Мне было шестнадцать, и я встретил ее, когда она с одним моим хорошим другом шла мне навстречу. На ней был темно-синий свитер с поперечными белыми полосками и белая лента в волнистых черных волосах. Она еще не сказала ни слова, а я уже влюбился в нее. Теперь меня терзали угрызения совести за все то горе, которое я ей причинил. Я знал, что она видит меня насквозь.
– В чем же было дело? – спросила она ироничным тоном, как будто хотела сказать: «Почему ты не рассказываешь мне твою очередную новую историю?»
Я сел напротив ее. Я принял решение.
– Они уволили меня. Я чувствовал комок в горле, когда говорил. – Я больше не принадлежу к бюро.
Она смотрела на меня, не зная, как она должна это воспринимать. Она опустила ноги и нагнулась ко мне: – Они выгнали тебя? Зачем же тогда они приходили и разговаривали с тобой внизу?
– Кое-кто пришел и сказал мне, что для меня было бы лучше побыстрей покинуть страну.
Она встала и провела ладонью по волосам, будто бы она могла найти решение проблемы, которая внезапно свалилась на нее. – О чем ты говоришь? Уйти? Куда, почему, когда?
Я встал и подсел к ней. Я обнял ее. Она излучала что-то, что смягчало тупую боль в груди. Она вырвала меня из меланхоличного оцепенения, в котором я пребывал так долго. – Успокойся, все уладится.
Она оттолкнула меня. – Куда ты уйдешь? Что будет с нами? Я же тебе говорила, что так произойдет. О, эти твои так называемые хорошие друзья, эти Йоси, Хаим и все остальные. Что они сделают с тобой, если ты останешься?
– Я не знаю. Ты знаешь, что они могут сделать.
Белла знала мои политические взгляды, она даже была для меня своего рода путеводной звездой, когда я под давлением коллег начинал склоняться вправо. Но так как я все же не хотел ей показывать, насколько сильно она на самом деле права в оценке моих «друзей» из Моссад, я скрывал от нее большинство деталей политической «позиционной войны» в бюро.
Она упала на софу. – Куда ты пойдешь?
– Я думаю улететь в Англию, а оттуда в США. Я пережду какое-то время у моего отца, а там посмотрим.
– Почему именно в Англию?
– Это самый дешевый перелет. И оттуда можно полететь чартерным рейсом в Штаты.
– И когда ты полетишь?
Я сел рядом с ней на софу и прижал ее к себе.
– Послезавтра.
Она прислонила голову к моей груди и заплакала. Я хотел приподнять ее лицо, чтобы поцеловать, но она не позволила этого.
– Я люблю тебя, Белла, – сказал я, и комок в горле стал еще толще. Я очень сильно прижал ее к себе. Сейчас я охотнее всего вообще не хотел бы ее отпускать. Я знал, что реальность оторвет нас друг от друга, и я не мог себе представить, на какой срок. В моем подсознании я даже не был уверен, увижу ли я ее вообще когда-нибудь снова. Я и не хотел думать, что на самом деле приготовил для меня Эфраим. Если это было что-то абсолютно ужасное, то он сказал мне об этом и дал мне шанс добровольно выбрать сотрудничество с ним.
Мы долго сидели на софе, обняв друг друга. Я знал, что она любила меня так, как я этого вовсе не заслуживал, и я любил ее больше всего на свете. У нас были две чудесные дочки, которые, я надеялся, сейчас спали. Квартиру, где мы жили, мы снимали, и кроме машины и некоторой мебели у нас мало что было. Зарплата в Моссад была неплохой, но не позволяла роскоши. Роскошь была предназначена для «добывающих» агентов «в поле», на заграничной службе, – не для семей.
Пятница, 28 марта 1986 года
Я рано встал и принял душ, пока мои дочки не проснулись. Я хотел разбудить их поцелуем и показать им, как много они для меня значат. Я был в состоянии человека, который знает, что скоро умрет, и смирился с этим.
Меньше чем через час после того, как я прицепил на машину табличку «Продается» и поставил ее на углу напротив дома, зазвонил телефон.
