Бережно разложив их на столе, Майк стал с любопытством их изучать.
В некоторых вообще не было никакого смысла, словно они были написаны полупомешанной женщиной, или это были просто обрывки мыслей, понятных только ей самой. Но в других она мыслила болезненно ясно.
«Чем старше я становлюсь, – писала Поппи, – тем я яснее понимаю, что людей интересует не то, какими мы родимся, а то, кем мы становимся. Обстоятельства формируют нас – обстоятельства и борьба за выживание. И даже когда не остается ничего, ради чего стоило бы жить, мы все равно цепляемся за существование. Поистине странно человеческое сердце!»
А потом еще одна:
«Мне хорошо здесь—с моим уединением и беспорядочными мыслями. Я позволяю моему рассудку бродить, где ему вздумается, подбирая на пути то мысль, то воспоминание… – словно составляя букет из непохожих друг на друга полевых цветов…»
Грустные, безысходные заметки одинокой женщины, скорбно думал Майк, просматривая маленькие листочки бумаги, найденные в ящиках письменного стола в стиле Людовика IV. Их были сотни… Многие написаны на обрывках бумаги, конвертах и даже между строчек зачитанной книги поэм Китса. Заинтригованный, он подошел к красивому книжному шкафу со стеклянными дверцами и стал просматривать книги в поисках других заметок. Было совершенно ясно, что Поппи записывала свои мысли в ту же минуту, как только они приходили ей в голову, записывала на том, что попадалось ей под руку – даже на книгах.
Положив все свои находки на письменный стол, он отправился на кухню за бутылкой вина, потом подкинул еще одно полено в огонь и начал читать заметки снова, пытаясь привести разрозненные мысли Поппи к общему знаменателю.
За окном было темно, и снег падал мягко и плавно. Только треск поленьев в камине и мерное тиканье маленьких серебряных часов с херувимами тревожили тишину, пока Майк всю ночь работал при свете лампы с большим розовым абажуром.
Он долго читал, иногда бросая беглый взгляд на попугая; Лючи в своей золотой клетке спал, спрятав голову под крыло. Казалось, он был доволен, словно чувствовал присутствие Поппи, хотя и не видел ее… быть может, ему снилось, что она снова рядом с ним в их одиноком изгнании, гладит его перья нежными любящими пальцами, нашептывая сокровенные мысли, секреты своим тихим, мелодичным голосом… Словно ему снилось, как они жили с Поппи с самого начала – в маленькой холодной комнатушке в Марселе, и больная девушка кашляла в мансарде громким надрывным кашлем, в котором уже слышались признаки конца, и бедная вдова рыбака на первом этаже загоняла своих ребятишек домой, когда они, расшалившись, выбегали из комнаты, словно боясь, что они испортятся, если хотя бы парой слов перекинутся с девушками, жившими по соседству…
ГЛАВА 34
1899, Франция
Поппи сидела за чашечкой кофе в маленьком марсельском кафе-баре, которое посещали в основном рыбаки. Она собиралась просидеть здесь так долго, как только выдержит. Она думала о пяти франках и семи сантимах в своем кармане. Ее дорогой кожаный саквояж, вмещавший все ее оставшиеся вещи, был обшарпанным и грязным – и невыносимо тяжелым. Поппи с ужасом думала о том моменте, когда ей нужно будет взять его и снова трогаться в путь.
Стоял октябрь, и яркое голубое небо с нещадно пылавшим раскаленным летним солнцем, мучавшим ее во время бесцельных скитаний от Италии до юга Франции, теперь стало серым. Порывистый ветер ударил в окно, и занавески надулись, как паруса корабля; Поппи зябко повела плечами и стала несмело рассматривать уютный интерьер кафе. Рыбаки в тяжелых синих свитерах и высоких резиновых сапогах, облокотившись на цинковую стойку, попивали дешевое красное вино. Из печи струился аромат свежего румяного хлеба, мучивший Поппи.
