Через неделю я буду уже далеко…
– Почему ты попросил Боуна выйти? О чем нам следовало поговорить?
Аллард смущенно улыбнулся, и на его лице на мгновение появилось прежнее юношеское лукавство.
– Честно говоря, мне надоела его рожа. Тюрк, Крой и Миллер были при жизни не лучше. Знаешь, что я понял? Для преступника хуже нет, чем попасть в дурное общество.
Он хотел посмеяться собственной шутке, но не издал ни звука.
– Почему же ты стал преступником, Рэй?
– Деньги, – вздохнул тот. – Мне их не хватало. – Он удивленно покачал головой. – Странно: теперь я уже не могу припомнить, зачем они были мне нужны. Просто хотелось много денег. Они казались мне важнее всего в мире. А мне как раз предстояло везти их с собой. Собрать банду было проще простого: два головореза – Тюрк и Крой. Да еще Эйб Миллер, чтобы взорвать сейф. Дважды им повторять не пришлось: они хотели заполучить эти деньги не меньше моего.
– Где они сейчас?
Аллард помедлил.
– В надежном месте, – сказал он наконец. – Кроме меня, никто не знает, где они. Поэтому я и жив до сих пор.
– В это трудно поверить. Зачем Тюрку и Крою было оставлять тебе их долю?
– Так было задумано, – проворчал Аллард. – Мы должны были сработать как можно быстрее, затем разделиться и встретиться в Уошите, в назначенном мной месте. В самый разгар дела я взял деньги и смылся. Тогда мне казалось, что рана пустяковая: ожог на животе, не более. Зато вскоре понял, что это не так. Чтобы выжить, мне нужно было спрятать деньги. Это заставило бы Тюрка и Кроя оберегать мою жизнь. Хотя бы до тех пор, пока они не доберутся до денег…
– Где ты их спрятал?
Аллард грустно улыбнулся, качая головой.
– Этого я тебе не скажу, Маркус. Это мой главный козырь. Пока я один буду это знать, мне не нужно будет опасаться сержанта Боуна.
– Но ты ведь спрятал не все: Тюрк и Крой дали две тысячи твоей жене и пятьсот – Мэгги Слаттер.
Лицо Алларда стало серым и невыразительным.
– Вот что я тебе скажу, Маркус. Я не гожусь для роли злодея. Не знаю, почему. Может быть, потому что слишком долго был на противоположной стороне. Поверь, я не собирался больше никого убивать. Поэтому и оставил часть денег при себе. Для такой дешевой шлюхи, как Мэгги Слаттер, пятьсот долларов были целым состоянием! Можно было не сомневаться, что она возьмет их и будет молчать. Но нет – она проболталась о Миллере и вполне могла рассказать то же самое полицейским. И тогда бы все пропало…
– Поэтому ты поручил Тюрку и Крою расправиться с ней.
– Другого выхода у меня не было. Она сама во всем виновата.
– А свою жену ты случайно убить не собираешься, Рэй?
Горящие лихорадкой глаза уставились на Конкэннона.
– Конечно, нет. Я надеялся, что она примет деньги и поймет, что однажды я вернусь и все устроится наилучшим образом.
– Ты по-прежнему любишь ее, – заключил Конкэннон. – А я уже начал в этом сомневаться.
Казалось, это предположение изумило Алларда.
– Я люблю Атену больше всего на свете… И так будет всегда.
– Когда я видел ее в последний раз, она принесла цветы на твою могилу. Глаза ее были красными и мокрыми от слез…
– Я не хочу говорить о ней сейчас.
Аллард закрыл глаза.
– Маркус, я был с тобой откровенен. И рассказал все, что мог…
– Почти все. Как насчет убитого сутенера? Это, конечно, мелочь, – горько сказал Конкэннон. – Но ты ведь знаешь: мы, полицейские, все не в меру любопытны.
– Что ж… Он стоял за дверью, пока ты говорил с Мэгги. Сутенеры считают, что мимо их ушей не должно проходить ничего. Он сказал, что железнодорожный детектив задавал Мэгги вопросы о Миллере… Я отправил Тюрка и Кроя к нему, но он оказался жадным и захотел часть добычи.
– Тогда вы убили и его.
– Если бы деньги пришлось делить со всеми желающими, мне не осталось бы ровным счетом ничего.
