Я, знаете, частенько ходил в походы, и вообще путешествовал по стране, и вот однажды, в чужом городе, на шумной и оживленной улице, у меня пропала собака, и я страшно перепугался, думая, что потерял ее уже навсегда.
- Вы перепугались, что потеряли собаку?
- Не то слово: я был просто в ужасе. Дело в том, что я к тому времени остался один, все близкие мои разъехались, и я держался практически только собакой, которая стала моим единственным другом.
- И вы ее потеряли?
- Да, в чужом городе, на шумной улице, практически на краю света, и думал, что это уже навсегда, что я теперь остался совершенно один, и уже не смогу выжить среди бед и несчастий, обрушившихся на меня.
- Вы были так привязаны к собаке?
- В тот момент – да, а до этого: к женщинам, детям, друзьям, товарищам по работе и по борьбе. Просто у меня был такой собачий период.
- Собачий период? Как интересно!
- Да, интересно, но зато правильно.
- И вы нашли свою собаку?
- Да, нашел, точнее, она нашла меня среди тысяч других ног и чужих запахов, окружавших ее, и ткнулась носом в мои колени, которые к тому времени просто дрожали от страха.
- И вы опять испытали свою необыкновенную радость?
- Да, я опять испытал свою необыкновенную радость, которая была нечаянной и невозможной, и походила на подарок, ниспосланный тебе небесами.
- И что было потом?
- Потом? Потом мы ушли с ней из города, который, кстати, находился у моря, и постепенно радость моя улеглась, сменившись уверенностью, что все в жизни у меня снова наладится, и этот собачий период когда-нибудь обязательно кончится.
- Вы знаете, а ведь у меня никогда не было собаки. В детстве, правда, был хомячок, но его съела соседская кошка, и мне больше не разрешали иметь животных, хоть я и мечтал о них каждый день. Вы не поверите, но я мечтаю о них до сих пор, хотя какие уж мечты могут быть в этих стенах?
- Это уж точно. Здесь надо жить только воспоминаниями.
- Вот и вспомните что-то еще!
- Что-то еще – пожалуйста, вот вам опять радость, и опять связанная с животным.
- С животным?
- Да, с животным. Дело было на ипподроме, в Москве, куда я частенько ходил, но практически никогда не выигрывал.
- Не выигрывали? Почему?
- Знаете, есть такая пословица, что если везет в карты, то не везет в любви.
- А вам везло в любви?
- Иногда, очень редко. А что касается карт и бегов, то здесь я вообще никогда не выигрывал, и играл скорее от скуки, надеясь чем-то заполнить свое время.
- Так вы игрок?
- Да, но скорее в широком, философском смысле этого слова, чем в бытовом. А что касается московского ипподрома, то я просто какое-то время жил на Беговой, как раз напротив главного входа, и каждый день видел из окна четверку бронзовых крылатых коней, летящих в небе навстречу баснословной удаче, вознесенных над главным входом, так что, согласитесь, мне сам Бог велел попытать счастье.
- И вы выиграли?
- Один раз, но зато какой это был раз! Лошадей к тому заезду осталось всего две, шестерых остальных по разным причинам сняли с дистанции, – они или споткнулись, сломав себе ноги, или их отозвали из-за махинаций тренеров и жокеев, – так что трибуны просто неистовствовали и ревели от счастья.
- Трибуны ревели от счастья?
- Да, ибо такого на ипподроме не видели уже долгие годы, может, даже десятилетия, и народ просто сошел с ума, а букмекеры, все эти подпольные беговые жучки, просто с ног сбились, принимая баснословные ставки, и делая себе настоящие состояния.
- И ваша лошадь пришла первой?
- Да, но сначала вторая из оставшихся лошадей неожиданно упала, а у моей повредилась нога, и она ковылял к финишу на трех копытах, совершенно измучив болельщиков, которые под конец высыпали на беговую дорожку, и на руках отнесли победительницу в конюшню.
- Отнесли на руках, разве такое возможно?
