Он не стал себя упрашивать и не слушал уже сердитых призывов Сыча. Но расставаться приходилось. Мотря жадно целовала его и просила умоляюще:
— Обещай, что если будешь жив, то заглянешь ко мне на обратном пути, любый!
— Обещаю, Мотря. Вот увидишь, я сдержу слово! Но теперь прощай, я вернусь!
Лука опрометью бросился догонять Сыча, который не стал его ждать и в темноте ночи уже скрылся. Лишь тихие отдаленные звуки шагов давали Луке понять, что тот ушел еще не очень далеко.
— Дядько Степан, я не знал, что надо так скоро, — оправдывался юноша.
— Ладно! Получилось у тебя с Мотрей?
— Получилось, дядько Степан. Просила на обратном пути заглянуть. Обещал.
— Правильно сделал, хлопец. Однако с тебя причитается за содействие, гы-гы!
— Ага, — согласился Лука слегка смущенно. — Позже, когда будет с чего.
— Гляди, не забудь.
Глава 2
Не прошло и месяца, как обоз достиг Львова. Здесь он влился в другой, больший, и после трехдневного отдыха тронулся в сторону границы с Неметчиной.
— Это сколько же идет с нами казаков, дядько Макей? — всё спрашивал Лука на роздыхах.
— Не они с нами, а мы с ними, хлопец, — отвечал казак. — Думаю, что тысячи две должно быть, будет еще больше, не все еще собрались. Хоть так нас, выписников, отметили, а то выбросили, как ненужный мусор, и живи как хочешь. А как?
— А чего меньше стало реестровых казаков, а?
— Пан король жадничает и не хочет выделить для нас грошей. Войны нет — вот он и не хочет раскошелиться. Сагайдак, тот умел выбить гроши. А теперь пошли не гетманы, а тряпки. Трясило панов трясет, вот король и жмотничает.
Дня через три возы остановились вблизи крохотного сельца дворов в двадцать. Оно белело в версте от лагеря казаков.
Макей со своими возчиками сидели у костра, курили люльки и вели тихую беседу. Легкие облака набегали на небо и заслоняли звезды. Луна всходила поздно. Было тихо, темно и мирно.
— Погоди-ка, Макей! — предостерегающе поднял руку пожилой конюх Яким Рядно. — Кажись, кто-то идет к нам. Может, от коней кто.
— Пусть идет себе, — махнул рукой Макей.
Светлая фигура человека появилась в свете костра и остановилась в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.
— Кто ты, человече? — спросил Макей, признав незнакомого. — Чего тебе?
— Добрые люди, я пришел просить помощи.
— Сидай, хлопец, — пригласил Макей, указав на кучку хвороста у костра. — Что у тебя стряслось, что ты тут появился?
— Житья нет от нашего пана, казаки! Измордовал! Особенно меня.
— Эх, хлопец! Кого паны не мордуют? Скоро всех крепаками сделают, тогда и жалости не у кого будет просить. А что так?
— Да я осмелился заступиться за сестру, пан казак. Вот он меня и возненавидел. А сестру всё равно взял себе. А я больше не могу, пан казак! Возьмите к себе! Буду служить вам верно!
— Я не сотник, хлопец. Куда мне тебя взять? Могу отослать к пану сотнику, да вряд ли он тебе поможет. А усадьба у пана большая?
— Какой там! Хата немного больше обычной, а дерет нас нещадно, словно ясновельможный! Даже мать свою мордует. А чего? Она наша, украинка, а он по батьке лях!
— Это уже плохо, хлопец, — бросил Макей. — Всё ж мать.
— А сегодня приехали к нему ляхи и пируют, собрали в деревне живность, побили батогами многих — и в ус не дуют. Обжираются себе, а люди голодают. Возьмите, пан казак! — Парень упал на колени.
Он был молод, не больше семнадцати-восемнадцати лет, в ободранной рубахе и рваных полотняных штанах. Больше никакой одежды на нем не было.
— И не проси, хлопец, — отрезал Макей. — Мы казаки, идем на войну и взять тебя не можем. Ищи своей доли сам.
— Дядько Макей, — тихо молвил Лука, — может, можно, а?
— Цыть, куренок! Не твоего ума дело! Замолкни!
— А сколько приехало ляхов, хлопец? — поинтересовался Терешко Богуля.
