Я только внимательно следила, чтобы в мой рассказ не вкралась ненароком какая-нибудь сюжетная линия из известных литературных любовных романов. Знакомых мне. Ирине, в моем представлении, они были известны все. Но решение проблемы значительно облегчалось тем, что известно-то их мне было не так уж и много. Я небольшая охотница до литературы подобного рода.
Потом я поплакала на ее груди, которую она мне по-матерински предоставила, потом она всплакнула о своей жизни, а я задала ей два-три наводяще-провоцирующих вопроса, чего оказалось более чем достаточно, чтобы ее завести, и надолго…
Зато следующие полтора часа я отдыхала, а она рассказывала мне о своей жизни, и, клянусь, от такой жизни я бы удавилась еще скорее, чем от всех придуманных мною любовных страстей! От Ирининой жизни разило такой наводящей тоску скукой, что я просто физически почувствовала удушье и попросила ее открыть балкон…
– Ты не беременна, Леночка? – тут же участливо поинтересовалась Ирина, буквально бросившись выполнять мою просьбу.
Я сообразила, что этот поворот как-то выпал из моего рассказа, и, недолго думая, произвела дополнительный залп по ее трепещущим нервам. Неожиданно для меня самой оказалось, что я, конечно же, была беременна, но буквально три дня назад сделала аборт, после чего мне в Арбатове стало просто невыносимо, и взяла билет на первый попавшийся поезд. А поезд оказался московским… И моя история приобрела наконец заключительный штрих, венчающий всю картину. Придающий ей законченность.
Получилась яркая, живописная картина. А вот картина жизни Ирины оказалась размазанной по ее серым будням и лишенной даже намеков как на праздники, так и на трагедии. Ирина, насколько я ее поняла, была женщиной, живущей самой что ни на есть реальной жизнью, – без происшествий, событий и без… мужчин. Работа, регулярный и скучный секс с дядей Женей, ее бывшим сослуживцем, домашние дела и книжные любовные романы. Все события и происшествия были в этих выдуманных литераторами женских историях. Там же были и мужчины.
Единственное, что меня заинтересовало – это дядя Женя. В ее рассказе он выглядел самым обычным и самым, наверное, скучным на свете мужиком, заплутавшим в трех соснах. Вернее, в трех женщинах. Жена, Ирина и его дочь Света любили его, а он любил больше всех свою Светку. Ирина это знала, и ее это злило чрезвычайно.
Пятнадцатилетнюю Светлану она ненавидела всеми фибрами. Когда она говорила о дочери дяди Жени, лицо ее искажалось гримасой отвращения. В каких только смертных грехах она ее не обвиняла! С наибольшим удовольствием Ирина произносила слова – «проститутка, воровка, наркоманка, бродяжка». Но этим далеко не исчерпывался набор эпитетов, адресованных дочери человека, которого, как она утверждала, любила.
Светлана, как я поняла, возразить на это ничего не могла, так как неделю назад убежала из дома. Дядя Женя все свободное от работы время мотался на машине по Москве, искал ее.
С Ириной он сошелся давно, еще когда жил с женой. И произошло это, наверное, от внутреннего ощущения какой-то безысходности его жизни. Зарабатывал не особенно много, но, как сообщила Ирина, в Москве на эти деньги прожить было все-таки можно. Ну, если особенно не тратиться. Жена же его, опять-таки со слов Ирины, любила красиво одеваться, вечно требовала денег и этим «мужика от себя оттолкнула». Я, честно говоря, ей не поверила. И не потому, что она была в этой ситуации человеком пристрастным, а потому, что она была оторванной от жизни любительницей книжных романов, в которых все всегда разложено по полочкам, объяснено с житейской точки зрения, все всегда аргументировано жизненными обстоятельствами.
Я ей не поверила по одной простой причине. Он действительно любил дочь. Это я видела сама, когда мы с ним разговаривали в машине. А человек, способный любить, не может быть настолько скучным занудой. По крайней мере, я так думаю…
Выбрав нужный момент, я вновь вспомнила о своей трагедии, снова расплакалась, хотя и не так бурно и убедительно, как первый раз. Я, честно говоря, порядком устала. И физически, набегавшись за день от милиции, и эмоционально, импровизируя то беглую малолетку перед дядей Женей, то жертву несчастной любви перед Ириной. Но она была уже хорошо мной разогрета и не заметила, что вместо первоклассной продукции я подсовываю ей полуфабрикат, который ей самой приходится доводить до нужного качества. Но она не против была поработать сама. Такая работа ей нравилась куда больше, чем домашняя уборка.
