В маленькой уютно комнатке, на третьем этаже по Щелковскому шоссе, в квартире твоей шумной тетки, которая до поры до времени поутихла, поскольку ждет, как впрочем, и ты, от меня решительного предложения? предложения руки и сердца, которое я все никак не делаю и не делаю, хотя у тебя день ото дня почему-то растет и растет животик; просто так, ни с того ни с сего, вдруг потихоньку растет и растет, пока не выраст большой-пребольшой, размером с арбуз, или с гору Джомолунгма, и в конце-концов оглушительно и с треском не лопнет, разлетевшись на тысячи мелких частей, и из него не появится тысячи маленьких и хорошеньких ребятишек, таких кудрявеньких и румяненьких бесенят, которые облепят меня со всех сторон, как бесчисленная саранча, забьют мне нос, уши, глаза, налипнут во рту, повиснут на руках и ногах, и я уже не смогу ничего написать, ни строчки, ни абзаца, ни одного фантастического рассказа о счастливых неразменных билетах, несчастных студентах, не успевающих на свиданье к любимой, а только ежечасно и ежедневно, бросив литературу и институт, начну разгружать на вокзале вагоны, зарабатывая гроши на всю эту орущую и сосущую прорву, которая требует лишь одного: жрать, жрать и жрать, и которой начхать на все мои вполне реальные и не такие уж наполеоновские планы?! которая похоронит меня вместе с тобой в тихой уютной комнатке на третьем этаже по Щелковскому шоссе, в квартире твоей шумной тетки, которая сразу же после этого выставит нас на улицу, на снег, мороз и палящее солнце? и тогда уже не ты, а я вынужденно покончу с собой, а рассказ про неразменный билет напишет кто-то другой, быть может даже тот самый студент, который успел-таки в последний момент на свиданье к своей возлюбленной? а ты останешься юной вдовой с целым выводком на руках хорошеньких и румяненьких бесенят, и тебя приголубит и утешит кто-то другой; кто-то, у которого в запасе нашлась капля свободного времени; которому дали эту самую каплю свободного времени; на которого не давили и не висели над душой в виде отточенного дамоклова тамагавка, не принуждали поставить крест на всей своей удачливой будущности, в которой есть место всему, в том числе и тебе, и, возможно, этому твоему орущему и сосущему рою румяненьких и кудрявеньких бесенят, но который требует лишь одного – времени, небольшой передышки, которую ты мне упрямо не желаешь давать? (Кричит.) Почему ты не желаешь дать мне эту маленькую, жизненно необходимую передышку? почему ты замучила меня своими бесчисленными ультиматумами? почему ты повисла на мне со всем этим роем еще неродившихся кудрявых злодеев? почему ты постоянно грозишь то выброситься из окна, то отравиться, то вскрыть себе вены, то совершить еще что-то гадкое и ужасное? почему ты неизменно и неотвратимо превращаешься в свою неумную и сварливую тетку, от которой хочется бежать, обхватив руками голову, куда подальше, хотя бы на край земли? почему ты стремительно становишься стервой? девушкой, на которой нельзя жениться ни при каких обстоятельствах; даже если у нее день ото дня все растет и растет огромный ненасытный живот; почему, ответь мне, черт возьми, почему?
О н а начинает тихо, потом все громче и громче рыдать.
О н быстро ходит из угла в угол, схватившись за голову, повторяя: «Нет, это невыносимо, я не выдержу, каждый раз одно и то же, как в цирке, как лошадь, бегущая по кругу под удары погонщика!»
О н а (сквозь всхлипывания). Бесчувственный, невыносимый, бессердечный, зачем же ты гулял со мной вдоль стен Новодевичьего монастыря, зачем целовал на снегу, зачем признавался в любви, дарил цветы и делал такое необычное предложение, которое делают только в книгах? зачем увлек меня своими рассказами о дальних островах и сказочных путешествиях, зачем морочил голову мне и моим подругам, которые совсем ошалели от твоих внезапных визитов и советовали мне бросить всех моих ухажеров, которых у меня было столько, что я всегда могла выбрать из них наиболее достойного и привлекательного?
О н. Я просто был одним из них, твоих многочисленных ухажеров, и, видимо, оказался самым достойным и наиболее привлекательным.
О н а. Зачем ты заставил меня порвать письма моих поклонников?
О н. Я ревновал, что же в этом было плохого?
О н а. Зачем согласился сменить студенческое общежитие на эту комнату в квартире моей доброй тетки, которая, по доброте, до сих пор не выгнала нас на снег и мороз, хотя мы оба это давно уже заслужили?
О н. Я думал, что в спокойных условиях мне легче будет писать свои фантастические рассказы.
О н а. Зачем ты сделал мне большой и круглый живот, такой огромный, что мне неудобно уже ходить в институт, потому что ходить туда покинутой дурой означает насмешки подруг и сочувственный шепот преподавателей?
