– Зайчик, а это не ты, случаем, про «птичку певчую» писал? – не выдержала Настя Клюева. – Так красиво! Я Наде сразу сказала – прямо Лермонтов!
– Про птичку-то… – смущенно, но очень довольно улыбнулся Зайцев. – Про птичку – я…
– Ты? – всплеснула руками Власова. – Какой кошмар!
– А это тоже ты? – Муська сунула ему в руки листок со стихами, в которых ее глаза сравнивались с двумя прудами, а зрачки – с «игручими рыбками».
– Не-е-е, – покачал головой Алик. – Про рыбок – это Игорек Одинцов! Мне тоже понравилось! Нестандартное сравнение! Здорово, да?
Тут уж не выдержала и Дробышева, которая с момента объявления начала военных действий с Надей держалась от нее на почтительном расстоянии.
– А это чья работа? – Она протянула Зайцеву свою «кувшинку надводную».
Зайцев, впервые почувствовавший значительность собственной персоны, честно и правдиво давал показания:
– А это сочинение Павлика Румянцева. Тоже, на мой взгляд, неплохо получилось!
– Да вы что, с ума все посходили? – выразила всеобщее мнение Надя.
– Странно ты рассуждаешь, Надежда! – возмутился Зайцев. – Тебе стихи пишут, на свидание приглашают, а ты делаешь почему-то совершенно неверный вывод, хотя решение этой задачи лежит на поверхности!
– На поверхности, значит! – презрительно сузила глаза Власова. – Может, скажешь, что ты в меня влюбился, а, Зайчик?
– Надя, ну это же аксиома, которая не требует доказательств! – развел руками Алик.
– Да ну! – окончательно растерялась Власова, но быстро собралась с мыслями и с издевкой предложила малиновоухому однокласснику: – Слышь, Заяц, а как насчет того, чтобы поцеловаться, коли у тебя любовь? Давай поцелуемся!
– Насколько я знаю, это лучше делать один на один, – несколько поколебавшись, но по-прежнему очень твердо ответил ей Зайцев.
– До чего же ты расчетливый, Алик, – процедила Надя. – А как же бьющие через край чувства? А если мне, например, никак не сдержаться?
Бедный Зайцев уже прикидывал, что сейчас начнется в коридоре, если он согласится прилюдно целоваться с Власовой, но шокировать школьную общественность ему не пришлось.
– А пошел-ка ты, Заяц, подальше… вместе со своими птичками! – бросила ему Надя в стиле Сеймура Исмаилова, подхватила под руку Муську Чернову, и они быстро пошли в сторону столовой.
Растерянный Зайцев с закушенной губой провожал их глазами. Он еще раз проигрывал в уме ситуацию и никак не мог понять, где дал маху. Вроде бы все было рассчитано правильно. По всем параметрам Надя должна была обрадоваться и согласиться на свидание. Неужели эта задача имела несколько решений? Зайцев даже не подозревал, насколько был прав по части другого решения своей задачи…
– Знаешь что, Алик, ты не расстраивайся, – сказала оставшаяся возле него Клюева, восторженно глядя на него. – Стихи у тебя очень хорошие! Как в книжке!
– Правда? – с сомнением спросил ее Зайцев. – А Власовой вроде не понравились…
– А мне… – Настя закатила в потолок блекло-голубые глазки, – так понравились! Так понравились! Прямо не могу! А ты не мог бы рассказать… ну… поделиться… Как к поэтам рифмы приходят? Это же настоящее таинство!
Зайцев посмотрел на излишне вытянутое лицо Клюевой и решил, что она, с одной стороны, здорово проигрывает по сравнению с Власовой, но если подходить к делу рационально, то есть с другой стороны, то кое в чем, пожалуй, и выигрывает. В конце концов, не зря говорят, что с лица не воду пить. Душевная общность все-таки важнее.
– Ну… если тебе и правда интересно, то я, конечно, могу с тобой поделиться, – неуверенно начал он, но восторг на лице Клюевой моментально добавил ему храбрости, – сегодня… часиков эдак в пять… Не возражаешь?
– Ну что ты, Алик! Я буду ждать тебя у нашего торгового центра с зеркальными витринами, там, где газетный киоск, и ровно в 17.00, – пропела Настя, грациозно развернулась и походкой от бедра пошла за одноклассницами в столовую.
