И в замкнутой тюрьме, в которой жар пылал,
Ширин жила в плену, как сжатый камнем лал.
И, позабыв миры, полна своим недугом,
Своих томлений жар она считала другом.
Приезд Хосрова в Армению к Михин-Бану
Покинувши ручей, Хосров печален. Он
Струит из глаз ручьи: его покинул сон.
Пленительный ручей! Виденьем стал он дальним.
И делался Парвиз все более печальным.
Но все ж превозмогал себя он до поры:
«Ведь не всплыла еще заря из-за горы.
Ведь если поспешу я в сторону востока, —
Мне солнца встретится сверкающее око».
И роза — наш Хосров — достиг нагорных мест, —
И к стражам аромат разносится окрест.
Вельможи у границ спешат к нему с дарами:
С парчой и золотом. Он тешится пирами.
И не один глядит в глаза ему кумир, —
Из тех, что сердце жгут и услаждают пир.
Ему с кумирами понравилось общенье.
Тут на немного дней возникло промедленье.
Затем — в Мугани он; затем, свой стройный стан
Являя путникам, он прибыл в Бахарзан.
Гласят Михин-Бану: «Царевич недалече!»
И вот уж к царственной она готова встрече.
Навстречу путнику в тугом строю войска,
Блестя доспехами, спешат издалека.
В казну царевичу, по чину древних правил,
Подарки казначей от госпожи направил.
Жемчужин и рабов и шелка — без конца!
Изнемогла рука у каждого писца.
К великой госпоже вошел Парвиз в чертоги.
Обласкан ею был пришедший к ней с дороги.
Вот кресла для него, а рядом — царский трон.
Вокруг стоит народ. Садится только он.
Спросил он: «Как живешь в своем краю цветущем?
Пусть радости твои умножатся в грядущем!
Немало мой приезд принес тебе хлопот.
Пускай нежданный гость беды не принесет».
Михин-Бану, познав, что речь его — услада,
Решила: услужать ему достойно надо.
Ее румяных уст душистый ветерок
Хвалу тому вознес, пред кем упал у ног.
Кто озарил звездой весь мир ее удела,
Любой чертог дворца своим чертогом сделал.
Неделю целую под свой шатровый кров
Подарки приносил все новые Хосров.
Через неделю, в день, что жаркое светило
Считало лучшим днем из всех, что засветило,
Шах восседал, горя в одежде дорогой.
Он был властителем, счастливый рок — слугой.
Вокруг него цветов сплетаются побеги,
С кудрями схожие, зовя к блаженной неге.
На царственном ковре стоят рабы; ковер.
Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор.
Застольного в речах не забывают чина, —
И все вознесены до званья господина.
Веселье возросло, — ив чем тут был отказ?
Налить себе вина проси хоть сотню раз.
Михин-Бану встает. Поцеловавши землю,
Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю».
«Мою столицу, гость, собой укрась; Берда
Так весела зимой! Ты соберись туда.
Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды.
Там травы сочные, там изобильны воды».
Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай.
Я следом за тобой направлюсь в дивный край».
Привал свой бросил он, слова запомнив эти, —
И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете.
Прекрасная страна! Сюда был привезен
Венец сверкающий и государев трон.
Зеленые холмы украсились шатрами,
И все нашли приют меж синими горами.
В палате царственной Хосрова ни одну
Услугу не забыть велит Михин-Бану.
У шаха день и ночь веселый блеск во взоре:
Пьет горькое вино он — Сладостной на горе.
Пиршество Хосрова
Хоть есть Новруза ночь, есть ночь еще милей:
Она, сражая грусть, всех праздников светлей.
В шатре Хосрова шум. Под сводом величавым
Здесь собрались друзья с веселым, легким нравом.
И мудрецов они припоминают речь,
И от шутливых слов их также не отвлечь.
Вкруг шахского шатра, что в средоточье стана,
Разостланы кошмы из дальнего Алана.