— Да пятеро молодых, пан казак! Сидят, уже напились, а всё требуют еще. И девок наших требуют. Вот все и разбежались кто куда от греха подальше.
— Гляди, как обнаглели, паразиты папские! — вскричал Яцко Качур. — Всыпать бы им хорошенько! Прямо руки чешутся!
— Можно было б и почесать, — заметил Терешко мрачно. — Что с тебя возьмешь? Ты казак в походе и завтра будешь далеко. Ищи ветра в поле.
— И то верно, дядько Терешко! — воскликнул Лука. — Сходить бы в деревню и накостылять по шеям этим проклятым панам!
— Сиди, молокосос! — остановил Макей юношу. — Ишь, разорался, казак!
— Да брось ты, Макей, — остановил начавшегося злиться десятника Яцко. — Я с большим удовольствием бы взялся за это, братья-товарищи.
— А что? Всего верста, а их пятеро перепившихся панов. Ну и еще один. — Лука оглядел собравшихся у костра. — Дядько Макей, дозволь сходить. Охота косточки поразмять, а то я всё с лошадьми возился. А впереди война. Надо мне привыкать к оружию, да и свое раздобыть. Дозволь, мы быстро смотаемся, и никто не узнает.
Макей засопел, казаки дружно наседали.
— Слушай, дядько Макей! — предложил Лука. — Ты ничего не знаешь, а мы сами всё сделаем. Пана сотника нет, и вернется поздно, да и на кой ему проверять нас после гульбы с австрияками, что вчера встретили нас на дороге. Идет?
Макей продолжал молча сопеть, жадно затягивался табачным дымом, но все в обозе уже знали, что это лишь видимость. Он просто побаивался сотника и не хотел брать ответ на себя.
Терешко не выдержал и крикнул задорно:
— Собираемся, товарищи! Макей не возражает. Он просто ничего не знает. Тебя как у вас в деревне кличут? — обернулся он к пришедшему хлопцу.
— Яким Ярыга, пан казак, — тихо ответил парень.
— Во! Еще один Яким появился! Яким, Рядно, гляди, тезка твой! Хватай сабли, пистоли и пару пик. Мушкеты не трогаем. Обойдемся. Яким Малый, так пока будем звать, веди коротким путем. И тихо.
Скоро семеро теней скрылись в темноте. Макей вздохнул, покачал головой, выколотил люльку о палку и полез под мажару спать, укрылся попоной и затих.
— Вот и пришли, казаки, — прошептал Яким Малый.
— Это панская хата? — спросил Терешко.
— Она самая. Окна еще светятся. Пьют еще.
— Говорил, что маленькая, а там, наверное, окон десять. Да ладно. Собаки во дворе есть?
— Есть, да заперты в сарае. Гости, — ответил Яким.
— Веди, только тихо, — приказал Терешко.
Казаки, пригибаясь и стараясь не шуметь, прокрались во двор. Кругом было темно и тихо. Лишь смутные голоса доносились из открытых окон, где теплились лучины и одна свечка.
— Как договорились, казаки, — прошептал Терешко. — Пугаем пистолями, вяжем, а потом видно будет. Оружие держать наготове. Не стрелять без необходимости. Не стоит поднимать шум. Пошли.
Прошли сени. Дверь в горницу была открыта и тусклый свет освещал немного просторные сени.
Заглянули в горницу. Там сидели пятеро панов в расхлестанных рубашках, один лежал на лавке и спал. Две девки со страхом в глазах сидели на коленях панов, руки которых жадно шарили под юбками и сорочками.
Казаки поправили повязки, закрывавшие им нижние части лица, шагнули в горницу. Терешко зловеще приказал, наставив пистоль в грудь одному из панов:
— Всем молчать, панове! Сидеть смирно или умрете! Руки на стол!
— Этт-то чт-оо за быдло? — прошамкал с полным ртом один пан.
Лука вспомнил Мироновку, порубанную родню, подскочил и хрястнул того в зубы, ободрав суставы. Яким Рядно двинул стволом пистоля в лицо хозяину, крикнув зло:
— Молчать, паскуды польские! Убью!
Попытка вскочить была остановлена нервным взмахом сабли. Один лях со скрипом зубовным свалился в лужу собственной крови.