- Надо доложить об этом начальству, быть может, мы начнем записывать его на магнитофон, а потом крутить в тесных камерах, где узники не знают, куда себя деть, и даже иногда, представьте себе, кидаются на стену, и пытаются разбить себе голову!
- Да, это было бы замечательно, это многим бы помогло! Итак, я шел по заснеженному Ростову Великому (дело было в январе), по давно уже натоптанным дорожкам, ибо бывал здесь уже множество раз, заходил иногда в храмы, и ставил свечи за живых и мертвых, которых когда-то в жизни любил.
- Вы ставили свечи за живых и мертвых?
- Каждый верующий ставит свечи за близких себе людей, независимо от того, живы они, или уже умерли. Скажите, вы верите в Бога?
- Здесь вопросы задаю я, а не вы.
- Простите, я совсем забыл, где нахожусь. Итак, я шел по Ростову Великому, который знал и любил уже давно, и посещал при первой удобной возможности, и совершенно машинально, по привычке, выработанной за долгие годы, подошел к киоску, торгующему газетами.
- И опять увидели в нем свою заветную книгу?
- Нет, не совсем. Я увидел газету, издающуюся в Москве, которая печатала мои сказки, и, купив ее, машинально развернул на последней странице, совершенно ни на что не надеясь, и не ожидая увидеть в ней свое имя.
- И что же было потом?
- Потом? Потом я увидел там свою сказку, причем одну из самых лучших, в которую вложил все, что мог, а рядом потрясающий рисунок к ней, точнее, коллаж, выполненный так хорошо и так мастерски, что я просто задохнулся от неожиданности, и долго стоял у киоска, держа газету раскрытой.
- Это опять была нечаянная радость?
- И еще какая! Вы знаете, я вообще очень пострадал за свои сказки, они были с намеками, или, точнее, многим казалось, что они с намеками, меня с разных сторон обвиняли, что я высмеиваю разных известных лиц, а я всего лишь описывал ситуации, в которые мог попасть кто угодно, от простого человека на улице, до Кесаря, живущего в столице!
- Сейчас нет Кесарей.
- Кесари есть всегда, как всегда есть чернь, которая будет обвинять тебя за любую простенькую сказочку, увидев неожиданно в ней свое собственное свиное рыло.
- Вы не преувеличиваете?
- Ничуть. По-существу, сказки: это зеркала, в которых каждый, посмотревшись в них, видит что-то свое, иногда настолько неприятное и отталкивающее, что не может забыть об этом всю жизнь, и обвиняет сказочника во всех смертных грехах.
- Вот как, это интересно: сравнивать сказки с волшебными зеркалами! А вы, значит, зеркальных дел мастер, изготавливающий их?
- Вы удивительно тонко поняли все, что я говорю. Да, я долгие годы был обыкновенным зеркальных дел мастером, изготовившим около сотни волшебных зеркал, которые называл сказками, и в которые могли смотреться все, кто их читал.
- Вы говорите о себе, как о ремесленнике.
- А я и был ремесленником, ведь литератор ничем не отличается от сапожника, который шьет сапоги, или от пирожника, выпекающего булки и кренделя. Надо просто знать, как это делать, надо владеть мастерством, а дальше уже все пойдет, как по маслу.
- И вы увидели в газете свою новую сказку, да еще и с интересным рисунком?
- Да, и не просто рисунком, а коллажем, выполненым так мастерски, что я просто задохнулся от неожиданности. Знаете, ведь мои сказки пытались запретить, их даже похищали по дороге, пытаясь помешать их публикации, а на меня оказывали довольно серьезное давление. И вот после всего, после всех мытарств и потерь, увидеть далеко от дома, в заснеженном и блестящем куполами Ростове, среди нищих, богомолок, истоптанного тысячами ног снега, среди валяющихся прямо под ногами отбросов и роющихся в них бездомных собак, свою очередную сказку, – это действительно было нечаянной радостью, которая запомнилась мне на всю жизнь!
