Надо мне подумать или не надо?
– Надо, – неохотно согласился Дима.
Теперь он вел машину молча, но Бунчужному уже трудно было собраться с мыслями. «Разбередил прошлое, черт полосатый… А ведь и в самом деле много с ним пережито, с Ватажковым.
Великую Отечественную вместе начинали… Да, вместе начинали».
…Война шла уже второй месяц, когда их, молодых инженеров, сформировали в отряд и направили. Куда?.. Это знал только старшина, весь в новеньком – от сапог до фуражки с блестящим козырьком – обмундировании. В этом старшине больше всего не нравилась Бунчужному тонкая, жилистая, смешно торчащая из гимнастерки с целлулоидным подворотничком шея. И глаза не нравились – маленькие, настороженно бегающие. Его сразу же окрестили Старшим. И начал этот Старшой с того, что отобрал у всех документы, аккуратно сложил их и затолкал в свою полевую сумку… Шли на восток. Тянулись и тянулись беженцы – женщины, старики, дети… Иногда в противоположном направлении проходила воинская часть – солдаты, машины, – и тогда на душе становилось легче. Куда идем? И почему он отобрал документы?.. Решил спросить. Подсел на привале.
– Послушай, друг, может быть, все же скажешь, куда идем.
– Я командир, а не друг. «Куда идем?» Военная тайна это.
– Документы придется вернуть, командир.
– Это с какой же радости?
– А вдруг отстал кто? Как без документов?
– Сейчас нету такого слова «отстал». Теперь есть одно – «дезертировал». А за это – расстрел.
– Уж не ты ли будешь расстреливать?
– Надо будет, и я смогу.
– Однако же и дерьмо ты. – Бунчужный поднялся, пошел.
– Ну, ну! Поговори у меня! – крикнул ему вслед Старшой.
Бунчужный не обернулся.
– Ты с ним не связывайся, – сказал Ватажков, когда отряд снова тронулся. – Он все же командир наш. А по закону военного времени…
– По закону военного времени я его, стервеца, теперь денно и нощно стеречь буду, как сейф с драгоценностями, чтоб он сдох!
…Запомнилась первая бомбежка. Самолеты шли куда-то на юго-восток. Потом повернули к шоссе, зловеще черные в лучах заходящего солнца. Сделали круг. Зашли на цель. Слева от шоссе упала бомба. Вторая, третья… Запомнилось – летящая наискось в небо верхушка телеграфного столба с фарфоровыми чашечками и обрывками проводов на них. Все шарахнулись вправо, к лесной полосе. Бунчужный тоже побежал. Это была первая в его жизни бомбежка. Взрывы бомб. Крики людей. Конское ржанье. Детский плач… Скорее от этого хаоса!
Он перепрыгивал через канавы, путался в мелком кустарнике. Сердце колотилось не в груди уже, а где-то в горле. Темнело в глазах. Не хватало дыхания. А самолеты, казалось, были везде, покрыли собой все небо, затмили солнце… Потом до сознания дошло, что это – паника. И надо во что бы то ни стало преодолеть ее. Сейчас. Сию минуту.
Он сделал над собой усилие. Остановился. Огляделся, хватая воздух пересохшим ртом. И вдруг увидел, как там, на той лесополосе, куда он так стремился, почти одновременно взорвалось несколько бомб. Одна за одной. В ряд… Он упал на землю, приник всем телом к ней, чувствуя, как над головой со свистом проносятся обломки деревьев и комья земли. Потом поднялся. С удивлением отметил, что самолетов немного – всего три. И вовсе не трудно определить, куда они идут, куда сбрасывают бомбы, когда грозят опасностью, а когда можно стоять и спокойно смотреть на них. Досадуя на себя, стараясь преодолеть неловкость, он уже неторопливо зашагал к шоссе, где находился перед бомбежкой отряд и где бросил свой вещевой мешок. Как же далеко он успел убежать! Самолеты сделали еще один заход, постучали пулеметами и убрались. Ватажков сидел на краю небольшой канавы у шоссе и курил… Более безопасного места не сыскать… Это Бунчужный понял.
