Поппи уже начала падать духом, сидя опять на обитом голубым бархатом стуле, но потом ей пришло в голову, что она должна быть бодра и подтянута – ведь в любой момент миссис Монтгомери-Клайд может застать ее врасплох. Она выпрямилась на стуле. В пять часов наконец за Поппи прислали.
– Входи, дитя мое, входи. Я послала за тобой пять минут назад – где ж ты была все это время?
Необъятная, толстая женщина в сиреневом шелковом платье и с кучей бриллиантов впилась в нее опухшими голубыми глазами.
– Я шла так быстро, как только могла, миссис Монтгомери-Клайд, – ответила Поппи, покраснев от гнева. Она заметила недопитый роскошный чай на столе у окна и полупустую коробку с шоколадом у дивана.
– Что тебе еще остается делать, как не извиняться, – фыркнула миссис Монтгомери-Клайд, засовывая еще одну шоколадную конфету в свой маленький рот. – Могу я спросить, а какие основания у тебя есть для того, чтобы претендовать на место компаньонки уважаемой дамы?
– Никаких, миссис Монтгомери-Клайд, – сказала Поппи извиняющимся тоном. – Я имею в виду… я была кем-то вроде компаньонки для моей тети Мэлоди в Калифорнии.
– В Калифорнии? – огрызнулась миссис Монтгомери-Клайд. – Эти варвары! А где теперь твоя тетя? Почему же ты здесь? Одна и ищешь работу?
Поппи вздернула подбородок в старой привычной манере.
– Ухудшившиеся семейные обстоятельства вынудили меня искать работу… с тех пор, как… как моя тетя…
– Понимаю, – поспешно остановила ее миссис Монтгомери-Клайд, не желая слушать невеселые подробности похорон этой тети. – Ну что ж, тогда подойди к окну. Встань здесь, на свету, где мне лучше видно.
Вставив большой золотой монокль в левый глаз, она стала открыто и безжалостно рассматривать Поппи.
– Ты ищешь место компаньонки, – произнесла она наконец ледяным тоном, – в парижском костюме, который стоит больше, чем ты сможешь заработать за год. Костюме от Вёрса, насколько я разбираюсь в моде. Как ты дошла до такой жизни, моя девочка? А может, ты добыла его нечестным путем? Так оно и есть, не сойти мне с этого места!
– Нечестным? – Поппи задохнулась, вспыхнув от унижения. – Нечестным? Ах ты жалкая, жирная, алчная старая женщина! Как ты смеешь предполагать, что я нечестна?
Ее голубые глаза с яростью смотрели в заплывшее лицо нанимательницы.
– Мои мать и отец купили мне этот костюм, и, клянусь, они могли бы купить десять таких! Вы мне омерзительны, – добавила презрительно Поппи. – Все, что у вас есть, миссис Монтгомери-Клайд, это – деньги, но не все на них покупается.
– Ах так! – выдохнула женщина, багрово-красная от злости. – Да если б был жив мой последний муж, мистер Монтгомери-Клайд… если б он тебя слышал, он бы спустил тебя с лестницы!..
– Какая жалость, что он не спустил с этой лестницы вас, – закричала Поппи, топнув ногой. – Может, тогда он прожил бы дольше!
И, повернувшись на каблуках, она выбежала из комнаты.
– Ты никогда не найдешь здесь работу, – завизжала ей вслед миссис Монтгомери-Клайд. – Никогда! Я позабочусь об этом! Все узнают о тебе в этом городе!
Той ночью Поппи опять в изнеможении укладывала вещи. Радость словесной победы покинула ее, и она опять оказалась лицом к лицу с суровой действительностью. Если она хочет найти работу в мирке таких, как миссис Монтгомери-Клайд, то должна прикусить язык и смириться с их мелкими гадостями.
В душном, битком набитом поезде, который вез ее во Флоренцию, Поппи сказала себе, что впредь ей нужно одеваться более осмотрительно – и молчать.
Но во Флоренции английская леди Антея Гленнис не одобрила ее акцент, а американка миссис Корнелия Фиш предпочитала англичанок, в Риме графине Милари не понравились ее рыжие волосы…
– Слишком много темперамента, – решила она после одного единственного взгляда в сторону Поппи.
