Запомнилось, как Остап Филиппович стоял, широко расставив ноги, и смотрел почему-то не на разбросанные тела, а на остатки полыхающей машины.
– Пойдем, – сказал Багрий. – Тут уже ничем не поможешь.
Чумаченко огляделся вокруг, поднял пилотку с приставшими к ней светлыми волосами. Ее пилотку. Барину пилотку.
Впереди по дороге взметнулся огненно-рыжий столб. Потом другой.
– Пойдем, – решительно повторил Багрий.
Чумаченко затолкал пилотку за борт шинели, поставил ногу на облепленное грязью колесо и тяжело перевалился в кузов.
Проехали километров двадцать, разгрузили раненых в старой риге и вернулись за теми, что остались в роще. Так, то продвигаясь вперед, то возвращаясь, они к утру добрались до разбитого полустанка, погрузили раненых в санитарный поезд и пошли разыскивать штаб дивизии. Моросил дождь. Остап Филиппович вдруг остановился.
– Что? – спросил Багрий.
– Пилотка. Ее пилотка… Потерял!
– Бог с ней, с пилоткой.
Они пошли дальше. Крупное, с грубыми чертами, лицо Чумаченко было неподвижно, словно высечено из камня. По небритым щекам текли слезы. Он отер лицо рукавом шинели, посмотрел в серое небо и сказал со злостью:
– Зарядил, проклятый, льет и льет.
Нет, не мог Остап Филиппович не заступиться. Сколько раз приходилось им выручать друг друга – и на фронте, и после войны. «Фронтовая дружба – особая, – думал Багрий. – Она останется навсегда. Говорят, некоторые забывают. Может быть. Но только не такие, как Остап. «Мне тоже на седьмой перевалило. Что ж, давайте и меня в отставку?»…»
– Сейчас не о вас речь, – ответила Волошина. – Но коль вы уж прервали меня, я скажу, если и в хирургическом такое пойдет, как у Андрея Григорьевича, мы вынуждены будем и вас попросить.
В отделении Багрия и в самом деле потянулась какая-то черная полоса. Сначала эти две злополучные истории болезни с расхождением диагноза. Потом… Когда надвигается черная полоса, неполадки следуют одна за другой: диагностические казусы, неприятности с родственниками больных и в заключение – обязательно какой-нибудь «административно-хозяйственный ляпсус». Таким ляпсусом на этот раз стали не прикрытые белыми чехлами кислородные баллоны. Впрочем, с баллонами, возможно, как-то и обошлось бы, если бы не тетя Домочка. Совсем некстати подвернулась она со своим подсовом. По коридору шла комиссия – Волошина, представитель из министерства здравоохранения и старший инспектор облздравотдела Рыжая Ведьма, как прозвали ее за привычку вечно придираться к мелочам. Во время инспекции она всегда старалась показать, что требования у них, инспекторов областного здравотдела, всегда высокие, даже если инспектирует представитель министерства.
– Почему подсов не прикрыт, милочка? – остановила санитарку Рыжая Ведьма.
Тетя Домочка даже побледнела.
– Я была милочкой сорок лет назад, – сказала она, – когда ты, доченька, еще под стол пешком гуляла. А подсов не прикрыт потому, что больная только по-маленькому сходила. Звиняйте, пройти надо, а то у меня еще одна на судне лежит, как бы не поплыла. – И она двинулась дальше, выставив перед собой блестящий фаянсовый подсов.
Людмила Владиславовна рвала и метала по этому поводу.
Шарыгин ходил мрачнее тучи.
– Я бы выгнал эту старую дуру, – сказал он о санитарке.
– Что вы, что вы? – удивленно взглянул на него. Андрей Григорьевич. – Она же работает лучше всех.
– И лучше всех подводит нас, – ответил Вадим Петрович. – Поговорили бы вы с ней, Андрей Григорьевич, и предупредили. Раз и навсегда.
Багрий обещал, хотя знал, что из этого ничего не выйдет. Так и получилось.
– А она, звиняйте, чем по малой нужде ходит? Може, какавой? – насупилась тетя Домочка и ушла, сославшись на то, что надо за бельем: сестра-хозяйка ждет.
