— Одни мужички на уме? После университета, небось, и книжки в руках не держала?»
— Прошу прощения, но «Парфюмер» написан уже больше двадцати лет назад. Я его прочитала в журнале «Иностранная литература» еще в девяносто первом году. А недавно перечитала на немецком.
— Катя, в основании шеи что-то мне постоянно мешается, — закапризничала госпожа Поливанова, — обрати, пожалуйста, внимание на эту область. Скажите мне еще вот что. Какой метод вы применяете?
— Какой метод? — удивилась я.
— Ну, педагогический…
Во дает фармацевтическая королева! С педагогикой у меня были большие проблемы, но зато имелся опыт в ответах на разные, в том числе и глупые, вопросы. Не знаешь конкретного ответа, отвечай в общем виде, но с трепетным чувством в голосе.
— Мой метод, — сказала я, чувствуя себя кем-то вроде Макаренко или Ушинского, — это любовь к детям.
Мадам Поливанова заметно смягчилась, то ли от моих слов, то ли от массажа.
— У нас пятилетняя дочурка. Прелесть ребенок…
Мне все это так надоело, что я чуть не брякнула: «Вообще-то я предпочитаю работать с мальчиками» — но вовремя взяла себя в руки.
— Вы бы меня устроили, — уже томно выдохнула моя собеседница. — Но устроит ли вас одно из наших требований?
Я обратилась в слух, заранее про себя соглашаясь с любым требованием, кроме циничного.
— Я давно ищу гувернантку. Разговаривала уже со многими опытными профессионалками, — слово «профессионалки» ей явно что-то напомнило, и Поливанова поморщилась. — Прекрасные характеристики, по два диплома, иностранные языки… Сами понимаете, на таких выгодных условиях у меня не было бы проблем выбрать из них достойную. Но у меня самой есть особое условие… Я хочу, чтобы гувернантка моей дочери всю неделю жила у нас в доме, и только в субботу вечером могла бы быть свободной до воскресного вечера.
Делая неопределенно-задумчивое лицо, в душе я воздевала руки к небу. В моем положении, когда я так глупо вляпалась и стала козой отпущения в бандитских разборках, мне лучше всего было сесть на некоторое время в тюрьму. Но о такой тюрьме, и еще на таких сказочных для меня условиях, я могла только мечтать!
Паузу я все-таки выдержала, и со вздохом — мол, на что только не пойдешь из-за любви к детям, сказала:
— Я согласна…
ЛЮБИЛ ЛИ КТО МЕНЯ КОГДА, КАК ТЫ ТОГДА?
В одном из кулинарных рецептов Елены Молоховец в книге «Подарок молодым хозяйкам», а именно — в примечании к изготовлению какого-то хитрого соуса — есть такие примечательные слова: «…после чего отжимки можно отдать на кухню людям». Вот и я пошла «в люди», буду питаться отжимками с барского стола и нянчить «ихнего дитятю». Прощай, мой родной уютный уголок! Моя, вернее моей тетки, однокомнатная хрущоба, доконавшая дебильным «техно» соседа снизу и регулярными потопами от соседей сверху. Я ухожу «в люди», чтобы посмотреть, наконец, как люди живут. Так сказать, изнутри. К чему надо стремиться? За что надо бороться? Я иду к вам, золотые унитазы!
У моего подъезда маячил лохматый человек неопределенного возраста в старых джинсах и выцветшей футболке с надписью God forbid!, что переводится как «Избави бог!» Именно эту фразу я и произнесла про себя, когда узнала в нем своего бывшего однокурсника и вечного поклонника Диму Волгина.
Он ходил между металлическими ограждениями газона, как тигр в клетке, и определенно сочинял что-то возвышенное. Я подошла к нему совершенно незамеченной и пропела:
— Издалека долго, приперся ты, Волгин?
Приперся ты, Волгин…
Дальше я не могла придумать, но талантливый Волгин тут же подхватил, импровизируя:
— Любви преграды нет.
Среди снегов талых,
Среди хрущоб старых,
Он словно на иголках.
Где ходишь ты, Свет?
— На поэтические вопросы я отвечать не обязана, — ответила я, переходя на прозу. — Причем поешь ты, Волгин, гнусаво и фальшиво, хотя жалостливо. Попробуй начать с «По приютам я с детства скитался».
