Сам о себе не позаботишься - на казенном харче долго не протянешь. Не самый хороший год для страны. Девяносто первый.
Кица заваривает в банке чай.
- Бля, даже не верится! - говорит он, откусывая прямо от батона колбасы. - Прикинь, мы с наряда сменимся, а в казарме - наши бойцы! Наши!
За окном КПП - яркое солнце. Зеленая ветвь березы, покачиваясь на ветру, шуршит по стеклу.
Настроение у нас приподнятое.
- Кица, ты бойцов будешь ебать? - спрашиваю я друга, открывая банку сгущенки.
Перестав жевать, Кица смотрит на меня несколько секунд.
- Ох, как буду! - наконец, отвечает. - Как и меня в свое время, так и я их. А ты что, нет?
Мотаю головой:
- Не, я не буду. У меня на мужской пол не встает!
Кица замахивается на меня батоном:
- Да пошел ты!..
Смеемся и смотрим на часы. До сдачи наряда - два с половиной часа.
Лето. Нежаркое в этом году, недождливое.
На майские щедро раздавали лычки. Арсен получил младшего, Колбаса стал старшим. Мне и двум хохлам - Свищу и Костюку - повесили по сопле на погон. Дочери у моих родителей нет, так что будет сын ефрейтор.
Из новшеств - весной всех переодели в "афганку", и теперь нас трудно отличить от курсантов Можайки, наезжающих в часть на "войнушку". Но тем вскоре приказали нашить на погоны полоски и буквы "К", чтоб отличать все же.
Смешно - на мой взгляд, солдата по роже всегда видно.
Что злит - нам пришлось проходить полгода застегнутыми на крючок под горлом. В "афганке" крючка нет, и духам неслыханно повезло. Многие наши уже призадумались - как компенсировать несправедливость.
Вторая досада - в новой форме плоские пластиковые пуговицы. "Орден дурака" с пары раз не набьешь, как Роман у нас в карантине умел.
Кто-то в шутку предложил заставить духов пришить пуговицу от пэша - все равно все скрыто тканью. Посмеялись и снова задумались.
Седьмой час.
Наряд принимают шнурки - Белкин и Мищенко с Ткачом. Старшими у них Мишаня Гончаров и Сахнюк.
Сахнюк, как всегда, долго и нудно проверяет каждый закуток. Жадно поглядывает на свертки с хавчиком.
Оставляем смене половину раздобытого.
Сменившись, идем в казарму. Кепки у нас сдвинуты на затылок, на ремнях болтяются штык-ножи. Форма белесая, застиранная. Каждую неделю драили, с хлоркой.
Мы - черпаки. Бывалые солдаты.
И духи, в новеньких парадках гуляющие по части со своими родителями, это прекрасно видят. Смотрят на нас пугливо. Кто-то из них попадет к нам во взвод.
После ужина я, Паша Секс и Кица заруливаем в курилку. Там на лавочке небрежно сидит Череп, расстегнутый почти до пупа. На его погонах - сержантские лычки. Череп недавно вернулся из учебки.
- Ваши уже пришли? - пожимая нам руки, спрашивает Череп.
- Хер знает, наверное, пришли: - Паша кивает в сторону входа в казарму. - Вон, видал - Костюк утерпеть не смог, уже поперся "бачиты-шукаты".
Череп длинно сплевывает в сторону.
- Я своих уже видел. Чмошники одни: Одному даже въебать пришлось - тормозит, сука: Курить будете?
Череп протягивает пачку "Мальборо".
Под дружное "О-о-ооо!" угощаемся и усаживаемся рядом.
- Ты не круто начал, Санек, случайно? - говорю я Черепу. - Их родаки еще не все уехали: Потом, у людей присяга только прошла: Не порть им праздник: Помнишь, нас в первые дни ведь не трогали.
Череп резко разворачивается ко мне:
- Я случайно ничего не начинаю, понял? Или ты думаешь, я их конфетками угощать буду, да?
- Меня Скакун угощал. И ничего, не переломился:
Череп встряхивает челкой:
- Меня не ебет никакой там Скакун! У меня в роте будет по моим правилам! А этим чмырям только на пользу пойдет! Как там нас заставляли говорить, помнишь?
- "Нас ебут, а мы крепчаем", - киваю. - Такое не забывается.
- Вот и я о том же, - Череп встает. - Ладно, пора мне! - машет он нам рукой и направляется к казарме.
Дверь за ним захлопывается, и до нас доносится его зычный голос:
- Ду-ухи-и! Ве-е-шайте-е-есь!
Докуриваем и поднимаемся.
- Ну что, пошли и мы тоже? - подмигивает Кица.