Зайцев посмотрел ей вслед и подумал, что ему вдруг самым неожиданным образом повезло, потому что клюевская фигура еще и получше Надькиной будет. А лицо… не такое уж ужасное у Клюевой лицо, тем более что он, Алик, вообще-то тоже не красавец. Вот, оказывается, где было решение задачи!
Люда нехотя жевала куриную котлету в столовой и думала о Кондратюке. Он ей глупых стишков не писал, но в его новых разработках компьютерный Лювлик вместо подземелий, кладбищ и казематов стал пробираться сквозь заросшие розами сады, переплывать реки, населенные лебедями, и вставлять пропущенные слова в нацарапанных на скалах изречениях про любовь. Все это Люде не нравилось, и именно потому, что сам Кондратюк был ей очень симпатичен, и огорчать его ей не хотелось. Она пыталась заставить себя полюбить Влада, поскольку он более других был достоин любви, но у нее никак не получалось. Она вызывала в памяти светлый образ голубоглазого Кондратюка, но его тут же заслоняло смуглое, злое лицо Исмаилова. Люде порой хотелось разгладить это лицо руками, стереть с него настороженность, злость и раздражение. Может быть, как в сказке про Снежную королеву, Сеймура надо поцеловать, и тогда в его глазах и сердце растают осколки волшебного зеркала злого тролля. Люда чуть не подавилась котлетой, когда представила, как целует Исмаилова. Да если она только попытается это сделать, он, пожалуй, отвесит ей хорошую оплеуху. Даже не посмотрит, что она – девушка.
Люда так и не смогла доесть котлету, отнесла посуду в мойку и пошла в кабинет биологии. Они с Сеймуром были дежурными, и стоило проверить, в каком состоянии находится класс. Биологичка могла пол-урока нудеть о том, что чистота – залог здоровья, если видела на полу пару малюсеньких комочков пыли. Другие классы радовались способности учительницы превращать урок в бесполезную лекцию, во время которой можно по-тихому списать у приятеля «домашку» или поиграть в морской бой. Математики 9-го «А» терпеть не могли зря терять время.
Люда открыла дверь кабинета и в растерянности остановилась на пороге. Возле доски друг против друга стояли Дробышева и Исмаилов. У обоих лица были красными и растерянными, а волосы такими встрепанными, будто они только что таскали за них друг друга. Люда решила, что скорее всего опоздала. Наверняка Арина только что пыталась растопить в сердце Сеймура осколки того самого зеркала злого тролля. И возможно, ей это удалось. Такого странного выражения на лице Исмаилова Люда еще не видела. Она закрыла дверь, что называется, с другой стороны и отошла к окну. Сердце ухало, как церковный колокол, а в виски билось: «Вот и все… Вот и все… Рвутся серебряные нити… рвутся… Совсем немножко осталось…»
Она вздрогнула от мощного хлопка, с которым дверь кабинета биологии, распахнувшись, ударилась о стену коридора. На пороге появилась Арина Дробышева, тоже с совершенно новым для Люды выражением лица. Даже не удостоив Люду взглядом, Дробышева пошла от кабинета по направлению к выходу из школы. На биологии Дробышевой не было, а Сеймур Исмаилов выглядел совершенно раздавленным и даже получил «единицу», отказавшись отвечать, хотя ранее изо всех сил пытался соответствовать высокому уровню успеваемости 9-го «А».
После уроков Люда направилась в качестве дежурной убирать кабинет математики. На то, что Сеймур придет ей помогать, она даже и не рассчитывала, а потому очень удивилась, когда через некоторое время он все-таки зашел в класс.
Люда собралась мыть полы, а Исмаилов следил за ней странным взглядом и, похоже, нервничал. По ее просьбе он без слов начал сдвигать парты в конец класса, но Люде казалось, что он хочет ей что-то сказать. В конце концов нервное напряжение достигло непереносимой величины, и Сеймур спросил:
– Ты не могла бы мне помочь?
– По математике? – на всякий случай спросила Люда, хотя была уверена, что он попросит ее о какой-нибудь услуге, касающейся красавицы Дробышевой, может быть, передать ей записку или очередные дурацкие стишки. Она заранее решила, что помогать ни за что не будет. Она им не почтальон.
– Нет, с математикой я сам как-нибудь… С другим…
– А если я скажу тебе «Да пошел ты!»? Как ты к этому отнесешься?
