Нина зябко передернула плечами, прижала руки к груди, ничего не сказала. - Это необходимо, Нина.
- Я знаю.
- Когда ты приехала в Москву?
- Сегодня утром.
- Что с тобой было?
- Не спрашивай, Дима. - Нина порывисто сжала мою руку. - Пожалуйста. Рассказывать очень долго. Как-нибудь после. Я устала и смертельно хочу спать. Кажется, проспала бы неделю. - Она отступила от окна. - Я пойду, Дима...
- Я тебя провожу.
Лейтенант Тропинин попрощался с Тоней у дверей.
- Я ненадолго, скоро вернусь, - сказал я Тропинину. - Постарайтесь по документам проверить задержанных.
14
Чертыханов и Тоня шли по улице впереди меня и Нины.
- Сколько времени ты пробудешь в Москве? - спросил я.
- Не знаю. А ты?
- Тоже не знаю.
- Когда мы увидимся?
- Завтра. Обязательно завтра.
Нина остановилась и, чуть запрокинув голову, посмотрела мне в лицо.
- Я ужасно соскучилась, Дима, сил моих нет! - Глаза ее влажно блеснули. Я осторожно обнял ее и поцеловал. Мы стояли, обнявшись, долго, безмолвно, несчастные и счастливые одновременно. Над нами нависали осенние тучи, исхлестанные фиолетовыми, как бы упруго звенящими струями, нас окружала тяжелая, каменная тишина, а темнота, казалось, была живая, шатающаяся от зарев. В висках у меня сильными толчками билась кровь...
В это время на Большой Бронной раздались крики: "Стой, стой!", одиночные выстрелы, затем последовал взрыв.
Чертыханов подбежал ко мне.
- Товарищ капитан, это наши!
Я посмотрел на Нину и Тоню.
- Одни доберетесь?
- Конечно, - ответила Тоня. - О нас не тревожься.
- Тогда уходите! - До завтра, Нина!..
Мы побежали к тому двору, откуда слышалась стрельба. Из ворот выкатилась грузовая машина. Она на секунду плеснула нам в глаза вспышкой фар, ослепила.
- Стой! - заорал Чертыханов, взмахнув автоматом. - Стой, говорят!
Правая дверца кабины приоткрылась, и в ответ ударил выстрел. Пуля тонкой струной пропела возле моего уха. Машина круто свернула вправо и рванулась вдоль улицы, в темень.
- Уйдет! - крикнул я.
- Не уйдет. - Чертыханов упал на одно колено и выпустил вслед удалявшейся машине одну очередь, затем вторую. Слышно было, как лопнули баллоны, мотор тяжко взревел и обода колес застучали по булыжнику...
Из машины выпрыгнуло четыре человека: двое из кабины и двое из кузова. Один из них, приостановившись на секунду, размахнулся и швырнул в нашу сторону гранату. Я едва успел крикнуть: "Ложись!" Граната взорвалась на тротуаре, возле окна полуподвала. Но человек, кинувший гранату, споткнулся: Чертыханов успел выстрелить в него.
К нам присоединилось двое бойцов - Петя Куделин и второй, видимо, раненный: он морщился и тихо вскрикивал от боли...
- До батальона дойдешь? - спросил я красноармейца. Тот кивнул. - Тогда иди. Там перевяжут.
Чертыханов влетел во двор, где скрылись бежавшие. Я поспешил за ним. Во дворе было темно и тихо. Прокофий скомандовал кому-то:
- Стой! Стрелять буду! - и выстрелил.
Завернув за угол сарая, я увидел прямо перед собой человека с круглым лицом, с железным, спрессованным навечно ежиком волос; он стоял, прислонившись спиной к стене, на меня глядели черные дыры вместо глаз. Он медленно занес руку, должно быть, с гранатой-"лимонкой", Чертыханов успел прикладом ударить по его руке, "лимонка" шлепнулась к ногам, и Прокофий сильным пинком отбросил ее; она ударилась в дровяной сарайчик и взорвалась. И где-то в глубине следующего двора раздался испуганный крик: "Немцы! Немцы в Москве!"
Здоровенный детина с черными дырами вместо глаз привычно выхватил из кармана нож и рванулся ко мне. И тогда я выстрелил в него в упор. Человек протяжно и глухо застонал и грохнулся на землю.