И еще понял, что Ватажков видел все: и то, как Тарас в панике перемахнул через эту спасительную канаву, и то, как мчался к лесопосадке, навстречу взрывам. Спросил:
– Ты все время здесь?.. А я совсем ошалел от страха.
– У меня поначалу тоже так вышло. Соскочил с платформы и бежал, пока башкой о березу не стукнулся.
Умел нужные слова найти Яков Михайлович. Всегда умел.
Когда отряд собрался, недосчитались двух. Начальника механического цеха и Старшого. Начальника цеха скоро нашли… Неподалеку от лесной полосы. Мертвого. А Старшой как в воду канул. И утром не вернулся… Посоветовавшись, решили держаться все вместе. Командиром избрали Бунчужного.
– Прибьемся к воинской части какой-нибудь и станем воевать, как все, – высказал общее мнение Ватажков.
«Прибиться к воинской части» оказалось нелегко. Командиры требовали оформления через военкомат. Военкоматы отмахивались – без документов люди.
– Да свяжитесь вы с нашим городом, расспросите все на заводе, – не выдержал наконец Бунчужный.
Однако звонить было поздно, в городе уже хозяйничали немцы.
…Переправа. Десятки тысяч беженцев и военных. И всего – две баржи с катерком. Всем и до второго пришествия не переправиться. И вдруг – Багрий. Их дивизия сейчас переправляется… Штаб этой дивизии. Короткий разговор с командиром, и отряд зачислен в один из потрепанных уже в боях полков. Бунчужного назначили командиром взвода. А через короткое время пришлось уже ротой командовать… Дивизия двигалась то на запад, сталкиваясь с врагом, то на восток, чтобы через короткое время снова развернуться и принять бой.
После очередного тяжелого боя дивизия вдруг оказалась в глубоком тылу у немцев…
Он еще плохо соображал, что случилось. Шагал по пыльной дороге, босой, в растерзанной гимнастерке, без оружия. Справа – Яков Михайлович. Слева – Старшой. Откуда он взялся, Старшой? На обочинах – немцы. Нацеленные на колонну автоматы.
…Никогда не забыть этой картины. Солнце ярко освещает стену. Чернеют забранные колючей проволокой узкие, под самой крышей – окошки. За амбаром, на горизонте, громоздятся облака. Коренастый немец с голубыми глазами предлагает мирным голосом евреям и коммунистам сделать два шага вперед. Несколько человек, помешкав немного, выходят.
– Идиоты! – шепчет Ватажков.
Бунчужный трогает его локтем – да помолчи ты, ради бога.
Немец предупреждает, что каждый, кто знает о коммунистах и евреях и не выдаст, тоже будет расстрелян. Делает знак рукой автоматчикам. Короткие очереди. Тяжело оседают у стены тела.
Сарай. Сумерки. Рядом – Ватажков.
– Неужели это конец, Яков Михайлович?
– Это начало, Тарас Игнатьевич. Неразбериха первых дней. Все, что они делают, – бессмысленно. Сегодняшний расстрел уже сам по себе обрекает их.
Когда Ватажков лег, подсел Старшой.
– Я там смолчал. Но если они проведают, что я знаю. А они проведают…
– Куда сумку с документами задевал? – спросил Бунчужный.
– Спрятал. Надежно спрятал. Может, это и лучше, что документов нет. Я-то знаю, кто коммунист и кто… А вот если они проведают, что я знаю, а они проведают…
– Я тут старший сейчас, и мое это дело теперь. Все! Будем спать.
Укладываясь, нащупал у стены небольшой ломик. Под окошком, что над головой, между ракушечником – щель. Если вывернуть хотя бы один камень…
Погромыхивает. Вспышки молний время от времени зловеще освещают сарай. Только бы не прошла мимо гроза, только бы не прошла.
Она разразилась около полуночи. Стучал по крыше дождь. Ярко вспыхивала молния, и сразу же – раскат. Один камень вывернут, второй, третий… Наконец-то!.. Теперь надо убрать часового.
Взблеск молнии осветил черную, с остроконечным капюшоном, фигуру. Громовой раскат заглушил вскрик. Отобрал у часового автомат. Нащупал засов. Стараясь не шуметь, отодвинул его.