В казарме нас встречает Костюк. Рот у него до ушей. Вид - самый счастливый.
- Ты тилькы подывысь! Це наши бойцы! - радостно гогочет Костюк и тычет пальцем в стекло бытовки. - Пидшываются! Можэ, и наши пускай пидошьют?
Сашко возбужден.
Это - переломный момент в нашей службе. Мы - самый злой народ в армии. До хуя прослужили, до хуя осталось.
А это - наши бойцы. Вешайтесь, духи:
- Пойдем, Сашко. Пощупаем братву.
Заходим в бытовку.
Бойцы, как один, откладывают кителя и встают.
Лица - рыхлые, бледные и настороженные. Какая-то угодливость в их глазах. Блядь, неужели, мы такими же были год назад?.. Быть такого не может:
Может. Так оно и было.
Они не лучше и не хуже. Они - бывшие мы.
Именно за это начинаешь ненавидеть их.
Вид у меня правильный. "Афганка" расстегнута на три пуговицы. Ремень, где ему и положено. Надраенная и сточенная до гладкости бляха загнута по-черпаковски. На сапогах - подковки. Ими-то я и царапаю паркет бытовки, проходя к окну.
Взгляды бойцов прикованы к моим сапогам.
"Нехуево таким по ебалу получить!" - как говорил Вовка Чурюкин в первую нашу ночь в этой ебаной части.
Ну, посмотрим, кто вы, да что вы:
- Здорово, пацаны! - улыбаясь, присаживаюсь на подоконник.
Бойцы переглядываются и нестройно отвечают:
- Здравия желаем, товарищ ефрейтор!
Вспоминаю сержанта Рыцка и выдаю бойцам:
- Я. Вам. Не ефрейтор. Я. Товарищ черпак. И я. Вас. Буду ебать. Сигарету.
Четверо суетливо вынимают из карманов пачки сигарет и протягивают их мне.
"Ява", "Космос", "Родопи", "Полет".
- Ты подъебал меня, воин, что ли, со своим "Полетом"? Дедушке своему без фильтра хуйню подгоняешь?
Сам себе не верю. Мне через год на гражданку. В универ опять. Меня же не примут обратно. Я же по-другому уже общаться не смогу. Как я декану скажу - "не понял. блядь, где приказ о моем зачислении? Минута времени - курю, удивляюсь - я снова зачислен! Время пошло, родимый!"
Но это будет лишь через год - срок огромный. До этого еще надо дожить. А пока:
Отбираю у бойца всю пачку "Космоса" и подмигиваю:
- Откуда сами будете?
Бойцы - их всего семь человек - наперебой отвечают:
- С Челябинска: Пермь: Свердловкие:
Двое оказываются из Московской области. Один из Люберец, другой из Пушкина. Земляки почти.
- А, Люберцы: - киваю. - Слыхали, слыхали: Хорошо вы Москву держали раньше! Правильно. Москвичи - народ говеный. Здесь их никто не любит. Считайте, повезло вам, что никого с Москвы нет.
Тот, что из Люберец, клюет на это:
- У меня много пацанов на Арбат и в Горького на махач ездили! И я пару раз за город с ними в Москву выходил: А то живут там, суки…
Оглядываю его. Парень не качок, но и не хилый совсем чтобы уж… Хоть кто-то нормальный в призыве есть:
- Как фамилия? - спрашиваю его.
- Рядовой Кувшинкин! - по-уставному отвечает боец. - Товарищ черпак, а вы сами откуда?
- Я-то?.. Я, ребятки, как раз оттуда, где живут они, суки.
Кувшинкин сглатывает и оторопело смотрит на меня.
- Что? - усмехаюсь. - Ну, пойдем, земеля:
- Куда?.. - упавшим голосом спрашивает боец.
- За мной, куда же еще, - подхожу к двери.
Мы с Кувшинкиным выходим и я веду его в спальное помещение.
Костюк, Кица и Секс остаются в бытовке. "Как служба?" - слышу голос Кицы.
Кувшинкин следует за мной и пытается объясниться:
- Товарищ черпак! Товарищ черпак! Вы меня не так поняли: Я:
Поднимаю руку:
- Спокойно, зема! Солдат ребенка не обидит!
Проходим между койками и останавливаемся возле моей.
- Вот эта, - показываю на соседнюю койку, - ничья, пустая. Раньше на ней Пепел спал. На дембель ушел весной этой. Теперь - твоя будет. Рядом со мной. Вот наша тумбочка. Понял?
Боец кивает.
Сажусь на свою койку. Смотрю на напряженное лицо Кувшинкина.