Петька усмехнулся, перебил Анискина:
- Предупреждать не надо, сами понимаем! Ни один глаз не заметит... Вы и то лагерь Фантомаса неделю найти не могли!
Анискин обиделся.
- Неделю! - воскликнул он. - Да не больше четырех дней!
- Неделю! - сказал Петька.
- Ну и ну! - рассердился Анискин. - Арш выполнять задание!
Парнишки исчезли, Анискин, посидев немного, чтобы перевести дыхание, поднялся, подошел к окну, уселся на подоконник. На улице появился матрос первой статьи Иван Григорьев, растерзанный, опохмелившийся, слегка покачивающийся. Он шел явно к милицейскому дому, но вдруг остановился и начал приводить себя в порядок - пальцами пытался вернуть складку на брюки-клеши, тельняшку туго заправил за ремень, фуражку, примерив ребром ладони, строго направил по носу. Вошел в кабинет, мрачно поздоровался.
А Н И С К И Н. Сердечно благодарю, что почтили присутствием!.. Вот скажите вы мне, товарищ старший матрос, что вам споет, ежели вы бушлат утратили, мой старинный дружок капитан парохода "Пролетарий" Семен Семенович Пекарский?
М А Т Р О С. С парохода списать могут!
А Н И С К И Н. Во! Держи бушлат, за тобой... Сколько стоит бутылка "Экстры"? Отдашь, когда я тебя на "Пролетарий" поведу.
М А Т Р О С. Все равно ничего не знаю, никакой связи ни с кем не имею! Пропадай, моя телега, все четыре колеса!.. Бушлат не возьму - все одно мне реки больше не видать, а я без нее...
А Н И С К И Н. Стоп! Встать! Смирна!.. Вот так, молодца! Не можешь, значит, жить без Обишки? Не можешь, а бушлат не берешь! Я те пропаду, Григорьев! Ты - баранаковский?
М А Т Р О С. Но!
А Н И С К И Н. Макара Аверьяновича Григорьева, который одна нога, сын?
М А Т Р О С. Сын.
А Н И С К И Н. Я те пропаду, алкоголик несчастный! Я те так пропаду, что ты... Стой! Не шевельсь, ежели тебя по стойке "смирна" капитан милиции поставил! Одень бушлат. Теперь так: на-пра-ва! Из кабинета шагом - арш!
Под тремя старыми осокорями, на исторической в масштабах деревни скамейке сидели Анискин и Ольга Пешнева. Она была непонятно какая трезвая или пьяная. Сидела неподвижно, глядела, упершись затылком в черную кору осокоря, на Заречье.
- У меня сколько на счету мужиков пить бросило? - сам себя спросил Анискин и начал загибать пальцы. - Завклубом, Васька Опанасенко, Еремей Костерин, пастух Сидор, что сейчас кнутом щелкает и на коров строжится... Мужики! Пропойцы - не моги трезвыми видеть, а вот... А вот с тобой, бабой, извиняюсь, женщиной справиться не могу, ровно с попом-расстригой Васькой Негановым... Это как так? - Задумался, тоже стал глядеть на розовеющее Заречье. - Правда, фельдшер Яков Кириллович мне говорил, что ежели баба к водке, как грудник к сиське, прильнет, то ее тяжелее отвадить, чем мужика... Такова, говорит, у бабы, виноват обратно, женщины, нервна система и... эта... конституция...
- Ты замолчишь, дядя Анискин, или не замолчишь? Ты понимаешь, что из меня душу вынаешь?
- Да нет, понимаю... Чего мне не понимать, ежели я душу из тебя согласно плану вынимаю...
- Я оттого и пью, дядя Анискин, - пронзительно говорила Ольга, - что безмужня, бездетна, бездружна. Ну, нет на этой земле человека, которому Ольга Пешнева в нужности бы находилась!
- Но ведь это черный круг получается, Ольга! - тихо отозвался участковый. - Безмужня - так кто на тебе женится, если ты всегда насквозь пьяная? Бездетна - так разве тебе можно хоть от кого ребенка заиметь? Бездружна - так... Ну, чего еще можно говорить... Может, лучше помолчим, подумаем?
- Помолчим, дядя Анискин, подумаем...
Ах! Вон он и полыхнул - зеленый луч, которого, мало надеясь на удачу, все-таки ждал Анискин. Тонким прожекторным пучком луч возник в Заречье, скользнул по небу, зазеленил все и - пропал, исчез, точно видение.