Вот об этом казусе и еще о многом другом говорила сейчас Волошина.
«Дрянная девчонка, – подумал Багрий. – «Мы вынуждены будем и вас попросить». Кто это «мы»? Горздравотдел? Или кто повыше? Она не из тех, кто разрешает себе такое, не согласовав предварительно с кем следует. Что она затевает?»
– Мы очень ценим опыт и знания Андрея Григорьевича, – продолжала Волошина. – И не подумайте, что мы собираемся отстранить его от работы. Но заведовать отделением… Для этого надо много сил, много времени. Это не каждому даже в молодые годы по плечу… Может быть, разумнее отказаться от заведования, остаться консультантом…
«Вот она куда гнет, егоза этакая», – подумал Багрий.
– Нет у нас такой должности – консультант, – резко сказал Чумаченко.
– Знаю, – спокойно произнесла Волошина. – Зачислим ординатором для формы. И все тут.
– Почему ты смолчал этой стерве? – спросил Чумаченко, когда они с Багрием вышли. – Неужели ты не понимаешь, что она готовит место для своего хахаля? Ведь все знают, что она таскается с ним, с твоим Шарыгиным.
– Может, все и знают, – спокойно сказал Багрий, – а мне ничего не известно, дорогой Остап Филиппович.
– Тебе никогда ничего не известно, – проворчал Чумаченко. – И как эти злосчастные истории болезни попали на стол инспектирующего из министерства, тебе тоже неизвестно. Ведь ты к этим больным никакого отношения не имеешь. Мы же знаем, что ты здесь ни при чем. Что все этот Шарыгин твой напутал. А ты его прикрываешь. И на научной конференции тоже всю вину взял на себя.
– Кто бы что ни натворил в отделении, отвечает заведующий, – произнес Багрий. – Что бы ни случилось, в ответе заведующий. Это старая истина.
– И какого черта она привела эти два случая? – продолжал горячиться Чумаченко. – Такие ошибки возможны даже в клинике.
– Я на нее не в обиде, – сказал Багрий. – Ошибка есть ошибка. И неважно, где она произошла, в клинике Академии наук или сельской больнице. И отвечать за нее, повторяю, должен заведующий отделением. И откуда они идут, эти ошибки, тоже должен искать он. Впрочем, зачем я тебе все это говорю? Ты же сам знаешь. А за участие – спасибо.
– А ну тебя, – махнул рукой Чумаченко и, круто повернувшись, зашагал к трамвайной остановке, смешно размахивая портфелем.
12
Бунчужный посмотрел на часы и попросил переводчика извиниться перед гостем:
– Скажи ему, Лорд, что я по делам, всего на час.
Джеггерс понимающе улыбнулся, стал набивать свою трубку. Ничего, он пока с мистером Лордкипанидзе походит. Мистер Лордкипанидзе великолепно знает завод.
Бунчужный вышел из цеха и увидел свою «Волгу». Она стояла у газона. Дима запустил двигатель и поспешил открыть дверцу.
– В обком, – бросил Бунчужный, усаживаясь.
– Поехали, – спокойно согласился Дима.
Когда машина вышла за ворота, Дима спросил:
– Ну как иностранец?
– Этот иностранец, брат, большой мастак в корабельном деле.
– Говорят, миллионер?
– Не это главное, Дима, – вздохнул Бунчужный. – Его завод обрабатывает в полтора раза больше корабельной стали, чем наш, а народу столько же, даже поменьше.
– Потогонщик, значит, он?
– Потогонщик. Но у него на заводе порядка больше. И нам бы у него поучиться.
– Так за чем же остановка, Тарас Игнатьевич? Махнули к нему на выучку – и дело с концом… Потом у себя наладим.
– И без него наладим, дай срок.
Несколько секунд они ехали молча, потом Дима спросил:
– К Ватажкову?
Бунчужный кивнул.
– Это правда, что вы с ним еще до войны на одном заводе работали?
– Правда.
– И воевали вместе?
– Вместе.
– Расскажите когда-нибудь?
– О чем?
– Как воевали.
– Да помолчи ты хоть минуту, дай подумать. В обком еду. К первому секретарю на прием. Не к теще на блины.