Дурак он, конечно, — рядом на скамейке сидят старухи, эти жопы всему дому размажут, что Алексеев повел к себе пьяную блядину без трусов. Если и не поведет, все равно скажут, что повел.
* * *
Выходные кончились, надо опять вставать в семь и переться на завод. Вчера лег поздно, смотрел чемпионат Европы — наши выиграли у Голландии 1:0.
В цеху все базары только про футбол.
— Наши у голландцев на халяву выиграли, — говорит седой бородатый мужик. — Не выйдут они из группы, англичане их сделают, как щенков.
— Ни хера они их не сделают, — спорит с ним Медведь. — Это наши англичан отымеют. Их Ирландия отымела в субботу, вспомни.
— Это все случайно, на халяву.
— У тебя все на халяву.
Мне опять дают опиливать заготовки. Я вожу напильником туда-сюда и жду обед. Сходить домой, пожрать, потом еще два часа подрочиться — и все, конец работы. Можно валяться дома на диване, смотреть телик, потом — на улицу, гулять с пацанами. Только что погода сегодня не очень — дождь какой-то поганый.
Обед. Я кидаю напильник на верстак и иду к выходу. Меня догоняет Медведь:
— Не торопись, студент.
— Я не студент, я с УПК.
— Знаю, не дурак, но разве не однохуйственно? Тут, это самое… Мы решили выпить по чуть-чуть за сборную СССР. Ты тоже можешь с нами. Тебе тридцать капель уже можно, да?
— Само собой, можно.
Медведь ведет меня в угол цеха. Там в закутке за перегородкой работает расточник — маленький сухой мужик. С его стороны перегородка обклеена голыми бабами и футболистами. Расточник достает из шкафа банку чернила — 0,7 — и три стакана. Ножом срывает пластмассовую пробку и наливает сначала Медведю, потом мне, потом себе. Выпиваем — и сразу по второй. Пузырь уходит за две минуты.
— Что-то мало, — говорит Медведь.
— Ясный пень, мало. Ты бы еще полцеха сюда привел. Самим тут — всего ничего, а он еще пацана приволок.
— Ты не кати на парня бочки. Он — свой человек. Кроме того, мы его можем за добавкой отправить. Ты в каком, говорил, живешь? В сто сорок восьмом? Так у вас там на первом этаже точка — баба самогонку продает. Пообедаешь — купи пузырь, а?
— Ты что, охуел? Как это пацан будет брать в своем доме?
— Ничего, возьму — не в первый раз. Тем более что это в моем подъезде.
— Ну вот, видишь? Я же говорил — свой пацан.
Медведь сует мне в руку мятые рубли и трульники.
Я иду домой, жру, потом спускаюсь на первый к Антоновне. По правде, я у нее сам еще ни разу не брал. С пацанами пару раз брали, но ходил не я, в своем подъезде как-то было несолидно. А сейчас — все по херу.
Звоню, Антоновна открывает. Она в грязном халате, седые патлы растрепаны — видно, сама бухая. Я сую ей деньги и говорю:
— Одну.
Узнала меня, не узнала — не волнует. Я стою в дверях и жду, пока она звенит на кухне бутылками — видно, переливает. Потом приносит мне бутылку из-под «Столичной». Я сую ее под ремень и захлопываю дверь.
До конца обеда — минут десять. Медведь с расточником ждут меня в закутке. На верстаке — три стакана и тарелка с хлебом и котлетами. Я вытаскиваю из-за ремня пузырь и ставлю на верстак.
— Свой пацан есть свой пацан, — говорит Медведь. — Сказал тебе — все будет тип-топ. А мы, как видишь, подсуетились в столовой насчет жрачки.
Расточник берет пузырь, выдирает пластмассовую пробку и разливает по стаканам.
— Ну, за сборную СССР, — говорит Медведь.
Мы чокаемся и выпиваем. Медведь базарит дальше:
— Вообще, у нас хорошая команда в этом году, сильная. Киевляне молодцы, Кубок кубков взяли. Дасаев, грузины…
Расточник резко машет рукой:
— Ты мне только про грузинов не говори, ладно? Это — распиздяи. Они не тренируются ни хера, только пьют. Ты мне их лучше не поминай.
— Ладно, не буду. С тобой вообще ни про что нельзя поговорить.