Поппи стало казаться, что в поездах стало совсем душно и нечем дышать, когда в гаме и толчее вагона она сидела, сжавшись, на самом дешевом деревянном сиденье, задыхаясь от запахов чеснока, пота и гниющих овощей. Поезд вез ее в Монте-Карло. Она гадала, что же было в ней такое, что говорило им, что она не рождена быть компаньонкой. Ведь она же честно старалась следить за своей внешностью – несмотря на нынешние обстоятельства. Может, ей больше повезет, если она попытается устроиться горничной?
Она прикоснулась рукой к шее, чувствуя твердое тепло жемчугов Энджел под высоким воротником блузки.
– Жемчуга шлюхи, – сказала Энджел… – Стоят целое состояние… – Но Поппи знала, что она не сможет продать эту фамильную ценность—любой ювелир решит, что она их украла; он пошлет за полицией, и следы приведут к их владельцу – Фелипе. И кто знает, что он сделает тогда? Он может обвинить ее в краже, и она окончит свои дни в тюрьме. Поппи знала, что нет предела мести Фелипе – мести не только ей, но и Энджел за то, что та отдала их Поппи. Если она не сможет выжить без того, чтобы продать этот подарок, сказала себе решительно Поппи, тогда она ничего не стоит в этой жизни.
В Ментоне графиня де Брильяр взглянула на нее подозрительно, но когда Поппи заговорила с ней по-французски, оттаяла.
– Хорошо, Мэллори, – сказала она важно. – Конечно, ты слишком молода, но мне срочно нужна горничная. Ты можешь приступить к работе сразу же – с недельным испытательным сроком.
Целую неделю Поппи сражалась с сотней мелких обязанностей, стирая шелковые нижние юбки и белье графини, отглаживая ее дорогие туалеты из кружева и тафты, пытаясь причесать ее волосы и получая от нее по рукам за случайные уколы шляпной булавкой. Ей хотелось спать, но она должна была бодрствовать и быть готовой помочь графине раздеться, когда та возвращалась рано утром с вечеринок. И однажды, в один ужасный день, Поппи забыла сначала попробовать пальцем утюг и прожгла дыру в роскошном изысканном пеньюаре хозяйки. Нечего и говорить, что ее немедленно уволили.
С деньгами в кармане, которых едва ли хватило бы на хлеб, Поппи странствовала по южному побережью Франции, предлагая свою помощь фермерам и арендаторам, идущим на рынок, ища работу в небогатых кварталах маленьких городов. Она всегда заходила в магазины, лавки, кафе в надежде, что, может, там знают, кому нужна горничная, уборщица, посудомойка… все, что угодно. Но они только пожимали плечами, подозрительно глядя на ее слишком красивую, хотя и поношенную одежду. Она не принадлежала к их миру.
К тому времени, когда она добралась до Монте-Карло, Поппи выглядела изможденной и усталой. Ее рыжие волосы потеряли блеск, подошвы туфель износились до дыр, и когда-то шикарные платья были мятыми и истертыми. Консьержки в приличных отелях, к которым она приближалась с надеждой, хмурились и указывали ей на дверь, а в дорогих ювелирных магазинах и магазинах одежды ей давали понять, что она не туда попала.
Оставив позади яркие огни Монте-Карло, она двинулась на запад, пока наконец не очутилась в Марселе с последними пятью франками в кармане.
Поставив на землю тяжелый саквояж, Поппи в изнеможении оперлась о влажную каменную стену узкой и длинной, как тоннель, улицы у побережья. В дальнем конце ее, сквозь лабиринт дымящих труб и мачт кораблей, она увидела краешек моря, серебристо-стального под серым октябрьским небом, в котором с криком носились белые чайки. Когда порывы ветра вырвали пряди волос из ее прически, далеко разбрасывая шпильки, Поппи поняла, что это конец пути. Не было работы, никого, кому она была бы нужна, кто бы думал о ней… не было надежды. Одиночество окутало ее, как саван.