И тутпрямоподрукойкочка превратиласьвогромнуюгремучуюзмею.С
угрожающим шипениемона взметнулась Звереву на уровень лица и распахнула пасть,
в которую без трудавошел бы человеческийкулак в зимних меховых рукавицах.В
светелампыблеснулипятисантиметровыеклыки,заплясалраздвоенныйязык.
ПодуматьАндрей ничегоне успел — ноги сами помчали его клазу. Рядом, громко
топоча,нессяПахом.Спустянесколькомгновенийонивыпрыгнулинаверхс
резвостью антарктического пингвина, выскакивающего на льдину.
— Видели? — с надеждой спросил Осип.
— Не, — тяжело дыша, мотнул головой Пахом, — на рохлю наткнулись. Огромный...
— Ну,рохли —они ничего,тихие, —отмахнулся Осип. — Никого нетрогают,
никуда не лазят. Разве только кошекв подполе пугают. Оттого мыши и крысы часто
заводятся,коли рохля живет. Вот кикимора — это да... Умоего соседа завелась,
таконволкомвыл.Токурвсехживьем ощиплет за ночь, топряжу бабе его
перепутает, то горшки побьет, тотесемки на одеждесвяжет. Насилу отчитали дом
его. А один у нас мужик — так и вовсе дом бросил. Невмоготу приживалка стала.
— Кикимора— это что, — не согласился Касьян. — Вот баечник — это да-а. Коли
привязался, заединраз до смерти извести может. Коли слышишь вдоме по ночам
стоны да вздохи — стало быть,это он, старый, бродит. Тут уж в темноте вовсе ни
с кем говоритьнельзя. Ибоончерез речьизчеловека душувытягивает,тот
чахнуть начинает быстро да и помирает совсем...
Тутвсехолопыкак-тодружнопокосилисьнаАндрея,всесразу,ион
почувствовал некое смутное беспокойство.
— А в усадьбе такой нежити часом нет? — поинтересовался Зверев.
— Он, сказывают, на старичкапохож, — сказал Осип. — Коли видишь незнакомого
старика вдоме али во дворе, то говорить с ним неслед.Вовсе.И не случится
тогда ничего.
— Батюшку звать надобно, пусть подпол освятит, — задул лампуПахом. — Рохля,
знамо, не баечник и не кикимора, но от крыс тоже хорошего мало. Пойдем, мужики.
Теперь все они старательно не смотрелиАндрею вглаза,только усиливая его
тревогу.
Онпошелвсвою светелку — иедване столкнулся налестнице с Варварой,
волокущей бадейку с грязной водой.
— Привет, — остановился он. — Давно не виделись.
— Ты все вседле давседле, Андрей Васильевич. — Она поставила деревянное
ведро, низкопоклонилась,отерла лоб.Головаее была укрытабелымплатком,
завязанным подподбородком, подол серого некрашеного сарафана покрывали влажные
темные пятна. —Ая пол у тебя помыла. Душно там ныне, всветелке.Сыро.Уж
прости, что не вовремя получилось.
— Тыпро баечника когда-нибудь слышала? —поинтересовалсяЗверев, всееще
оставаясь под впечатлением недавнего разговора.
— Нет, не слыхала... — Глаза девушки забегали по сторонам.
— Что, так совсем и не слышала ничего?
— Нет, Андрей Васильевич, ничего...
— Врешь! Как можно здесь жить и ничего про баечника не слышать?
— Нет, барчук, пронего я знаю. Но про то,как ты с баечником разговаривал,
мнене ведомо... —Осекшись,девушка испуганно охнула, прижав мокрые ладони к
лицу.
— Когдая с ним разговаривал? — Зверевподступилближеиповысилтон: —
Когда?!
Варвара отрицательно замотала головой.
— Говори,разначала.Говори, всеравнопроболталась! — Андрейподождал
ответа, пригрозил: — Смотри, у боярыни расспрошу да на тебя сошлюсь.
— А матушка Ольга Юрьевна и не знает, — сквозь ладони ответила девушка. — Это
по усадьбе слух пошел, будто с баечником ты в начале листопадника на дворе ночью
столкнулсяда заговорил. Оттого и немоченстал.Украл баечниктвоюдушу.