– С пониманием, – невесело усмехнулся Исмаилов. – Но тебе всего-то нужно попросить мою бывшую классную, Элеонору, выйти на улицу к мужу. Вон, посмотри в окно, он стоит у машины.
– А зачем ей выходить?
– Он просил меня ее вызвать, а я не могу.
– Почему?
– Потому что она меня ненавидит. А я… ее… Не о чем нам с ней разговаривать.
– А ты не врешь, что ее вызывают? Может, это вовсе и не ее муж?
– Ты же сможешь проверить? Стой тут у окна и смотри, как они встретятся!
– А почему он охранника не попросил ее вызвать?
– Потому что сегодня охранника нет. Он куда-то отпросился. Школа закрыта, и со стороны улицы Элеонориному мужу не попасть. А окна кабинета Элеоноры выходят во двор. Она его не может увидеть.
– А как же ты с ним мог общаться, если школа закрыта?
– Я на первом этаже в нашем туалете курил. Там окно запросто открывается. Так что, позовешь? – заглянул ей в глаза Сеймур, и Люда поняла, что позовет. Какие, право, пустяки – позвать к мужу учительницу! Это же не то, что передать любовную записку Дробышевой. Это же совсем другое дело!
Люда бросила тряпку в ведро и пошла в кабинет Элеоноры.
– Ой! Как же я забыла! – защебетала та, выслушав Люду. – Мы же договорились, что я к нему выйду! Вот ворона! Осталась бы без ключей! Спасибо тебе!
Они вместе вышли в коридор. Элеонора закрыла кабинет ключом и побежала к лестнице, а Люда отправилась домывать полы.
Сеймура в кабинете не было. Люда усмехнулась его простоватому обману. Подумаешь, сбежал! Стоило из-за этого такой огород городить! Она подошла к окну. Элеонора как раз прощалась с мужем. Они нежно поцеловались. Учительница, кутаясь в пуховый платок, побежала к школе, а муж, красивый темноволосый мужчина, сел в рядом стоящую темно-синюю машину и уехал.
На следующий день на первый же урок русского языка в 9-й «А» ворвалась взъерошенная Антонина Петровна и увела с собой Исмаилова. Через некоторое время дверь кабинета опять распахнулась, и в дверях появилась секретарша школы Раечка, которая поддерживала под руку бледную до синевы Элеонору Дмитриевну, бывшую классную Сеймура. Элеонора оглядела класс, вздрогнула, когда узнала Люду, и, показав на нее пальцем, сказала: «Вот она!» таким тоном, с каким указывал на несчастного Хому Брута гоголевский Вий.
– Павлова! Быстро к директору в кабинет! – приказала Раечка и потащила на себе туда же Элеонору.
– Что случилось-то, Людмилка? – крикнула ей вслед Надя.
Люда непонимающе пожала плечами.
В кабинете директора Люда первым делом увидела Исмаилова. Он стоял у огромного стола для совещаний и был так же бледен, как Элеонора. Классная руководительница 9-го «Г» сидела у противоположной стены в кресле и обмахивалась носовым платком, будто ей было жарко. Секретарша Раечка стояла с ней рядом, держа наготове стакан с водой и маленькую коричневую бутылочку, очевидно, с успокоительным средством. Антонина Петровна сидела с другой стороны Элеоноры на кончике стула, готовая в любой момент вскочить и закрыть собственным телом своих учеников. Директриса, Ольга Константиновна, величественная женщина с высокой прической из подкрашенных голубым цветом седых волос, возвышалась над собственным столом и ритмично постукивала по толстой записной книжке ярко-красной ручкой.
– Проходи, Людмила, сюда, – ласково подозвала ее к себе директриса, но Люда почему-то так испугалась, что не смогла сдвинуться с места. И испугалась она не за себя, она не чувствовала за собой никакой вины. До звона в ушах она испугалась за Сеймура.
– Скажи, пожалуйста, Люда, кто попросил тебя вызвать к мужу Элеонору Дмитриевну? – спросила директриса таким приторным голосом, что Люде сразу стало противно, и она поняла, что у директрисы, видимо, нет ничего серьезного против Исмаилова.
– Я… – начала она, но Сеймур ее перебил:
– Я ее попросил.
– Почему же раньше нам не сказал, кого попросил?
– Нипочему! – зло бросил ей Исмаилов.
