Тропинин выпрямился, нервным, торопливым жестом расправил гимнастерку под ремнем, огромные бледно-синие глаза его взглянули на меня смятенно, с нескрываемым ужасом и болью. Не проронив ни слова, он удалился вслед за Браслетовым.
Я отодвинулся к окну.
Во дворе, в зеленоватых вязких сумерках, люди зябко жались друг к другу. Они выглядели сейчас трусливыми и жалкими и вызывали во мне новый прилив злости и отвращения.
В тот час, когда землю отцов постигает смертельное бедствие и эта земля может исчезнуть в огне, в крови, в страданиях, а будущим поколениям угрожает рабство, на защиту Отечества встают стеной ее сыны, плечом к плечу. А все эти люди поступили как предатели перед обществом, перед бойцами, поливающими кровью московскую землю; для предателей же война не знает пощады!.. И еще: быть справедливым и беспощадным намного тяжелее, чем быть добреньким, покладистым и всепрощающим...
Лейтенант Тропинин, подойдя ко мне, произнес холодно, чуть запинаясь:
- Группа бойцов подготовлена и ждет ваших распоряжений.
В зале вдоль стены были выстроены красноармейцы - человек двенадцать. Я приблизился к Прокофию Чертыханову, первому в строю.
- Ефрейтор Чертыханов, - сказал я, и Прокофий, вскинув подбородок, вытянулся - весь внимание. - Вы готовы расстрелять труса, предателя, бандита и стяжателя, который своими действиями помогает врагу овладеть столицей нашей Родины Москвой?
- Так точно! - ответил Чертыханов, и глаза его как будто сразу запали внутрь, в них проглянула вдруг - в глубине, за решимостью - глубочайшая человеческая скорбь. И я кивнул ему, как бы напоминая, что он сейчас дает тон всем остальным. Он понял меня, встрепенулся, напрягаясь, отчеканил громко: - Готов, товарищ капитан!
Я остановился перед сержантом Мартыновым.
- Сержант Мартынов... - и повторил свой вопрос.
- Так точно, готов! - ответил сержант.
- Красноармеец Куделин?..
- Так точно, готов!
- Красноармеец Гудима!..
- Так точно, готов!..
Я прошел вдоль строя и каждому задал свой вопрос, затем скомандовал:
- За мной!
Мы прошли во двор. Люди, находившиеся здесь, зашевелились, выжидательно глядели на нас, медлительно приближающихся к ним, молчаливых, вооруженных и неумолимых. Все они разом шатнулись и стали пятиться к кирпичной стене, будто догадываясь, что сейчас я прикажу им встать именно к этой стене.
Низкое небо скупо роняло тусклый свет, и лица людей казались серыми, вылинявшими от бессонницы, от студеной ночной сырости и тревоги.
Окинув взглядом толпу, я чуть не вскрикнул от изумления и ужаса: рядом с крикливой женщиной, задержанной с двумя окороками, стояла Ирина Тайнинская, съежившаяся, озябшая, жалкая. Ирина прошептала что-то беззвучно и тряхнула головой, должно быть, не верила, что перед ней нахожусь я...
А перед моим мысленным взором в одно мгновение пронеслись воспоминания, связанные с этой женщиной: радость, отчаяние и жгучая, нестерпимая душевная боль.
"Как она очутилась здесь, - поражался я, - где ее муж?" Я перевел взгляд. Конечно же! Сзади Ирины находился Анатолий Сердобинский. Он тоже глядел на меня жадно, смятенно и с недоумением.
Чертыханов вдруг грубо сдавил мне локоть.
- Смышляев! - прошептал он, задрожав от охватившего его волнения. Товарищ капитан, Смышляев!
- Где?
Чертыханов, рванувшись с места, оторвал от стены человека. Да, это был Смышляев: бесцветные глаза убийцы, вороночка на подбородке, точно сделанная хорошо отточенным карандашом, - предатель, выдавший немцам Ивана Заголихина, Нину, Никиту Доброва. А сколько он предал после, каких людей обрек на смерть!
Смышляев молча и угрюмо смотрел на меня, не мигая.
- Где он взят? - спросил я.
