Фикус в кадке в углу. Занавески синие. Фотообои на стенах - березовая роща.
Там-то Лариску и ебут, кто с ней договорится. Берет она немного - четвертной. Учитывая, зто выпивку и закусь покупает сама, вообще хорошо.
- Паш, а ты-то как, с Лариской, не хочешь? А то кликуха-то у тебя вон боевая какая! Оправдывать надо!..
Паша откладывает китель и вздыхая, смотрит в окно.
- Ты ж знаешь, я Ксюху свою люблю…
Берет китель и вновь откладывет. Мечтательно улыбается:
- А вообще, хоть Лариска и блядь, а есть в ней что-то такое: Солдату нужное: Простое и надежное:
- Как сапог кирзовый, да? - говорю я.
Оба смеемся.
В бытовку, приоткрыв дверь, заглядывает Вася Свищ и тут же исчезает.
- Чего это он? - спрашиваю я.
Паша пожимает плечами. Вновь принимается за подшиву.
- А ты бы с Лариской смог? - говорит он, продевая иголку.
- Не знаю: Чего тут не мочь - гондон одевай, и вперед. Будут деньги лишние, посмотрим: Меня на гражданке никто не ждет.
- Чего так? Тебе же писала какая-то: Жанна, что ли?
- Яна. Яна Пережогина. Русская, но из Таллина. В общаге живет, на Вернадского. Ох и зависал я у нее, Паш! На дембель приду когда, она уж пятый курс закончит. Может, и не увидимся с ней. Да и не надо. Мне пацаны с курса писали, она с другим давно. Там, в общаге, знаешь какой бордель - мама, не горюй!
- Мои сочувствия! - говорит Паша. - Солдату, хоть и нужна блядь, но - здесь нужна. А дома чтобы настоящая девчонка ждала.
- Кому как. Вон посмотри, сколько чуваков маются. Ждет - не ждет, пишет - не пишет: А мне - по барабану. На филфаке девок много. Вернусь - один не останусь. А так - спокойнее.
Дверь бытовки снова приоткрывается и теперь заглядывает проснувшийся уже Колбаса:
- Подшиваетесь? Ну-ну: Не спешите особо. В ленинскую зайдите оба.
Колбаса исчезает.
Мы с Пашей переглядываемся.
- Я так понимаю: - говорит Паша.
- И я так понимаю, - отвечаю я. - Пошли.
В ленинской комнате никого, кроме Колбасы и Свища. Ремни у них сняты, концами намотаны на руки. Оба ухмыляются и помахивают бляхами.
Нас будут переводить в черпаки.
- Ну что, кто первый и смелый? - гогочет Колбаса и вдруг со всего размаху лупит ремнем об стол. Мы с Пашей вздрагиваем. Звук получается эффектный.
- Иди ты! - подталкивает меня в бок Паша.
Оно и к лучшему - быстрее отделаюсь.
- Что делать-то? - спрашиваю я.
- Ляхай на стол, - широко улыбается Вася, растягивая ремень.
- И считай. Сам, чтоб мы не ошиблись! - добавляет Колбаса.
Я укладываюсь на стол, хватаюсь за края и поворачиваю голову к Свищу:
- Слышь, ты только полегче там: Силы-то у тебя:
Я не успеваю договорить - мою задницу припечатывает бляха Колбасы.
Больно - пиздец!
- Раз! - кричу я.
Еще удар.
- Два!
На пятом боль становится ровной - лишь слышу звучные шлепки и Васино мясницкое "хыканье".
Продолжаю считать:
- Десять! Одиннадцать! Двенадцать!
Все. Двенадцать раз по жопе. По числу отслуженных месяцев.
Все. Я - черпак.
Скатившись со стола, натягиваю штаны. Это зимой, став шнурками, мы бежали прислониться к холодной стене. Черпак боль переносит стойко.
- Молодец, - Колбаса раскуривает сгарету и передает мне. - Держи, помогает. Секс, давай на стол!
Пашка укладывается, и начинает считать удары.
Колбаса и Свищ лупят со всей силы, и мне даже не верится, что только что через это прошел я, и вот теперь почти спокойно курю и наблюдаю за другом.
Наверное, я становлюсь настоящим солдатом.
- Двенадцать! Все! - кричит Паша и живо вскакивает, застегивая штаны. - Бля, Вася, ты зверюга!
Паша осторожно ощупывает свой зад.
- На, - протягиваю я ему сигарету. - Добей, Колбаса сказал, помогает!