- Готов, - отметил Чертыханов.
- Возьми у него документы, - сказал я.
Чертыханов наклонился над убитым.
- Документов целый воз!..
Подошел Петя Куделин, горячий от возбуждения и в то же время огорченный.
- Сбежал, товарищ капитан. Все дворы проходные, разве найдешь... Не подоспей вы - все удрали бы.
- Никуда бы они не удрали, Петя, - успокоил я его. - Не мы, так другие схватили бы...
Мы вернулись к грузовику. Чертыханов влез в кузов и развязал брезент, прикрывавший груз. Я встал на скат и тоже заглянул через борт. В кузове аккуратно были уложены штуки мануфактуры, шерстяных и шелковых тканей, банки с консервами, мешки с мукой и сахаром, плетеные корзины с водкой и коньяком. А на самом дне - два мешка с тяжелыми четырехугольными предметами. Прокофий развязал мешок, вытащил один такой предмет и сказал:
- А напоследок - деньги, товарищ капитан. - Еще раз посветил фонариком и уточнил: - Тридцатки. Только из-под печатной машины. И во втором мешке тоже деньги, но, должно быть, сотенные: пачки-то побольше и потяжелее... Вот это хапанули! Вот это работа, товарищ капитан!..
- Ладно, - сказал я, спрыгивая с колеса. - Завяжи мешки так, как было. Дай мне фонарь.
Я осветил скаты. Они были прострелены в нескольких местах и изрублены ободами.
- Не дотянем, товарищ капитан, - сказал Чертыханов. - Разве на таких колесах доедешь?..
- На первой скорости доберемся, - ответил я. - Садись, Петя...
Чертыханов, свесившись через борт, заглянул ко мне в кабину.
- Товарищ капитан, давайте по пачечке захватим деньжишек-то, а? Все равно ведь несчитанные. Хоть гульнем напоследок вдоволь, как по нотам. Лицо его висело передо мной - лбом книзу - желтое, как фонарь. Он, прищурясь, смотрел на меня, ожидая, что я отвечу.
- Бери, если хочешь, - небрежно сказал я. - Хочешь пачку, хочешь две. Пожалуйста.
Желтый фонарь качнулся, взлетая вверх.
- Н-да, - проворчал Чертыханов. - Огорошили вы меня своим великодушием. Лучше бы накричали...
Я рассмеялся.
- Мрачно шутишь, Прокофий.
Чертыханов опять свесился ко мне.
- Вот ведь что удивительно, товарищ капитан: сижу я на деньгах - на миллионах! - от которых столько подлостей и преступлений произошло на земле и из-за которых, в сущности, эти вот бандюги носом в мусорную яму ткнулись, и мне хоть бы что. Сижу, как на мешке с картошкой. А вы только представьте: окончится война, вернусь домой, на свою калужскую землю, где теперь хозяйничают немцы, и знаю наперед: ни наркома из меня не выйдет, ни генерала, ни профессора. Буду выращивать хлеб, буду копеечку к копеечке приклеивать да подсчитывать, и жена появится - надо бога молить, чтобы кроткая попалась, не жадная, - сетовать буду: не хватает деньжишек. А ведь семейка образуется, детишки пойдут, их всех одеть надо, обуть, накормить. И буду я зимними долгими вечерами рассказывать им, детишкам, что, мол, сидел верхом на миллионах и ни одной что ни на есть завалящей бумажонки не присвоил, - не до того было. Да, жизнь... Трогать будем или ребят позовем? Перетаскаем все на руках?..
Я завел мотор, включил скорость, машина содрогнулась и стронулась с места, мотор надсадно выл, обода, пересчитывая булыжник, гремели и подскакивали, сотрясая машину.
К штабу мы тащились с полчаса. Чертыханов не выдержал тряски и соскочил на мостовую, зашагал вровень с кабиной.
- Ну ее к черту! Такая езда все кишки перепутает, как по нотам, ни один доктор не разберет, где начало, а где конец...
Я завернул за угол, на свою улицу. Прокофий забежал вперед машины и взмахнул автоматом. Я тут же выключил скорость.
- Ценный груз доставлен по назначению! - сказал Чертыханов, подойдя ко мне.
Я отсоединил зажигание и выпрыгнул из кабины. В радиаторе клокотала вода, из-под капота валил пар.