- На ипподроме возможно все, об это еще в античности говорили.
- И вы хорошо выиграли?
- Не то слово: я получил целый пакет с деньгами, который с трудом прижимал к себе, словно величайшее сокровище, и это был самый большой выигрыш за всю историю ипподрома, или, во всяком случае, один из самых больших, так что мне пришлось тут же поделиться деньгами с другими.
- Поделиться с другими?
- А как же? Иначе я бы оттуда просто не вышел. Я делился со всеми: со случайными друзьями, которых до этого просто не знал, с падшими женщинами, которых всегда много в таких заведениях, с владельцами лошадей, сразу продавшими мне чистокровного арабского скакуна, с жокеями, предлагавшими свои услуги, с администрацией, желающей обновить фасад ипподрома, с какими-то благотворительными организациями, и вообще черт-знает с кем, так что на следующее утро у меня не осталось практически ничего, в том числе и арабского скакуна, оказавшегося перекрашенной полудохлой клячей, которую лишь случайно не отдали на живодерню, и мне хватило денег разве что на бокал пенного пива в какой-то скромной пивнушке, где меня окончательно покинули мои падшие женщины и друзья, оставив в одиночестве размышлять о бренности жизни.
- Вам не повезло.
- Напротив, мне необыкновенно повезло! Во-первых, я остался в живых, а во-вторых, приобрел опыт, который не уйдет от меня никогда, и который я использовал в своей литературной работе. Я уж не говорю о мгновении пронзительной радости, испытанной мной в тот миг, когда моя кобыла наконец-то дотащилась до последней черты, за это можно отдать многое, в том числе и пакет со случайными деньгами!
- Вы так хорошо об это рассказываете, что мне самому хочется поиграть.
- На ипподроме? Так делайте это скорее! Вложите все свои сбережения в какую-нибудь невзрачную лошадь, сделайте безумную ставку, и не слушайте, умоляю вас, никаких знатоков, расхваливающих вам признанного чемпиона. Новичкам всегда везет, и выигрыш не зависит от внешних условий, а только лишь от вашего внутреннего состояния. Чем более скучную и однообразную жизнь вы вели, чем большими радостями были обделены, тем большая удача вас ожидает!
- Вы меня соблазняете.
- Я просто привязался к вам, и желаю вашего счастья.
- Спасибо, я, очевидно, воспользуюсь вашим советом, и все же сыграю на ипподроме.
- И правильно сделаете. Возможно, это вообще изменит всю вашу жизнь.
- Я не хочу в ней ничего менять, мне нравится моя жизнь.
- Без семьи, детей, любимой собаки, игры на бегах и прочих безумств, о которых вы втайне мечтаете, и которые остаются для вас недостижимыми, как сияющая льдом Джомолунгма?
- Вы судите меня?
- Ну что вы, не в моем положении это делать, я хорошо знаю свое место.
- Вот и отлично. Не судите, да не судимы будете, – так, кажется, говорится в вашей Библии?
- Это наша общая Библия, независимо от того, верите вы, или нет.
- И все же вы меня судите.
- Скорее всего, я отношусь к вам, как к литературному персонажу. Возможно, я вообще вас выдумал, и весь этот разговор в стенах тюрьмы – не больше, чем плод моего воображения.
- Не переоцениваете свои силы! Впрочем, о чем я говорю, я ведь действительно вам завидую! Знаете, я никому об этом не говорил, но как бы мне хотелось поменяться с вами местами!
- Это невозможно, у каждого из нас свое место.
- Да, я это знаю. Забудьте обо всем, что я здесь говорил, и давайте на этом пока закончим, у меня дьявольски болит голова.
- У вас болит голова?
- Да, просто дьявольски. Возможно, это результат тех методов допроса, которые мне не свойственны, и которых я вынужден придерживаться по просьбе начальства. Возможно, придется писать рапорт своему руководству, и переходить на уголовников и насильников, с которыми не церемонятся, и не говорят о душе.