Изнывая от голода, она опять думала о том, как мало осталось в ее кошельке. Уже почти целую неделю она держалась на буханке хлеба, которую покупала в самой дешевой булочной перед закрытием, и на чашечке крепкого кофе с молоком, которую изредка позволяла себе, чтобы просто согреться и хоть как-то бороться с подступавшей слабостью.
Владелец кафе вынырнул из двери рядом со стойкой, взял пустую чашку из-под кофе и взглянул на нее вопросительно.
– Eh bien, mademoiselle. Vous désirez quelque chose? [1]
– Non, non, mersi, m'sieur, [2] —пробормотала она, соскальзывая с невысокого стула и подхватывая саквояж.
– Au revoir, mademoiselle, [3] – сказал он, во взгляде его было любопытство.
– Мсье? – окликнула она его, обернувшись с надеждой. – Я хотела вас спросить… простите, мсье, я ищу работу. Я просто подумала… может быть, вам нужен кто-то… подавать на стол или убирать кафе… любую работу.
Она была такой молодой и такая грусть была у нее на лице, что он заколебался.
– Что ж… – начал он.
– Анри? Что случилось? – из двери выглянула его жена. – Что ей нужно?
– Работу. Я подумал, она могла бы помочь нам с тарелками?..
– С тарелками? Она? – темные глаза женщины сверлили Поппи. – Могу поклясться, она в жизни не вымыла ни одной тарелки! Да и потом, интересно, зачем ей работа? Это платье на ней стоит целое состояние.
Владелец кафе виновато пожал плечами, избегая взгляда Поппи.
– Извините, мадемуазель, – пробормотал он, поспешно вытирая цинковый столик. – Очень сожалею, но…
Вот так всегда, думала Поппи, уныло выходя на узкую улицу. Неважно, какой бедной, несчастной и обносившейся она выглядела, было в ней что-то, что говорило окружающим, что она не такая, как они. Никто не хотел нанимать ее, ни те женщины на роскошных курортах у озера Комо, где Поппи пыталась найти работу в качестве компаньонки, пи в Лозанне, где она поместила объявление в местной газете. Она дала адрес скромного пансионата, где за сумму, которая всего год назад означала для нее просто маленькую коробку изысканного парижского шоколада, ей предоставили комнату и три раза в сутки еду.
К ее удивлению, неделю спустя она нашла письмо на подносе с завтраком. Поппи взволнованно вскрыла конверт и прочла… миссис Монтгомери-Клайд будет рада видеть ее сегодня в три часа дня в качестве претендентки на место компаньонки.
Она подошла к горничной в пансионате и, дав ей несколько монет, попросила выгладить свой прелестный кремовый жакет и юбку табачного цвета. Потом, тщательно причесав свои рыжие волосы, она утыкала их множеством шпилек и заколок, боясь, чтобы они не растрепались. Она терла свои поношенные коричневые туфли, пока они не засверкали, и держала над паром из чайника помятую соломенную шляпу, отчаянно надеясь вернуть ей прежнюю форму.
Она вложила свои драгоценные франки в пару новых лайковых перчаток и, надев их осторожно, бросила критический взгляд в зеркало. Поппи вертелась и так, и эдак, пытаясь увидеть себя сзади, пока, наконец, ей не стало грустно. Жакет, который когда-то сидел на ней как влитой, теперь уныло свисал с ее обострившихся плеч, подчеркивая похудевшее тело. Позже, сидя в фойе роскошного отеля и дожидаясь момента, когда за ней придут от миссис Монтгомери-Клайд, Поппи думала о том, как должна выглядеть компаньонка. Это была новая, незнакомая ей роль.
Прошло пятнадцать минут, потом полчаса, затем еще час. Поднявшись со стула под пальмой около входа, Поппи направилась к клерку.
– Простите, но может быть, миссис Монтгомери-Клайд забыла обо мне? – спросила она, чуть колеблясь. – Меня попросили прийти к трем часам.
– Думаю, она еще дремлет, – ответил ей клерк равнодушно. – Она любит отдохнуть после ленча. Не сомневайтесь – она послала бы за вами, если б уже проснулась.