Степан протянул сотенную.
— Удачи! — хлопнул дверцей водила.
«Нива» поползла по проселочной дороге. Метров через пятьдесят увязла.
Мат, перемат, пресвятая богородица!!! Собачий лай заметался по деревне. Из окна ближайшего дома высунулась недовольная рожа:
— Чего орешь?
— Да машина, чтоб ее…
— А…
Окно захлопнулось. И вновь стало темным. Водила затравленно огляделся:
— Слышь, ну хоть ты помоги, что ли!
Степан неторопливо подошел к «Ниве». Заглянул под колеса.
— Крепко сел… Боюсь, без трактора не выбраться.
— Да где ты — трактора!.. — взорвался водила. — Ночью… Ты хоть попробуй!
Степан честно «попробовал». «Нива» щедро обдала его грязью и закопалась еще глубже.
— Все, абзац! — вынес себе приговор водитель.
— Надо проситься на постой, до утра все равно никого не найдешь. Кстати, меня Степаном зовут.
— Сусанин твоя фамилия, — невесело ухмыльнулся водила. — Ладно, держи «краба». Сам виноват! — Рукопожатие оказалось сухим и жестким. — Серега.
* * *
Найти «постой» оказалось непросто.
Сунулись в один дом, в другой. Хозяева как повымерли — не докричишься. Только раза с четвертого послышалось:
— Ну кого там черт принес?
На крыльце возник мужик. В драном ватнике и с кочергой на изготовку. Барбос так и рвется с цепи.
— Хозяин, на ночлег пустишь? — проорал через калитку Степан.
— Да цыц ты, дура, — прикрикнул на собаку мужик, — ишь, разошелся. — Псина пару раз гавкнула для порядку и унялась. — А скока дашь?
— А сколько надо?
— Ну… Много — не мало…
— Литровки беленькой хватит?
Глазки оживились:
— Добавить бы еще пару чекушек… — мечтательно проговорил мужик.
— Идет.
Мужик заподозрил, что продешевил, но продолжать вымогательство, видимо, постеснялся. Обреченно махнул рукой:
— Ладно уж, заходьте, время позднее, — и, не оборачиваясь, добавил: — У нас всякое случается…
* * *
В сенях пахло керосином и квашеной капустой. Пасмурно — под потолком засиженная мухами лампочка ватт на сорок, не больше. В углу — газовая плита довольно запущенного вида. Под табуреткой, обмазанной бурым суриком, видимо, оставшимся после покраски дома, бандитского вида котяра терзает рыбешку.
Хозяин отодвинул полог.
— Один я, — как бы извиняясь, сказал он, — моя-то уже года три как… Ну, заходьте, чего стали?
Серега саданулся лбом о низкую притолоку и глухо выругался.
— Кланяться надо, когда в хату входишь, — заметил Степан, — не то суседушка [2] обидится, житья не даст.
Мужик уважительно крякнул:
— Знаешь, что говоришь.
Комната оказалась большой и на удивление светлой. Напротив двери, в левом углу, висела старая икона в серебряном окладе. Казалось, что светло именно от нее, хотя, конечно, причина более прозаична — люстра «городского типа», красующаяся под потолком. На окнах — занавески из цветастого ситца, за ними проглядывает аккуратный тюль. Стол убран белой скатертью. В противоположном от иконы углу — русская печка. В устье дымится горшок с картошкой.
Степан невольно сглотнул слюну и втянул дымок.
— Ну и запахи у тебя…
— Светка приходила, — буркнул хозяин, — падчерица.
Степан распахнул дорожную сумку и извлек две поллитровки «Немироффа». Поставил на стол:
— Это на посидеть, поговорить, ежели не побрезгуешь нашей компанией, конечно. А вот и тебе персональный подарочек, — протянул литровую бутыль «Абсолюта» — в оплату за будущее гостеприимство, как обещал. — Гляди, какая красавица, как слеза.
Мужик замялся:
— Ты это, еще две чекушки обещал…
Степан усмехнулся и достал из сумки пол-литра «Столичной»:
— Уж извини, батя, чекушек не держим, но объем аккурат соответствует.
— Да нам без разницы, в какой таре, — хмыкнул мужик, — хоть в ведро налей!