И где ты нашел летом талые снега? Если в моем сердце, то там — вообще вечная мерзлота…
Волгин смотрел на меня, как преданный пес, друг — собачья мордочка, только лизаться не бросался. А мне от его щенячьей радости сразу стало откровенно скучно.
— Я за тобой, Светоч! — вдруг торжественно произнес Дима. — Собирайся!
Мне всегда не очень нравилась его манера называть меня фабрикой по изготовлению канцелярских принадлежностей, поэтому я начинала потихоньку закипать.
— Интересно знать, куда? Судя по твоему прикиду, разгружать вагоны с комбикормом!
А что я еще должна была ему сказать? Жалость развращает мужчин.
— Нет, Свет, в Новый свет, — заговорил он откровенно слабыми стихами, совершенно не обижаясь.— Мне предлагают место в музее-усадьбе Александра Блока в Шахматове! Представляешь, как это здорово?! «Встану я в утро туманное, солнце ударит в лицо. Ты ли, подруга желанная, всходишь ко мне на крыльцо?»
— Не я, — поспешила отрезать, — не я это.
— Представь, старинная дворянская усадьба. Средняя полоса. Источник вдохновения Сан Саныча. Ты Прекрасной Дамой идешь по аллее. Ты будешь в розовом платье-капоте, с зонтиком в руке, молодая, розовая, сильная, как Флора… А за лесом и полем — Тараканово, где венчались Блок и Любовь Дмитриевна…
— Это что — намек? Послушай, Волгин. В конце жизни эта самая Любовь Дмитриевна написала в дневнике что-то вроде: «несчастье моей жизни — вышла замуж за Блока, счастье моей жизни — клубника со сливками…» Понял встречный намек?
— Ты выбираешь клубнику со сливками? — спросил он упавшим голосом.
— Пока мне ее никто не предлагал, — успокоила я Диму. — Но если я буду, как дура, ходить с зонтиком из музейного реквизита в этой твоей Таракановке…
— Тараканове.
— Таракановке. Боюсь, мою клубнику и мои сливки сожрет какая-нибудь княжна Тараканова.
— Я думал… Нет, я думаю и сейчас, что ты не такая, как все. Ты не можешь участвовать в этой всеобщей купле-продаже…
— Ты ошибся, Дима. Я хуже, чем все, вернее, чем большинство. Потому что они смотрят телевизор и думают, что это и есть настоящая жизнь. А я читала не только Зюскинда и знаю, что есть жизнь другая. Но совершено сознательно я выбираю клубнику со сливками, которую, как ты уже понял, мне никто еще не предложил. Их туда гонят, как стадо баранов, как рекламные ролики, а я иду туда сама.
— Я понял, — Дима смотрел на меня широко открытыми глазами, как теленок.
Видимо он опять вдохновился, и в его башке созрел образ падшей женщины, к которой он будет обращаться в слезливых стишках. Интересно все-таки знать, почему все эти творческие личности, при всей своей неординарности выбирают себе в музы, а проще говоря, западают не на оригинальность в виде толстой и носатой клухи, а на длинные ножки, крутые бедра и, извините, высокую грудь?
— Но я не понял: причем здесь Зюскинд? — спросил Волгин.
— Зюскинд — к слову, Волгин… Только давай без вот этих банальностей. Типа, закричишь: ты просто — продажная девка империализма! Я ответ тебе — пощечину. Давай без кино. Я просто нашла работу. Ты звал меня в старинную дворянскую усадьбу? Ты едешь один. Я уезжаю в современную буржуйскую усадьбу.
— Уезжаешь? В усадьбу? Кем? — кричал поэт, когда я уже бежала по лестнице вверх.
Я остановилась на площадке второго этажа и крикнула вниз:
— Кем? Кто был никем, тот станет всем!
— Светоч… — донеслось снизу. Почти сволочь…
МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА БОЛЬШОГО ДОМА
Признаюсь, я представляла, что за мной заедет «Мерседес». Ладно, на худой конец пусть «Ауди». Я стояла у своего подъезда со спортивной сумкой, готовая сделать первый шаг навстречу каждой притормаживающей иномарке.
— Светлана! — услышала я мужской голос совсем рядом. — Я от Поливанова.