Тут же последовали уговоры успокоиться, утешающие сентенции о том, что все мужчины – кобели и подлецы и не стоят наших с ней мизинцев. И, наконец, то, на что я втайне надеялась, хотя и не ставила перед собой целью добиться именно этого. Я устроила все это представление для Ирины больше из любви к искусству, психологической достоверности и из привычки, оставшейся у меня еще с детства – врать, не задумываясь о том, зачем мне это нужно. Я часто в детстве за это расплачивалась тем, что становилась объектом насмешек моих сверстников. Но Ирина была взрослой, да и я уже научилась думать прежде, чем открыть рот, чтобы произнести очередную фантазию. И потом, не зря же я училась два года на факультете психологии… Я, конечно, не психолог, но – все же…
В общем, кончилось тем, что Ирина предложила мне пожить у нее, пока все не образуется и моя жизнь не войдет в нормальную колею.
Вот так я и оказалась в Москве, в городе, который на многие годы стал мне второй родиной, навсегда заменил мне Арбатов, в котором я родилась, но прижиться в котором так и не сумела. Но все это я поняла только потом, спустя много лет.
А тогда, воспользовавшись добротой первого встретившегося мне москвича и сентиментальностью первой встретившейся мне москвички, я получила лишь временное пристанище, но не больше. Это я очень хорошо понимала. Злоупотреблять благорасположением Ирины я долго не могла. По многим разным причинам.
Главная из них заключалась в характере Ирины. Она была типичным библиофагом, «глотателем книг». Она читала не только в электричке или метро, как большинство москвичей. Она читала в очереди за свежим батоном, на остановке троллейбуса, в фойе театра, у зубного врача, причем не только в коридоре, пока ждала приема, но и в кресле, пока сушилась ее пломба… Дома она читала постоянно, забывая не только про уборку или стирку, но даже про ужин. Если за день ей не удавалось прочитать хотя бы один роман или повесть, она считала его прожитым зря.
Я не могу сказать, что меня сильно раздражала эта ее привычка. Читает, ну и пусть себе читает. Это было все-таки лучше, чем ее пристрастие рассказывать все эти прочитанные ею романы первому встречному. А первой встречалась ей, конечно, я, поскольку в квартире, кроме нас с ней, никого не было. Мне и доставались все эти, рикошетившие от нее, сильные страсти отчаянных в любви и благодетельных во всех помыслах героинь.
Все это было, конечно, нудно и скучно, но из-за этого можно было бы не дергаться, притерпелась бы рано или поздно. Но, как я уже говорила, у Ирины был характер книжной дамы. Я со своей историей была для нее лишь очередной любовной книгой, а Ирина ежедневно увлекалась другими, все более свежими историями. Ее интерес ко мне скоро иссякнет, и меня просто попросят уйти. Если я сама не уйду до того, как меня попросят. Я не собиралась сидеть сложа руки и дожидаться этого момента. Пока я была еще «свежей книжкой» и интерес у Ирины вызывала огромный. Поэтому какое-то время у меня в запасе еще есть, и необходимо использовать это время наиболее эффективно. То есть – найти новое решение все той же проблемы.
А проблем у меня было – даже не одна, а целая куча. Так я тогда это ощущала. Судите сами. Денег у меня осталось – всего ничего. Документы у меня такие, что их никому нельзя показать. Это как минимум значит, что я не имею возможности устроиться на работу. Вполне возможно, что на меня объявлен всероссийский розыск. Скорее всего, что так оно и есть.
Единственная проблема, которую я сумела решить сразу же, еще на улице Михельсона, – я неузнаваемо изменилась внешне. Для этого не потребовалось никаких пластических операций – только косметика, прическа, одежда. Я пробовала экспериментировать с походкой, но потом отказалась от этой затеи. Изменить походку, конечно, можно, но ее постоянно приходится контролировать головой, а когда думаешь о своей походке, ни о чем другом думать уже нет возможности. Ну, единственное, что я добавила ко всему этому, – очки. Вот, пожалуй, и все.
Короче говоря, я повисла на волоске, знала это, и мне это очень не нравилось. Заработанные мною у Лаптева деньги кончались с катастрофической быстротой. Та сумма, которую я могла в Арбатове растянуть на неделю, здесь у меня уходила за день, причем я почти ничего не покупала, так, продукты только кое-какие. Не могла же я еще и жить за Иринин счет. Хочешь не хочешь, а я вынуждена была искать работу. Причем такую, чтобы взяли без документов и особенно не интересовались моим прошлым.