Мы все смеемся.
- Я думал, хуже будет. А так - ничего даже пока не чувствую, - говорит Паша, торопливо затягиваясь.
Мы опять смеемся.
Своей собственной задницы я тоже не чувствую.
Вася и Колбаса пожимают нам руки и выходят из ленинской. На пороге Колбаса оборачивается и говорит:
- Теперь можете подшиваться по-черпаковски.
Значит, в несколько слоев, с одним "флажком" по краям - как отслужившим один год.
Сами Вася и Колбаса со вчерашнего дня старые, они подшиваются с двумя "флажками".
И это совсем не мелочь.
И мы, и они - старослужащие.
Мы с Пашей снова в бытовке. Стоя, прилаживаем к воротникам подшиву. Старую, по-шнурковски пришитую было, мы отодрали.
- А кстати, та девчонка, ну, Яна Пережогина: - я продеваю нитку в игольное ушко. - Мне ребята написали, она теперь с парнем одним, с младшего курса: Знаешь, какая фамилия у парня? Не поверишь - Недопекин! Кулинары, бля!
Пашка запрокидывает голову и раскатисто смеется.
У меня то ли дрожат руки, то ли мешает смех - роняю китель на пол и смеюсь вместе с другом.
Все - хуйня.
Главное - худшее позади.
Мы - черпаки.
Сегодня - трудный день. Не КПП, а проходной двор. Дверь хлопает ежеминутно. Куча гражданских снует туда-сюда. Целый день стреляем у них сигареты и жратву. С каждым рейсовым автобусом приваливает целая толпа новых. Папы, мамы, девки иногда, даже бабушки и дедушки.
В части - событие. Молодое пополнение принимает присягу.
Кончился духовский карантин.
Оттопало их стадо по плацу у клуба, под ругань Арсена - тот лычки младшего получил и у духов отделением командовал. Отбегали они свое на полигон и спортгородок.
Кончилась их халява.
На нашем столе - гора печенья, куча банок сгущенки, несколько батонов полукопченой колбасы. Под столом, за ящиком - пара пузырей водки.
Сала нет - в этом году с Украины никого не набрали. Не дает больше самостийная держава своих граждан нам, москалям. Весь призыв с Урала и Поволжья.
Раньше мне казалось, что на Урале живут крепкие, могучие люди. Закаленные суровым климатом и жизнью. Но взглянул на марширующую в столовку карантинную роту, и стало ясно - если на Урале богатыри и есть, то в армию они почему-то идти не спешат. Духи, как один - тощие, маломерные. Плечи узкие, шейки тоненькие. Про таких говорят - соплей перешибешь.
Я вспоминаю гигантов Рыцка и Зуба, толстого и сильного Конюхова, от чьих фофанов гудела голова, сержанта Костенко с фактурой племенного быка, культуриста Саню Скакуна, и даже нашего некрупного, но жилисто-мускулистого Бороду. Могучий Вася Свищ дослуживает последние полгода. Да и у нас в призыве хватает впечатляющих людей - Сито и Череп из роты МТО, или вон Костюк наш как заматерел, черпаком став. Кица, тот тоже, похудев поначалу, опять в толщину пошел:
Может, и эти откормятся, когда послужат немного?..
Хотя вряд ли. Со жрачкой у нас херово. В апреле вообще кормили одной квашеной капустой и хлебом. На завтрак капусту подавали обычную, на обед - вареную, а на ужин, ее же, капусту, только жареную. Из хлеба пару недель вообще одну чернуху жрали. Воротили морды поначалу, потом точили, куда денешься.
Удивляют солдаты, которых переводят иногда к нам с Байконура. Те не только капусту уминают, а еще и за добавкой бегут. Едят они странно - наклонясь над тарелкой, быстро-быстро черпая ложкой. Левой рукой огораживают тарелку, словно боясь, что отнимут.
Их там, у казахов, похоже, вообще не кормили.
В чипке голяк полный, даже пересохшие "полоски" раскупили давно, а завоза все нет.
Спасает одно - хозяйственный сектор в военгородке, "шанхай". Куча сарайчиков и гаражей с погребами.
Осторожно подворовываем оттуда по ночам, не наглея. Если есть деньги, а с уходом старых они появились, просим водил закупиться в Токсово или Питере.
Подсобники из полковых чухарей-чумаходов сделались важными людьми, блатными.
Повара-шнурки, вчерашние духи, в силу вошли, ведут себя борзо, наглеют. Могут послать и старых своих - дело неслыханное раньше.