Браслетов ответил:
- На чердаке. Это он передавал информацию немцам. Ранил красноармейца Седловатых. - Комиссар кивнул на Смышляева. - Вы его знаете?
- Был командиром взвода в моей роте, - сказал я. - Перебежал к фашистам...
Вот как они тебя использовали... - Я с глухой злобой оглядывал Смышляева: был он в куцем пиджачке, в сапожках с коротенькими голенищами, в кепочке, насунутой на самые брови; бледные губы кривились в улыбке.
- Расстрелять, - приказал я удивительно спокойно, как будто речь шла о чем-то обычном и естественном.
Чертыханов толкнул Смышляева дулом автомата в плечо.
- Иди.
Смышляев небрежно сплюнул, пытаясь скрыть свой страх и выказать презрение к нам и к смерти.
- Все равно песенка ваша спета, - сказал он и, насвистывая, пошел впереди Чертыханова.
Прокофий завел Смышляева за угол здания. Прошло несколько секунд, показавшихся всем изнуряюще длинными. Глухо прозвучала в рассветном сыром сумраке короткая автоматная очередь.
Толпа ахнула и притихла.
Чертыханов возвращался тяжелым - как под грузом - шагом, хмурый и спокойно мудрый, привычным рывком плеча поправляя автомат; молча встал в строй.
Лейтенант Тропинин принес список: двадцать шесть человек, самовольно оставивших свои посты. Выкрикивая имена этих людей, Тропинин отводил их от толпы в сторону.
Затем он прочитал постановление Государственного комитета обороны. Когда дошел до пункта, где было сказано: "Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте..." - я едва заметно кивнул, и бойцы щелкнули затворами автоматов.
- Вы будете расстреляны, как прямые пособники врага... Армия истекает кровью, а вы думаете о своей шкуре, о наживе! Вам не будет пощады!..
Напряжение бойцов достигло предела. У Пети Куделина высохли губы, и он, облизывая их языком, все время сглатывал слюну. Браслетов отступил за мою спину, и я слышал, как он, сняв фуражку, вытер платком лоб.
Ирина Тайнинская, закрыв глаза, ткнулась виском в сырую стену из красного кирпича.
- Как попала сюда эта женщина? - спросил я, указав на Ирину.
Она не пошевелилась: должно быть, не слышала моего вопроса.
Лейтенант Тропинин выступил вперед.
- С мужем, товарищ капитан.
- Что за "подвиг" он совершил?
- Его, по-моему, захватили с чулками...
- С чем?
Лейтенант полистал толстую, бухгалтерского образца книгу.
- Участие в разграблении галантерейной палатки. У этого гражданина, фамилия его Сердобинский, обнаружили узел с дамскими чулками, - доложил Тропинин, захлопывая книгу.
Я с изумлением посмотрел на Сердобинского: зачем ему понадобилось столько чулок? В такой-то момент! Все это смахивало на нелепый анекдот...
Сердобинский упорно искал моего взгляда. Автоматы, направленные ему в лицо, лишили его дара речи.
- Принесите узел с чулками, - попросил я.
Один из бойцов притащил в охапке огромный белый сверток. Он бросил его на землю у моих ног; из свертка вывалились связки чулок. Я поднял растрепанную связку и подошел к Сердобинскому.
- Тебе нужны чулки? На, возьми. Бери, бери, не бойся...
Сердобинский обеими руками отталкивал от себя чулки. Не брал. Тогда Чертыханов, направив на него автомат, прикрикнул:
- Бери, коль приказывают!..
И Сердобинский стал хватать у меня из рук чулки и торопливо засовывать себе за пазуху, в карманы, не сознавая того, что делает. И говорил, говорил при этом, жалко, просительно улыбаясь.
Кто-то из бойцов, стоящих сзади меня, тихо засмеялся.
- А теперь выходи, - сказал я Сердобинскому.
Он замер, спиной прижавшись к стене.
- Нет, - проговорил он, ужасаясь. - Нет!.. Я не выйду. Не выйду!
- Выходи, - повторил я.
- Не выйду! Что ты хочешь со мной сделать? - Он схватился за локоть Ирины. - Скажи ему, чтобы он меня не трогал!..
- Вышвырните его, - приказал я бойцам.
- Ты мне мстишь! - выкрикнул Сердобинский истерично.