- Да, вы действительно все хорошо запомнили, – как-то странно сказал следователь, поглядывая на него исподлобья, и закуривая очередную, неизвестно какую по счету сигарету.
– Такое впечатление, что этих счастливых моментов, этих нечаянных радостей в вашей жизни было не так уж много, и вы помните их наизусть, а все, что было помимо них, все остальные события – это сплошной мрак, сплошная чернота, о которой даже тошно и вспоминать?
- Не совсем так, но очень близко к истине. Жизнь вообще состоит из таких вот моментов необыкновенной радости, и на их фоне все остальное – это действительно мрак и чернота, о которой иногда тошно и думать. Ведь не буду же я думать, согласитесь, когда выйду отсюда, об этом допросе, и об этой тюремной камере, в которой сейчас нахожусь!?
- А вы думаете выйти отсюда? – как-то странно спросил следователь, искоса поглядев на него.
- А что, есть какие-то причины, чтобы я не вышел отсюда?
- А вы как думаете?
- Я думаю, что попал сюда не случайно. Возможно, кто-то не так посмотрел в эти мои зеркала, в эти мои скромные сказочки, и увидел в них нечто такое, чего не мог мне простить уже никогда.
- Вы думаете в правильном направлении, но все же давайте продолжим допрос.
- Давайте. Вы хотите, чтобы я продолжил воспоминания?
- Да.
- Хорошо, я продолжаю. Примерно такие же чувства я испытал, когда, находясь вдалеке от дома, узнал о рождении дочери, и первое время не понимал, как реагировать на это событие, но постепенно вдруг осознал, что приобрел нечто ценное, возможно, вообще самое ценное в своей жизни.
- Такое же ценное, как найденный на улице перстень с бриллиантом? Простите, что предлагаю такое сравнение, но это первое, что приходит мне в голову!
- Ценнее, гораздо ценнее! Скажите, у вас есть дети?
- Я же уже говорил, что не имею семьи, работа поглощает меня целиком. Я ведь нахожусь на хорошем счету, и надеюсь в будущем занять высокую должность. А здесь уж, согласитесь, не до семьи и не до детей. К тому же корпоративные вечеринки, все эти попойки с друзьями, которые необходимы, чтобы снять стресс после допросов, – все это занимает меня целиком, и многое в жизни мне, к сожалению, недоступно.
- А вы не пробовали бросить работу?
- Пробовал, особенно после всего, что насмотрелся в этих вот стенах, – он сделал широкий жест по сторонам. – После того, как понаблюдал за методами работы товарищей, которые не всегда бывают гуманны, и стараются быстрее достичь результата. Но, знаете, отступать перед трудностями, – это не в моем характере, и уж раз взялся за гуж, то не говори, что не дюжь!
- Да, это правда, и, кроме того, на переправе не рекомендуется менять лошадей!
- Что вы сказали?
- Я сказал, что на переправе коней не меняют. Раз вам нравится эта работа, то, разумеется, надо ее продолжать.
- Вот и начальство так говорит. Я ведь, если честно, почти единственный сотрудник, который занимается такими подследственными, как вы. Через силу, но занимается. Не выбивает зубы, не отбивает печенки и почки, а терпеливо пытается докопаться до сути. Вы, кстати, должны ценить мою сдержанность и гуманность.
- Поверьте, я ценю их, и никогда не забуду. Хотите, чтобы я продолжал?
- Очень хочу. Я ведь, если честно, не спал несколько дней, участвовал в допросах, которые проводили мои товарищи, ну и, сами понимаете, навидался такого, что потерял всякий сон, и даже снотворное меня не берет.
- А вы не пробовали гулять вечерами?
- Какие вечера, у меня вечерами основная работа, вечерами и ночью, особенно ночью.
- А сейчас ночь, или день?
- Сейчас ночь, и она, возможно, продлится очень долго. Быть может, вы вообще уже не увидите дня.
- Спасибо за откровенность, я буду держаться теми моментами счастья, о которых мы только что говорили. Вы знаете, я ведь вспомнил еще об одном.
- Еще об одном?
- Да.