Для вражеских голов угрозу затая,
Ко входу два меча простерли лезвия.
В шатре курения, все разгоняя злое,
Вздымают балдахин из амбры и алоэ.
Напитки зыблются, пленительно пьяня,
Жаровня царская полным-полна огня.
Армянский уголь здесь, он поднимает пламя,
Подобен негру он, вздымающему знамя.
Чтоб черный цвет затмить — где созданы цвета?
Лишь только от огня зардеет чернота).
Иль выучен огонь чредой времен упорных,
Что похищают цвет волос, как уголь, черных.
Сад пламени, а в нем садовник — уголь; он
В саду фиалки жнет, тюльпанами стеснен.
Так люб зиме огонь, как лету вздох рейхана
Рейханом зимним став, огонь взрастает рьяно
Тут кубки пышные подобны петухам;
Что вовремя зарю провозглашают нам.
Их огненным нутрам завидуя и сладким,
То утки на огне, то следом — куропатки.
Вот снеди жареной воздвигнута гряда.
Вот перепелками наполнены блюда.
Вот к яблокам уста прижали апельсины,
А к чашам золотым — рубиновые вина.
Нарциссы ясных глаз! Фиалки! Словно сад,
Всю эту ширь шатра воспринимает взгляд.
К гранатам нежно льнут те ветерки, в которых
Есть изворотливость, как в пляшущих танцорах.
Все пьют и полнят мир душой своей живой,
Все утро проведя за чашей круговой.
Звук чангов, проносясь во вздохах легкозвонных,
Завесы все сорвал: всех выдал он влюбленных.
О пехлевейский лад! О чанга грустный звон!
И в камне бы огонь зажег столь нежный стон.
Вздохнула кеманча, подобно Моисею,
И вымолвил певец: «Я с ней поспорить смею»
И песню он запел и струнам дал ответ:
Веселью мой привет и радости — привет!
О, как бы сладкий сад, сад жизни, был прекрасен,
Когда б осенний хлад был саду не опасен!
О, как бы весел был чертог, чертог времен,
Когда б на все века он мог быть сохранен!
Но ты не доверяй холодному чертогу:
Чуть место обогрел — тебя зовут в дорогу.
О праха монастырь! О мир — непрочный храм!
Так выпей же вина — предай его ветрам!
Дрошедший смутен день, грядущий день — неведом.
За днем умчавшимся другой умчится следом.
Хоть день сегодняшний как будто бы нам дан, —
Но вечер близится, и этот день — обман.
Так смейтесь же, уста! Так отлетай, кручина!
Пусть в мир и нам в сердца вливают радость вина!
На эту ночь одну промолви сну: «Долой!»
Ведь бесконечно спать придется под землей,
Возвращение Шапура
Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки
Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке.
Рабыня нежная вошла, потупя взгляд,
И вот услышал он (пропавший найден клад!):
«Шапур приема ждет. Впустить его иль надо
Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?»
Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон
Себя принудил сесть, к рассудку возвращен.
Он входа распахнуть велит сейчас же полог.
Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог.
И жил с душою он, раздвоенной мечом,
И скорбной тьмой одет и радостным лучом.
Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части.
Взор не сводить с дорог — великое несчастье.
Невзгода каждая терзает нашу грудь.
Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь.
Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу, —
Со счастьем дни твои идти не могут в ногу.
И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал —
И поцелуями он прах разрисовал.
И, стан расправивши, стоял он недвижимо
С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима.
И, на художника склонив приветный взор,
Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер».
Шапура он спросил про горы и про реки,
Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки.
С молитвы начал речь разумный человек:
«Пусть шаха без конца счастливый длится век!
Войскам его всегда лететь победной тучей.
С его чела не пасть венцу благополучии.
Его желаниям — удаче быть вождем,
Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем».
Все бывшее с рабом в пути его упорном
Является ковром — большим, хитроузорным.