Наступает вечер. Вы промокли насквозь, в лодке воды по щиколотку, и все ваши вещи отсырели. Вы облюбовали на берегу клочок, где поменьше
луж, причалили, выволокли палатку из лодки, и двое из вас начинают ее устанавливать. Она намокла и стала тяжелой; ее полы хлопают по ветру, и
она валится на вас и облепляет вам голову, и вы сатанеете. А дождь все льет да льет. Не так-то просто установить палатку даже в хорошую погоду;
в дождь этот труд по плечу разве лишь Геркулесу.
Без сомнения, ваш товарищ, вместо того чтобы помогать вам, попросту валяет дурака. Только-только вам удалось закрепить свой край палатки,
как он дергает с другой стороны, и все ваши старания идут насмарку.
- Эй! Что ты там делаешь? - окликаете вы его.
- А ты что делаешь? - кричит он в ответ. - Не можешь отпустить, что ли?
- Не тяни, осел! Ты же все своротил! - орете вы.
- Ничего я не своротил! - вопит он. - Отпусти свой край!
- А я тебе говорю, что ты все своротил! - рычите вы, мечтая добраться до него; и вы дергаете веревку с такой силой, что вылетают все вбитые
им колышки.
- Ах, проклятый идиот! - бормочет он себе под нос; за этим следует свирепый рывок, и ваш край срывается ко всем чертям. Вы бросаете молоток
и направляетесь к партнеру, чтобы высказать ему все, что вы думаете, а он направляется к вам с другой стороны, чтобы изложить вам свои взгляды.
И вы гоняетесь друг за другом вокруг палатки, изрыгая проклятия, пока все сооружение не рушится наземь бесформенной грудой и не дает вам
возможность увидеть друг друга поверх руин; и вы с негодованием восклицаете в один голос:
- Ну вот! Что я тебе говорил?
Тем временем третий, который вычерпывает воду из лодки, наливая ее главным образом себе в рукава, и чертыхается про себя без передышки в
течение последних десяти минут, осведомляется, какого-растакого дьявола вы так канителитесь и почему, черт побери, треклятая палатка еще не
поставлена.
В конце концов палатка кое-как установлена, и вы втаскиваете в нее пожитки. Поскольку бесполезно пытаться развести костер, вы зажигаете
спиртовку и теснитесь вокруг нее.
Основным блюдом вашего ужина является дождевая вода. Хлеб состоит из нее на две трети, мясной пирог насыщен ею до отказа; что же касается
варенья, масла, соли и кофе, то они, перемешавшись с дождевой водой, очевидно, вознамерились создать какой-то невиданный суп.
После ужина вы убеждаетесь, что табак отсырел и раскурить трубку невозможно. К счастью, вы захватили с собой бутылку снадобья, изрядная
доза которого, поднимая бодрость духа и туманя рассудок, придает земному существованию достаточную привлекательность, чтобы заставить вас лечь
спать.
Потом вам снится, что вам на грудь уселся слон и что началось извержение вулкана, которое сбросило вас на морское дно, - причем, однако,
слон продолжает мирно покоиться на вашей груди. Вы просыпаетесь и понимаете, что действительно произошло нечто ужасное. Сначала вам кажется,
будто наступил конец света; но тут же вы соображаете, что это невозможно, и, стало быть, это грабители и убийцы или, в лучшем случае, пожар.
Результаты своего умозаключения вы доводите до всеобщего сведения обычным в таких случаях способом. Однако никто не приходит на помощь, и вам
ясно только одно: вас топчет многотысячная толпа и из вас вышибают дух.
Кажется, кому-то еще, кроме вас, приходится туго: из-под вашей постели доносятся сдавленные стоны. Решив, что бы там ни было, дорого
продать свою жизнь, вы бросаетесь очертя голову в схватку, нанося без разбора удары ногами и руками и издавая неистовые вопли; и в конце концов
что-то подается, и вы чувствуете, что ваша голова находится на свежем воздухе. Вы различаете в двух шагах от себя полураздетого бандита, который
подстерегает вас, чтобы убить, и вы готовы к борьбе не на жизнь, а на смерть, и вдруг вас осеняет, что это Джим.
- Как, это ты? - говорит он, тоже внезапно узнавая вас.
- Да, - отвечаете вы, протирая глаза, - что тут творится?
- Кажется, чертова палатка свалилась, - говорит он, - А где Билл?
Тут вы оба принимаетесь аукать и кричать: “Билл!” - и почва под вами начинает колебаться, собираться в складки, и полузадушенный, но
знакомый голос отвечает откуда-то из развалин:
- Эй, вы, слезете вы когда-нибудь с моей головы?
И наружу выкарабкивается Билл - покрытый грязью, затоптанный обломок кораблекрушения. Он почему-то очень зол: очевидно, он считает, что все
было подстроено.
Утром выясняется, что вы все трое без голоса, так как за ночь зверски простудились; кроме того, вы очень раздражительны и в продолжение
всего завтрака переругиваетесь хриплым шепотом.
В конце концов мы решили, что в ясные ночи будем спать под открытым небом; а в плохую погоду или когда нам захочется разнообразия, будем,
как порядочные люди, останавливаться в отелях, в гостиницах и на постоялых дворах.
Монморанси безоговорочно одобрил такой компромисс. Романтическое одиночество не его стихия. Ему подайте что-нибудь этакое, с шумом; и если
это даже чуточку в дурном вкусе, то тем веселее.
Посмотреть на Монморанси, так он просто ангел во плоти, по каким-то причинам, оставшимся тайной для человечества, принявший образ
маленького фокстерьера. Он всегда сохраняет выражение “ах-как-плох-сей-мир-и-как-я-хотел-бы-сделать-его-лучше-и-благороднее”, которое вызывает
слезы у благочестивых старых леди и джентльменов.
Когда он впервые перешел на мое иждивение, я и не надеялся, что мне выпадет счастье долго наслаждаться его обществом. Бывало, я сидел в
кресле и смотрел на него, а он сидел на коврике и смотрел на меня, и в голове у меня была одна мысль: “Этот щенок не жилец на белом свете. Он
будет вознесен на небеса в сияющей колеснице. Этого не миновать”.
Но после того как мне пришлось уплатить за десятка два умерщвленных им цыплят; после того как мне привелось его, рычащего и брыкающегося,
сто четырнадцать раз вытаскивать за загривок из уличных драк; после того как некая разъяренная особа женского пола принесла мне на
освидетельствование задушенную кошку, заклеймив меня именем убийцы; после того как сосед подал на меня в суд за то, что я не держу на привязи
свирепого пса, из-за которого однажды морозным вечером он целых два часа просидел в холодном сарае, не смея оттуда высунуть носа; после того как
я узнал, что мой же садовник тайком от меня выиграл пари в тридцать шиллингов, поспорив о том, сколько крыс моя собака задавит в определенный
срок, - я начал думать, что, может быть, все-таки ее вознесение на небеса несколько задержится.
Околачиваться возле конюшен, собирать вокруг себя шайку собак, пользующихся самой дурной славой, и водить их за собой по всяким трущобам,
чтобы затевать бои с другими собаками, имеющими не менее сомнительную репутацию, - это, по мнению Монморанси, и называется “жить по-настоящему”;
а потому, как я уже выше заметил, предложение о гостиницах и постоялых дворах он поддержал с жаром.