Конкэннон улыбнулся.
– А говоришь – не подходишь на роль преступника, Рэй!
– Нет, правда, – сказал Аллард. – Я хотел обойтись с этим типом по-хорошему. Но он не стал слушать. И Мэгги тоже.
– Да и я тоже… Интересно, почему твои ребята не убили меня, а только отдубасили?
Аллард непритворно удивился.
– Но ведь ты же мой друг, Маркус. Как я мог убить друга?
– Однако, ты убил Эйба Миллера.
– Я с ним не дружил. И потом – в той ситуации это было неизбежно…
С минуту он лежал неподвижно, тяжело дыша, похожий на дряхлого старика.
– Конечно, – продолжал он, – напрасно я позволил Тюрку и Крою избить тебя. Мне следовало знать, что это тебя не испугает. И я бы это понял, будь я здоров. Но эта чертова рана в животе помутила мой рассудок, и я совсем взбесился. Извини меня, Маркус.
– Ладно, – сухо сказал Конкэннон. – Может быть, мне нужно еще и поблагодарить тебя за то, что я жив до сих пор.
Аллард опять по-мальчишески улыбнулся.
– Видно, я и впрямь не создан для разбойной жизни, Маркус. Когда это дело завершится, все будет по-другому.
– Что же станет с твоей женой?
Аллард упрямо сжал зубы.
– Атена – сильная женщина. Она будет ждать меня.
– Она думает, что тебя уже нет.
– Разве что головой. Но не сердцем. Она знает, что я вернусь к ней, как только смогу.
– А пока что ты позволяешь ей проливать слезы над чужой могилой.
Аллард испустил тяжкий вздох.
– Давай не будем об этом. Дай мне слово, что ты прекратишь расследование и забудешь, что был со мной знаком.
– Больше ничего? – иронично сказал Конкэннон. – Это для меня равносильно потере работы. А работа у меня сейчас самая приличная из всех, что я когда-либо имел. Ты это знаешь?
– Знаю. Ну как, обещаешь?
На глазах у Конкэннона в тумане небытия стали медленно растворяться пять лет тяжелого труда, былая дружба и лицо женщины, чей образ неотступно преследовал его все эти дни.
– Обещаю.
– Постучи в дверь три раза, – сказал Аллард. Конкэннон повиновался. Дверь тут же открылась, и Боун вошел в дом.
– Все в порядке, – сказал Аллард. – Отдай ему револьвер.
– Ты с ума сошел! – сказал Боун.
– Отдай, отдай. Он дал мне слово, что бросит расследование.
Боун хмыкнул, выразив тем самым свое отношение к честному слову агентов железнодорожной компании, однако отдал Конкэннону его «тридцать восьмой». Тот спрятал его в карман.
– Маркус, – сказал Аллард, когда Конкэннон был уже на пороге. Казалось, Аллард не может собраться с мыслями; затем он облизнул пересохшие губы и спросил: – Ты хорошо успел узнать мою жену?
Вопрос удивил Конкэннона.
– Нет. Я видел ее всего три раза.
– Она – единственная женщина, которую я когда-либо любил.
Похоже, Алларду было больше нечего сказать. Он поднял бутылку и отпил виски, глядя в пустоту. Конкэннон вышел.
Спустя тридцать шесть часов после встречи с Аллардом Конкэннон услышал стук в дверь своего гостиничного номера. Так властно и бесцеремонно стучать мог только один человек.
Конкэннон открыл дверь.
– Входите, мистер Эверс, – сказал он. – Вы меня застали случайно.
Джон Эверс вошел в комнату, окутанный облаком дыма гаванской сигары и похожий на готовый сорваться с места паровоз. Он яростно потряс у лица Конкэннона желтой телеграммой.
– Что это за идиотская выходка? Когда я получил в Чикаго эту бумажку, то как раз беседовал с одним из наиболее влиятельных членов совета! Вы представляете, в какое положение вы меня ставите? Два дня и одну ночь я провел в поезде и надеюсь, что прибыл как раз вовремя, чтобы спасти вас от припадка безумия.
– Садись, мистер Эверс, – сказал Конкэннон. – Мне казалось, что в своей телеграмме я все как следует объяснил. Я подаю в отставку, вот и все.
– Не хочу я садиться! – взревел инспектор.
Он возмущенно посмотрел на конец своей сигары.