Старик определенно знал, что делал, но только Шону это не прибавляло спокойствия. В салуне у Томаса Александра частенько останавливались проезжие, среди которых встречалось немало отъявленных негодяев из банд Васкеса или одного из Хоакинов. Здешние тропы не составляли тайны как для Томаса, так и для его приспешников.
А если преследователям удастся настигнуть их в безлюдных холмах, то уже нечего сомневаться, они не остановятся ни перед чем. Хуан и Мариана не имели никакого оружия; у Монтеро лишь старое ружье; мать прихватила с собой винтовку, точно такую же, как и у него.
Значит, в случае нападения, отстреливаться смогут лишь Монтеро, мать и он сам.
Мачадо наверняка приведет с собой Рассела, Томаса и еще кого-нибудь из их компании.
Логичнее всего постараться, чтобы до стрельбы дело не дошло, и, похоже, именно такую цель поставил перед собой Хуан.
Эйлин Малкерин стояла у костра, разглядывая повзрослевшего сына. Широкоплечий мужчина, озабоченно меряющий шагами маленькую поляну, где они нашли приют, показался ей бесконечно далеким.
Несмотря на присущую ему юношескую вспыльчивость и некоторую сумбурность, Майкл оставался ближе к дому, в то время как Шон, спокойный и рассудительный, уходил на шхуне в море вместе с Хайме, ненадолго возвращался к ней заметно повзрослевшим и возмужавшим, чтобы вскоре снова отправиться в плавание.
Возможно, все объяснялось тягой к морю. Но она-то чувствовала, есть в его страсти нечто необъяснимое, тот же феномен некоего мистического свойства, который заставил Майкла обратиться к религии. Это жило и в Хайме, и в ней самой — потомках кельтов. Но все же заметнее всего проявлялось у Шона. Монтеро как-то обмолвился об этом, вспоминая, каким Шон был в детстве. Старый Хуан тоже сумел разглядеть его.
Так какие же качества отличают настоящего мужчину? Только ли крепкие кулаки и вульгарная напористость? Или доброта, любовь и преданность своей семье, своей стране? Или же нечто большее?
Ночь близилась к концу, скоро рассвет. Она снова посмотрела на небо, заметно посветлевшее над горными вершинами восточного хребта. Высоко над головой все еще мерцали одинокие звезды, похожие на огоньки далекой гавани, а в глубине каньона по-прежнему царила непроглядная тьма.
Эйлин подошла к старику. Услышав ее шаги, он обернулся, хотел встать, но она жестом остановила его:
— Я сяду рядом.
Старец всегда был сдержанным и скупым на слова, но теперь в его молчании Эйлин почувствовала что-то неладное, и ей сделалось не по себе.
— Что случилось, Хуан?
— Будет кровь, — тихо ответил он, — кровь и смерть. Вам не следовало ехать.
— С каких это пор мы, женщины, боимся крови? — спросила она. — Дело касается не только Шона, но и меня. И уж если суждено пролиться крови, то я буду рядом с ним.
Старец сокрушенно покачал головой:
— И так без конца. Человек рождается в муках и в муках же проживает свою жизнь.
— А там, куда мы едем… безопаснее? Там можно укрыться?
— В этом мире опасность подстерегает на каждом шагу, и приют в нем можно найти лишь на время. Когда-то мой народ считал эту землю своим домом, но всего за одну ночь все пошло прахом, превратилось в руины и лежало в развалинах, среди которых не осталось ни одного целого камня.
Мы жили в своем собственном, созданном нами мире, познали то, что недоступно было пониманию обыкновенных людей, и верили, что нам ничего не угрожает. Но это оказалось не так. Ни сокровенные знания, ни понимание того, о чем никто не догадывается и, возможно, уже никогда не узнает, нас не спасло. Земля сотрясалась, и по ней разбегались огромные трещины, поднимались высоченные облака пыли, бушевал пожар, и в поисках спасения мы бежали, но только бежать было некуда.