- Зеленый луч! - прошептала Ольга Пешнева. - Второй раз в жизни вижу...
- Я в пятый раз, - подражая ее тону и голосу, произнес Анискин.
- А есть люди, которые по десяти разов видели, например фельдшер Яков Кириллович... Но дело не в том, Ольга, не в том!
- В чем же, дядя Анискин?
- А в том, что мне тебя при себе самой сейчас придется оставить... Глянь: пароход "Пролетарий" гребет, так у меня на нем дело! - Он поднялся, повернулся к женщине. - Ты еще посиди здесь, Ольга. Послушай, как вот эти оскоря, которые мой прадед еще знал, пошумливают, как закат опускается, как вода под яром побурливает. Посиди! Мне - дело делать...
Ольга подняла голову: налитые слезами глаза, горько опущенные уголки увядших губ.
- Ты чего меня, дядя Анискин, про отставшего матроса не спрашиваешь? - сказала она. - Он с Веркой Косой дела имеет... Это заради его она две бутылки поставила при своей-то жадности...
- А мне это в известности, Ольга. Мне бы другое узнать: кто Верку Косую на матроса направил?
Ольга подумала.
- По пьянке все было, плохо помню... Только вышла я в полночь на двор Васьки Неганова, слышу: Верка Косая с кем-то шепчется... Приглядываюсь: мужик длиннющий, здоровенный, с гитарой через плечо...
Анискин слушал совершенно спокойно, ну, абсолютно спокойно, то есть так, что ничего в лице не изменилось - было грустным от разговора с Ольгой, таким и оставалось.
- С гитарой? - тихо и спокойно переспросил он. - А заикается, и борода - во!
- Шепотом говорил, не заикается, и бороды не было - это точно, хотя мужик в тени стоял и узнать я его не могла, но будто знакомый...
Густо стояли на верхней палубе разодетые пассажиры, капитан Пекарский на капитанском мостике покрикивал в мегафон: "Левую отдавай! Машине стоп!", парочка на глазах всего мира целовалась на скамейке верхней палубы. И отъезжающий из деревни народ, что толпился еще на деревянном дебаркадере, тоже был празднично приодет. Поэтому речник Григорьев, стоящий скромно и тихо в толпе, казался грязным неестественным пятном.
Анискин, здороваясь направо и налево, протолкался к матросу, встав за его спиной, призывно покашлял. Потом стал разглядывать верхнюю палубу и нашел того, кого искал, - возле леерной стойки, держась за нее одной рукой, стоял капитан милиции. Когда пароход прилип к борту дебаркадера, Анискин крикнул:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Привет, Федор Иванович!
- Вы, товарищ капитан, - опять крикнул Анискин, - погодите сходить. Нам надо на пароходе побывать... - И перенес взгляд на капитанский мостик. - Семен Семенович, полчок, здорово!
- Федор! - загремел в мегафон капитан. - Здорово, полчок! Ну, давай, поднимайся... Эй, пассажиры - на месте! Никому не садиться! Пропустите милицию! А! Григорьев! - Ом спрятал мегафон за спину, и получилось смешно, так как без мегафона голос у Пекарского оказался еще более громким. - Ах, ах! Пропажа нашлась! Григорьев обнаружился! Вот отчего ты, Федор, старого дружка-то вспомнил...
Григорьев, понурый и несчастный, впереди, Анискин - позади, первыми прошли через сложное и пахучее пароходное нутро, поднявшись по ковровым лестницам, оказались у дверей капитанской каюты, возле которых уже стоял капитан из райотдела милиции Игорь Владимирович Качушин.
- Рад вас видеть в полной форме, Федор Иванович! - сказал Качушин. Рад, рад! Соскучился!
- Взаимно, Игорь Владимирович! Позвольте отозвать вас вон в тот уголок... Григорьев, оставаться на месте!
В уголке пароходного коридора участковый приник к уху Качушина, что-то шептал ему до тех пор, пока не появился капитан Пекарский здоровый, как медведь, бородатый, как геолог, черный от загара, как негр.
- Здоров, Феденька! Забываешь старых дружков, но - леший с тобой! Иди-иди, не бойся, не сомну! Осторожно буду обнимать, бережно... - Но прежде чем обняться с Анискиным, коротко и властно: - Матрос Григорьев, зайдите в капитанскую каюту, сядьте в кресло справа от стола.