— Как это ни про что? Про баб со мной можно поговорить. Это дело я люблю, это я с удовольствием, — расточник лыбится и показывает руками, типа, берет бабу за груди. — Учись, студент, — надо иметь к бабам подход, но ебать надо не блядей, а порядочных женщин. Пусть только такие, как этот, ебут все, что движется, — он кивает на деда за токарным станком. Мы все ржем.
Медведь разливает остаток самогонки — всем по чуть-чуть. Мы выпиваем, закусываем, потом расточник врубает станок, а мы с Медведем премся к своим верстакам.
Я уже «хороший». Работа мне до лампочки — я только для вида вожу напильником.
Медведь после бухла стал разговорчивый и все время базарит:
— Вообще, это херово, что у нас люди такие, — каждый только и смотрит, чтобы что-то спиздить, чтоб кого-то наебать. Но по-другому никогда не будет.
* * *
Сидим с Йоганом в «конторе» в подвале сто семидесятого дома. «Контору» здесь сделали недавно. Раньше она была в другом доме, рядом с моим, но пацанов оттуда выгнали — баба с первого этажа подняла хай, что орут, музыку громко слушают, бухают, в подъезде натошнили. Приехали менты и забили дверь.
Куля потом сразу нашел подвал в сто семидесятом, добазарился с участковым и переволок туда все добро со старой «конторы». Сейчас здесь все точно так: резиновые коврики, диван, гири, гантели, магнитофон, фотографии баб и футболистов.
Курим и ждем, что кто-нибудь принесет бухла. Заваливает Зеня:
— Привет! Смотрите, кого мы привели.
Куля заталкивает в «контору» Наташу Гу-Гу — рабочинскую дуру. Голова у нее всегда набок, язык высунут, по бороде текут слюни.
— Зачем она вам? — спрашивает Йоган.
— А как ты думаешь? — говорит Куля и смотрит на Зеню. Оба лахают — они уже хорошо датые. — Не малый пацан, можешь и догадаться.
— Вы что, ее ебать собрались?
— А что с ней еще делать? Попробуем — может, в рот возьмет.
— Не, пацаны. Это как-то… Ну, не знаю, бля…
— А что тут такого? Баба как баба. Да, Зеня?
Наташа смотрит на нас, крутит головой.
Куля тянет ее к дивану:
— Да кинь ты свое говно, у тебя там что, золото, бля? — Он забирает Наташину сумку. — Зеня, погляди.
Зеня берет сумку, заглядывает внутрь, вытаскивает сухие ветки, траву и два пустых пакета от молока.
— Я хуею.
— А что ты думал? А вы еще ее ебать собрались. Пустите ее, пусть идет домой. Вам что, нормальных баб мало? — Йоган кривит рожу.
— Нормальных уже всех переебли. Щас можно и таких. Да, Наташа?
Наташа дебильно лыбится, ворочает головой.
Зеня спускает штаны и трусы, берет Наташу за шею и наклоняет к себе.
— Наташа, пососи мне.
Наташа отворачивается. Изо рта у нее текут слюни.
— Кому сказал — пососи, а то щас уебу. Больно-больно. — Зеня несильно бьет ее по спине. — Вот так, только сильно.
— Кинь дурное, Зеня, — говорит Йоган. — Думаешь, она знает, как сосут? Она, может, вообще раньше хуя не видела.
Куля подходит к Зене.
— Йоган правильно говорит — ты ее бей не бей — она дурная, ничего не будет. Давай ее просто выебем.
— А тебе не противно будет?
— Нет, не противно. У меня гондоны есть. — Куля достает из кармана пачку гондонов по четыре копейки — такие продаются в нашей аптеке.
Зеня вытаскивает свой «Космос», закуривает. Куля берет Наташу и швыряет на диван спиной вверх, задирает платье и стягивает вниз розовые трусы. У нее белая прыщавая жопа. Наташа мычит.
— Тихо, ты, не ной.
Куля расстегивает штаны, вынимает стояк, одевает гондон, раздвигает Наташе ноги и засаживает. Она орет.
— Тихо, ты, не кричи.
Куля ебет ее долго, минут, может, десять. Наташа начинает задыхаться, выть — совсем, как бабы в порнофильмах.
— Вот это да! — хохочет Зеня. — А хули ты все не можешь спустить? Водяры много выпил, да?
Наташа пищит на всю «контору», потом затыкается. Куля прыгает на ней еще минуты две, потом слезает.