Хозяин, едва взглянув на «Столичную», засунул бутылку в карман ватника и уважительно принялся разглядывать этикетку «Абсолюта». Вдруг подозрительно посмотрел на Степана и спросил:
— Не паленая?
— Обижаешь, батя! Самая что ни на есть настоящая, а ежели опасаешься, то можно и к кому другому пойти.
— Это я так, на всякий случай, — пробормотал хозяин, нежно поглаживая пузырь. — Вишь, какое дело, давеча мужик у нас один от водяры чуть не помер, вот и сорвалось с языка…
— Ладно, замяли, — поставил точку Степан.
* * *
Вскоре на столе появилась рассыпчатая дымящаяся картошка, приправленная укропом и зеленым лучком. К ней соленые огурцы, черный хлеб и совершенно украинский розовый шмат сала. Сели трапезничать. Проглотив сотку, хозяин посветлел. Завязалась беседа.
— Звать-то вас как, парни?
«Парни» представились.
— А меня Семенычем зовите. Да вы берите, берите, не стесняйтесь.
Степан и не стеснялся. Жрать хотелось зверски — с самого утра постился. Серега тоже не тушевался, уплетал с завидным аппетитом.
Вскоре от угощения остались лишь соленые огурцы да початый «Немирофф». Его и продолжили «кушать», впрочем, неоднородно — Степан все больше потчевал, надеясь развязать языки новым знакомым.
— А чего это, батя, — хрумкнул огурцом Степан, — тут про вас в газетах всякое пишут? Читал, небось?
— Да читал уж, — хмыкнул Семеныч. — Отдыхал здесь писака один — девка у него, зазноба, из нашенских. Ну и накропал — злое дело нехитрое. Брехня на букву «хы». — Семеныч опрокинул еще «сто». — Сам посуди, места у нас дикие. Автобус до райцентра, и тот отменили. А ментов так и вовсе не бывает. Мало ли кто пропадет… Однажды вон утопленника выловили, так неделю пролежал на солнышке, пока приехали… Пропадешь тут…
Колодца, конечно, никакого нет, Степан и сам это прекрасно понимал. А вот легенда, вполне возможно, и существует. Услышал журналистик какую побасенку да в газетенку и тиснул. Чем не версия?
— Что это у него на роздыхе творческая силушка поперла ни с того ни с сего?
Мужик хитро сощурился:
— А кто его знает? Городско-ой! К самогону непривычный…
Степан поднес ко рту еще стопку:
— Может, слух какой услышал?..
— Може, и услышал, — Семеныч совсем осовел, — а тебе на кой? Я расскажу, а ты про наши места погань напишешь — лапотниками выставишь.
— Да не переживай ты, батя, — веско сказал Степан, — я этнограф. Собираю легенды и поверья по городам и весям.
— А…
— Легенд у них, что грязи, — подал нетрезвый голос Серега, — уж чего-чего… Говорят, в лесах этих, — водила обвел рукой заключенный в стены горизонт, — язычники в древние времена жили.
— Так они везде в древние времена жили, — улыбнулся Степан.
— Нет, ты послушай! Было у них тут, ну, как его… святилище. Так вот… — Серега глупо хмыкнул: — Ну ни фига себе этнограф, на тебе ж пахать можно!.. Говорят, один главный у них был, типа староста.
— Волхв, — поправил Степан.
— Во, во. — Серега налил, опростал и продолжил рассказ про волхва. — Так он вырезал бабу из дерева, которая оберегала от всего, счастье роду приносила.
— Эта «баба» называется Рожаница, древнее славянское божество.
— Да хрен с ней, как она называется. Ты вот что послушай. Говорят, она до сих пор в лесах где-то стоит. Только ее не видел никто. Потому что мужики эти, — Серега кивнул на Семеныча, — схоронили бабу свою, и всякого, кто про нее пронюхает, кончают лютой смертью. Ты думаешь, отчего они все не передохли при нашей-то жизни? Идолище поганое помогает. — Серега заржал. — Такая вот местная легенда.
Семеныч насупился:
— Чего брешешь человеку? Нет никакого идолища.
Серега снова захохотал:
— Да брось ты, Семеныч, я же так, в шутку. Ну, вздрогнули…
Первый «Немирофф» опустел, бутылка отправилась под стол. Принялись за второго.