Некоторые отправились к морю, где и погибли, когда на пятый день землетрясения на берег обрушились гигантские волны, другие ушли в пустыню и умерли там от голода и жажды, и очень многие остались лежать мертвыми среди руин.
Кое-кто ушел в горы. Некоторым из них удалось выжить. Но многие умерли только потому, что не умели жить без тех вещей, которые их окружали прежде. Несмотря на молодость, я входил в число духовных наставников наших людей, а еще любил леса, горы и прежде часто путешествовал в поисках целебных трав. Вот так я и выжил.
— Я никогда раньше не слышала ничего подобного. — Она изумленно глядела на него. — А ты рассказывал об этом Хайме?
— Немного. Однажды в пустыне он набрел на развалины стены, на земле возле которой валялось несколько черепков. Осколки оказались очень тонкими и мягкими и почти прозрачными. Его удивило, как китайский фарфор попал туда. Но его удивление стало еще больше, когда я сообщил ему, что он нашел вовсе не фарфор. Когда-то, очень давно, черепки были нашей посудой, которая изготавливалась на месте. И тогда мы с ним немного поговорили об этом.
— А Шон? Он тоже знает?
Старец замолчал и затем заговорил снова:
— Он до многого дошел своим умом. Все понимает. Все чувствует. Знает, где и что произошло. Это у него в душе.
— А раньше, когда он был намного моложе, ты его учил чему-нибудь?
— Учил? Возможно. В конце концов, учить и поучать это « не одно и то же. Для того чтобы научить человека, иногда бывает достаточно всего лишь приоткрыть дверь или чуть отвернуть краешек занавеса. Стоит только приподнять завесу, и такой человек уже не нуждается в том, чтобы его учили, потому что разум его сам все видит, чувствует, понимает.
— Ты только что говорил о том, что прольется кровь… Скажи, мой сын останется жив?
— Этого я не могу сказать, сеньора. Давным-давно, еще молодым, я знал и умел очень многое, но теперь мой костер уже почти догорел, и будущее видится мне неясно, словно сквозь какую-ту пелену.
— А твой город? То место, откуда ты пришел? Твой народ? Что они за люди?
— Совсем другие, не такие, как вы… но теперь это уже не имеет значения. Все кончено. Кроме меня, никого не осталось, а я уже очень, очень стар.
— Но откуда вы пришли сюда?
— Издалека… И очень, очень давно. Но теперь это не имеет значения, сеньора, и я никогда и никому ничего не рассказывал.
— Даже Шону?
— Еще нет… скоро, может быть. Но только не все. Прошлого не вернуть. Стихия расправилась с гордыми, сильными и бесстрашными людьми, как огонь расправляется с сухой травой. Мы были, а потом пришел огонь, все обратилось в прах, и нас больше не стало.
— Ты должен рассказать кому-нибудь обо всем, что знаешь. Твоя повесть войдет в историю, и люди извлекут для себя урок.
Он улыбнулся:
— Люди не привыкли извлекать уроков из истории. Каждое поколение считает себя умнее и образованнее тех, кто жил до них, каждое новое поколение считает, что уж оно-то не повторит чужих ошибок, что с ним ничего не случится. Потомки заново открывают для себя то, что знали их предки, и тут же начинают радостно голосить: «Слушайте все! Глядите, что я нашел! Смотрите, какой я умный!» И каждый твердо убежден, что открыл нечто абсолютно новое. Изобретателям и невдомек, что их так называемые «открытия» давным-давно опробованы обществом прошлого, и большинство из них признаны ошибочными или же совершенно бесполезными. Среди нас тоже попадались стяжатели и властолюбцы. Но и их постигла такая же участь, как и всех остальных.
Один раз со мной беседовал священник. Он очень долго говорил о греховности мира и хотел, чтобы я покаялся перед его богом, и якобы бог меня простит и отпустит мне все грехи. Я терпеливо слушал его, а в душе смеялся, потому что у меня нет грехов и прощать меня не за что.