– Ясно! – металлическим голосом объявила директриса с выражением нечеловеческого терпения на лице, и тут же сорвалась со своего места Антонина Петровна. Она уже не могла спокойно сидеть на месте. Ей надо было действовать, и она спросила:
– А зачем ты ее попросил, Сеймур? Разве нельзя было не втравливать в свои дела Люду? – Она смотрела на Исмаилова с ужасом. Вот она, эта ложка дегтя, которая разливается по меду ее класса. Не зря она сопротивлялась его переводу в 9-й «А». То ли еще будет?
– Я уже отвечал на этот вопрос, – буркнул Сеймур.
– Ответь, пожалуйста, еще раз.
– Потому что Элеонору Дмитриевну действительно ждал муж.
– Почему ты ее сам не позвал?
– Вы прекрасно знаете, что с Элеонорой Дмитриевной у нас плохие отношения.
– Тебя действительно просил об этом ее муж или ты, увидев его, по своей инициативе решил вызвать к нему Элеонору Дмитриевну? – опять решила взять допрос в свои руки директриса.
– Слушайте, чего вы ко мне привязались? – не выдержав, перешел на крик Сеймур. – Спросите у него сами!
– Мы обязательно спросим, но хотелось бы слышать твою версию, – еще более терпеливо, вызывающе спокойным тоном, от которого хотелось лезть на стену, проговорила директриса.
– Он меня попросил! Я уже сто раз это сказал и больше ничего говорить не буду. – Сеймур демонстративно отвернулся к окну, а Люда никак не могла понять, в чем, собственно, состоит суть вопроса. Она обвела взглядом учителей и решилась спросить:
– Да что все-таки случилось? Я ничего не понимаю!
– А дело, Людочка, в том, что, пока Элеонора Дмитриевна ходила на встречу с мужем, из ее кабинета пропал журнал 9-го «Г».
– Но она при мне закрыла кабинет ключом! – обрадованно сказала Люда, считая, что тем самым снимает с Сеймура всяческие подозрения.
– Это как раз и странно! Как из закрытого класса мог пропасть журнал? – Директриса опять принялась постукивать своей красной ручкой по пухлой записной книжке. Этот стук самым отвратительным образом отдавался в Людином мозгу. Ей очень хотелось, чтобы директриса поскорее перестала стучать, и она довольно громко сказала:
– Я не знаю, как он пропал, но мы с Сеймуром явно ни при чем! – На словосочетании «мы с Сеймуром» Люда очень сильно покраснела, но все-таки осталась довольна собой. Она обернулась к бывшей исмаиловской классной и призвала ее в союзники: – Нам совершенно ни к чему журнал 9-го «Г», правда ведь, Элеонора Дмитриевна?
Но Элеонора Дмитриевна была в состоянии, близком к обмороку, и только отмахнулась от Люды носовым платком с синими цветочками на каемке, а секретарша Раечка принялась капать в стакан валерьянку, удушающий запах которой тут же заполнил весь кабинет.
– А что ты, Сеймур, скажешь на это? – Директриса жестом иллюзиониста взмахнула рукой, и на ее ладони оказался маленький кубик Рубика с обрывком тонкой цепочки. – Это твое?
Люда с Исмаиловым с выражением неподдельного ужаса уставились на яркий кубик. Они очень хорошо знали, чья это игрушка.
– Н-нет… н-не мое… – еле ворочая языком, проговорил Сеймур.
– А что ты, Люда, скажешь на этот счет?
Люда почувствовала, что сейчас могла бы только отмахнуться от директрисы платком, как это только что сделала Элеонора. Говорить она была совершенно не в состоянии.
– Да это же… Владика Кондратюка… – ужаснулась классная руководительница 9-го «А» и тем спасла Люду. – Он все время его в руках вертит… Но… откуда… это у вас?
– С места преступления, вот откуда! – торжествующе объявила директриса, и кубик из ее рук опять куда-то пропал.
– Но… Владику совершенно нечего делать в кабинете Элеоноры Дмитриевны! – продолжила Антонина Петровна, и на ее шее от волнения проступили неровные красные пятна. – У них русский язык проводят совсем в другом кабинете!
– С чего вы все взяли, что это Кондратюка? – очнулся от потрясения Исмаилов. – Такая штука может принадлежать кому угодно! Например, из 9-го «Г»… Да и из любого другого класса, которые занимаются в этом кабинете!