О н. Затем, что так всегда заканчивается близость между двумя молодыми людьми, ибо природа, как и всегда, берет верх над осторожностью и рассудочностью; потому, что так всегда было и всегда будет; вспомни, наконец, про историю с Ромео и Джульеттой; вспомни, что им, как и нам, пришлось наделать много ошибок.
О н а (отчаянно). Зачем ты до сих пор на мне не женился, зачем не узаконил мой большой и круглый живот, которого, быть может, и не видно для постороннего глаза, но который будет таким уже через самое малое время?
О н. Затем, что я психологически не готов связать себя узами брака; затем, что я еще неопытный юноша, обдумывающий свое житье и бытье, решающий, но так и не могущий решить основной вопрос философии, мечтающий стать великим писателем, и страшащийся тихого семейного очага не меньше, чем самого сильного природного бедствия: землетрясения, или нашествия саранчи! (Внезапно проводя рукой по глазам.
) Впрочем, теперь мне уже все равно, я устал, я не могу выносить этот бесконечно повторяющийся и раздражающий меня разговор; извини, но мне надо лечь и хотя бы немного от всего отдохнуть; отдохнуть от этого бесконечного бега по кругу, от хлопанья бича и смеха пьяной публики в балагане; которой наплевать, сколько кругов я уже пробежал, сколько раз жгучий хлыст касался моей взмыленной кожи, и когда же, в конце-концов, все это закончится.
Подходит к дивану, ложится, и сразу же засыпает.
О н а подходит к столу, машинально берет в руки отчет, перебирает листы, потом начинает читать.
О н а (читает). «В этом очередном отчете, который, как и все предыдущие, не будет, очевидно, принят Комиссией, я по-прежнему утверждаю, что действовал правильно, более того – единственно верно; будущее было в моих руках, будущее дрожало на чаше весов, и от моих действий, уважаемые господа члены Комиссии, зависело будущее нас обоих; связать себя узами брака, поставить крест на своей будущей жизни, перечеркнуть свою карьеру я тогда не решился; дальнейшие события, вся моя жизнь, все мои книги, моя семья, мои друзья, дети, известность, – весь мой дальнейший жизненный путь подтверждают это как нельзя лучше; я принес пользу тысячам, быть может, даже миллионам людей; что же касается ее безумной и непростительной выходки, ее страшного и неумного ухода из жизни, то, смею надеяться, прямого отношения к этому я, уважаемые господа члены Комиссии, не имею; быть может – косвенное, но никак, никак не прямое; впрочем, несмотря на это мое утверждение, я почти что уверен в том, что этот мой, писанный кровью и страданьем отчет, не будет принят уважаемыми господами; тем не менее, как и прежде, остаюсь при своих выстраданных убеждениях, которые, возможно, являются заблуждениями. С уважением, и так далее. Число и дата, разумеется, не имеют никакого значения."
С грустной улыбкой некоторое время держит еще бумаги в руках, потом кладет их на стол, что-то пишет прямо на них, и, быстро подойдя к дивану, легко целует Е г о в висок; после этого исчезает из комнаты.
О нпросыпается через некоторое время, лежит с открытыми глазами, закинув руки за голову, потом встает, подходит к столу, берет верхний лист и читает написанные Е ю слова: «Извините, отчет не принят». Молча садится на стул, и долго сидит, глядя на закрытую дверь.
Пауза.
После длительного и тягостного молчания дверь наконец открывается, и в комнату входит О н а.
О б адолго и молча смотрят друг другу в глаза.
З а н а в е с
1999
РЕАНИМАЦИЯ
Сцены больничной жизни
П е р в ы йП а ц и е н т.
В т о р о йП а ц и е н т.
П е р в ы йС а н и т а р.
В т о р о йС а н и т а р.
Больничная палата, совершенно пустая, освещенная нестерпимо-ярким светом флюоресцентных ламп, выкрашенная в ядовито-белый цвет; краска на стенах и штукатурка на потолке от времени и, очевидно, сырости, местами осыпались; пол гладкий, покрытый линолеумом; в углу раковина; окна отсутствуют.
Сцена первая. Начало
Открывается дверь, иП е р в ы йС а н и т а рввозит на каталкеП е р в о г о П а ц и е н т а;ставит каталку посередине палаты, так что ногиП а ц и е н т асмотрят прямо на зрителей; потом уходит, закрыв дверь в палату.
Пауза.
Слышно, как в раковину из крана тонкой струйкой стекает вода; постепенно она превращается в отдельные, нудно, одна за другой бьющие в кафель капли; удары неровные, напоминающие удары сердца борющегося за жизнь человека; они то учащаются, то почти совсем пропадают.
П а ц и е н тнеподвижен, только иногда, рефлекторно, слегка шевелит голыми пальцами ног.
Пауза.
Капли падают в разном ритме.