспомнить, как это произошло. Его руки стали шарить по телу Мотри; оно было податливо, желанно и трепетно одновременно.
— Отдохнул? — зашептала она на ухо, и стало щекотно. Желание опять нахлынуло на него.
— Ты чего стонешь, Мотря? — осмелился он спросить. — Тебе больно?
— Дурачок! Это так приятно, что всё само рвется из нутра. Ты доволен?
— Еще бы, Мотря!
— Я рада, что ты получил меня первой. Но ты не думай, что я гулящая. Это случается редко, да и то Марфа постоянно меня уговаривает. Без человека тоскливо и муторно. А теперь где его взять, когда столько казаков полегли в восстании да от мора и неурожаев. Сами едва живы остались. Хорошо, что мой был казаком и нас не записали в крепаки. Да надолго ли?
Лука услышал в голосе женщины такую скорбь и тоску, что стало неловко и жалко эту бедную молодицу. Он спросил участливо:
— И как же ты теперь будешь? И сколько же тебе лет, Мотря?
— Старая я уже, Лука, — ответила Мотря тихо и грустно. — На Афанасия будет двадцать шесть.
— А мне только восемнадцать, — почти про себя молвил Лука. — И никого у меня нет. Всех порешили ляхи Лаща. Хорошо, что друг отца упросил взять меня в поход. Может, судьба смилуется надо мной, пуля или сабля не слишком меня заденет, добуду казацкой славы, грошей и всякого добра. Молюсь, чтобы услышал меня Господь.
— Должен услышать, Лукашко! Ты молод, и не тебе погибать в такие годы! Живи на радость людям и нам, глупым бабам!
Послышался со двора голос Степана:
— Эй, казак! Спишь? Вылазь, пора возвращаться!
— Уже кличут, — с сожалением прошептала Мотря. — Возьми меня еще на прощание! Ты люб мне, Лукашко!
Волна нежности обволокла юношу.