Молодой мужской голос произнес: – Я звоню по поводу машины.
– Что Вы хотите узнать?
– Сколько она стоит?
– Шесть тысяч американских долларов, – сказал я, пытаясь сдерживать смех.
– Могу я ее посмотреть и проехаться на ней для пробы?
– Конечно, когда это Вас устроит? У меня много дел...
– Через двадцать минут.
– Великолепно, встретимся возле машины.
– Меня зовут Боаз, а Вас?
– Виктор, меня зовут Виктор.
– Пока. Я был уверен, что это кто-то из людей Эфраима, который хотел купить машину просто для того, чтобы дать мне денег на полет. Весь этот цирк был затеян потому, что телефоны офицеров Моссад очень часто прослушивались службой внутренней безопасности Моссад. Я знал, что они там тоже будут смеяться над ценой, если они нас подслушивали, но, возможно, решат, что я нашел доверчивого дурачка.
В полдень я уже купил билет и спрятал дома в тайный кармашек моего чемодана сокращенное изложение моего дневника и фотографии почти всех активных оперативных офицеров Моссад. Я должен был быть безукоризнен. Меня не должны были поймать на этом. Фотографии я сохранил после того, как сделал их для коллажа по случаю выпускного праздника нашего офицерского курса. Это должно было быть своеобразной страховкой для меня. Если выяснится, что с Эфраимом что-то не так, или если кто-то когда-либо попытается помешать моей семье приехать ко мне, то Моссад в течение дня потеряет почти всех своих ведущих «полевых» офицеров, да так, что он надолго вынужден будет остановить все свои разведывательные операции.
Эта «взрывчатка» в моем чемодане нанесла бы Моссад более сильный удар, чем все те, которые он испытывал до сих пор.
Мой полет был назначен на полдень в воскресенье, на послезавтра. Белла и я решили сказать об этом детям только утром в день полета. Она должна была оставить их дома, пока не удостоверилась бы, что самолет взлетел. Сведения не должны были просочиться раньше. Многие мои бывшие товарищи жили в том же квартале, и я не был уверен, что кто-то не попытается меня задержать, если сможет.
Воскресенье, 30 марта 1986 года
В аэропорту я вышел из такси. Я провел языком по губам и ощутил вкус духов Беллы, оставшихся на губах после того, как я поцеловал ее в мочку уха. Девочки были печальны, снова видя, что я уезжаю, но для них это ничем не отличалось от моих прежних командировок. Это утешало меня.
У меня было два чемодана, которые нес носильщик. Я подошел к окошку авиакомпании «Тауэр Эйр» на восточном краю аэропорта «Бен-Гурион».
Самолет взлетал в 14.00, а пока было только 11.30. Это было обычным явлением в израильских аэропортах: пассажиры должны были приходить за 2–3 часа до отлета. Большинство пассажиров еще вчера отправило свой багаж в камеру хранения, воспользовавшись для этого специальным окошком на Северном вокзале Тель-Авива. Но я не мог нигде оставлять на ночь мой багаж с бумагами, которые я в нем спрятал и не хотел, чтобы кто-то смог мне помешать.
Наземный персонал «Тауэр Эйр» еще не пришел, в очереди перед их окошком, чтобы сдать багаж и получить борт-карту, стояли только пять человек. На самом деле было даже две очереди, и в одной из них я стоял первым. Я сидел на стальном столе, который сотрудники службы безопасности используют для досмотра багажа. Обычно я очень хорошо чувствовал себя в этом аэропорту. Я знал большинство сотрудников безопасности, и большинство их знало меня. Я ввез и вывез из страны уйму людей, большинство из которых хотело, чтобы никто не смог доказать, что они были в Израиле. И, кроме пары фотографий в архиве Моссад, доказательств их пребывания действительно не было. В этот день у меня было странное чувство. Я был в том месте, где я еще пару дней назад расхаживал взад-вперед как гордый петух, как важничающий сноб, который мог решить все проблемы одним движением пальца.